Анна Васильевна 3айкова

Я жила в Мордовии, у меня родители померли, и я приехала их отпевать к старцу Иакову. Был такой прозорливый старец Иаков в Барках. Пришла их отпевать, а он мне говорит: "Поедешь ты куды! А дорога такая хорошая! А кто тебя встретит-то! Столп от земли до неба!" А я-то себе думаю: "Чаво такое? От земли до неба столп меня встретит?" Вот, в 59-м году дочка уехала в Темиртау и пишет: "Мам, приязжай, мам, приязжай!" Мама все продала да и сюды. А на душе тяжесть такая - все же пела в деревне в хоре. Ну вот, я сюды приехала и прям в церковь. Иду - батюшку Севастиана вядут два мальчика. И люди к нему лезут, а он прям на меня и благословил вот тут, среди храма. И с тех пор я стала сюды ездить, тридцать лет езжу сюды и такая радость! Больше такой радости нигде не увидишь! А приехала - жить негде, и я тоды - Господи, прости - подхожу: "Батюшка, я замуж вышла!" Я вышла замуж за старенького - жить негде мне. Он говорит: "Замуж вышла? Если не будешь венчаться - уходи". Я пришла домой, говорю: "Деда, я ухожу". - "Как уходишь?" - "Венчаться не будешь же?" - "Буду венчаться!" И прям сюды - венчаться. И с тех пор все время хожу и хожу сюды. А как приехала, мать Анастасия, она меня и не знала, а сразу назвала: "Анна! - говорит, - че за крестную не молишьси, за Анастасию? Она тебя трехденну принесла в храм! А ты за нее не молишьси! Она же умерла!" А я и не знала, что крестная умерла, откуда я знала, она же в Россеи. А я стою, глазами на нее смотрю - че она мне еще скажет? Подает просфору: "На вот, с дедом скушаете!" Дед тоды сразу заболел, может, кончину видела скорую. Да, чудные были старцы...

И старец Иаков в Барках, такой был чудесный! Святой он, на могиле исцеляются на него. А я раз пришла к нему, восемнадцать лет мне было, что я, Господи, - один грех! Ну я же не понимала! С бабушкой жила со своей. Спичков у бабушки не было. Я яичков с гнезда взяла, не спросила бабушку, ну, я думала - не грех ведь это, с гнезда взяла, побежала в магазин, купила спичков, принесла бабушке. Тады приязжаю туды, к батюшке Иакову, он говорит: "На яички спичков купила!" Как знал за человеком грех, не утаишь ничаво! А я смотрю на няво, думаю: "Кому говорит?" А он мне в лоб-то: "Тебе говорю". Я тады: "Э-э! Батюшка! Прости, это я сделала!" Все на свете видел за человека, как сквозь решета! Батюшка Севастиан уж сильно душевный был, всех любил, все для него все равно, как дети. Из Темиртау приедем, он нас всех так хочет ублажить, чтобы мы уж не прогневались. Как будто мы золотые приехали, а мы такие грешники!

Да, еще один раз видела: народу столько много было, и Батюшка оттуда кричит: "Стань на месте, не заходи!" А это человек зашел видно с плохим намерением и хочет туды к нему пройти. А он руку поднял только - и тот ни с места, как вкопаный стал, ни туды, ни сюды. Царствие Божие батюшке Севастиану!

И про мать Агнию, как не помнить! Мне надо получить было пенсию, а я никак не получу. Приязжаю к ней, к матушке, села у порожка там и сижу. А все к ней лезут, все к ней лезут, она тады говорит: "Иди-ка сюды". Около ног меня посадила, благословила: "Получишь свою пенсию", да и спросила: "А ты иконы-то делать?" А я иконы в рамки убирала. - "Иконы-то делать?" - "Да, - говорю, - матушка, делаю. Прости, фотографировала даже иконки (не было ликов-то нигде - фотографировала сама даже). Она говорит: "Поздно пришла, а то поучила бы тоды писать. Ну, с Богом", - коли что делать, то и работай.

Сейчас в Темиртау церковь выстроили, в Темиртау хожу, пою уже пять лет, каждый день. А батюшка Севастиан все время в душе, мы из Темиртау ездим сюды. Дорога стала милая, никогда не опаздываем. Еще не зачинают, двери еще не открыты - едем, батюшкиными молитвами, навещаем батюшкиный храм. Тут все родные, где бы ни был, а сюды так душа болит, вся душа тута, понимаешь, как? Вот почему так? Тянет душу, конечно. Там в хоре стою, пою, а сердце тута.

Мария Васильевна Андриевская

Нас выслали в 31-м году из Саратовской области. В скотских вагонах привезли в Осакаровку, и, как скот, выкинули на землю. Как сейчас помню, будто вчера это было: лил дождь, как из ведра, мы собирали дождевую воду и пили ее. Мне было тогда пять лет, брат старше меня на два года, трехлетняя сестра и еще два младенца - пятеро детей, мать с отцом и дедушка с бабушкой. В Саратовской области мы занимались земледелием, в церковь всегда ходили. И вот, с эшелоном нас привезли в Осакаровку, в голую степь, где двое суток мы не спали, сидели на земле возле отца с матерью и за ноги их хватались. Через два дня приехали казахи на бриченках, посадили нас и повезли на 5-й поселок. Везут, а мы спрашиваем у отца: "Папа, папа, где же дом наш будет?" Он говорит: "Сейчас, сейчас будет, подождите". Привезли на 5-й поселок: "Где же дом? Дом где?" А там ничего нет, шест стоит с надписью "5 поселок" и солдаты охраняют, чтобы мы не разбежались. Подвезли нас к речке Ишиму, вывалили опять на землю, а мы, дети, ревем. Отец пошел, талы нарубил, яму вырыли квадратную, поставили как шалашик рядны и на полу, на земле в этой землянке мы жили до Покрова. А на Покров снег выпал сантиметров пятьдесят. Брат утром проснулся и говорит: "Мама, дед замерз, и я от него замерз". Кинулись, а дед уже готовый, умер.

Строили мы бараки. Подростки, взрослые на себе дерн возили километров за шесть. После Покрова поселили нас в эти бараки - ни стекол, ни дверей. Отец тогда еще живой был, он нальет в корыто воды, вода застынет и эту льдину он вместо стекла вставлял в окно. В бараки вселяли человек по двести. Утром встанешь - там десять человек мертвые, там - пять, и мертвецов вытаскиваем. Этого я забыть не могу. С нами мордва .жила - двадцать человек семья, и только двое у них убежали в Россию, а остальные все померли. Привезли восемнадцать тысяч на 5-й поселок, а к весне пять тысяч осталось. У нас в 32-м году умер отец, а мать через месяц родила, и нас осталось шестеро детей и слепая бабушка с нами. И как мы жили? Побирались. Воровать мама запрещала: "Нет, дочка, чужим никогда не наешься. Ты лучше пойди, руку протяни". И я ходила. Кто даст что-нибудь, а кто и не даст, вытолкнет.

Потом у нас умерли новорожденный брат, младшая сестра и бабушка. А мы стали подрастать и пошли в детскую бригаду работать. А в 37-м году маму принуждали идти в колхоз, но мама в колхоз не хотела. Ей сказали: "Ты знаешь, кто ты есть? Ты - кулачка". И маму осудили на три года и отправили на Дальний Восток. А мы дети, одни остались. Брату четырнадцать лет, мне - двенадцать, десять лет сестре и меньшему брату - восемь. Мы работали в детской бригаде, побирались, ходили детей нянчить, прясть ходили. Что дадут нам, мы несли и друг друга кормили. Так мы жили три года.

Потом мама освободилась и вскоре война началась. Брата забрали, погиб на фронте. Вот такое наше счастье было, так шла наша жизнь в слезах, нищете и горе.

В 55-м году мы познакомились с батюшкой Севастианом. И он благословил нас всей семьей переехать в Михайловку. Да... это мы уже как в раю стали жить. За год по его благословению дом поставили. И уже всегда при Батюшке были, все нужды, все скорби свои ему несли: "Ну, ничего, - скажет Батюшка, - ты надейся на Бога, Бог не оставит". И всегда помогал нам святыми своими молитвами, которых мы, грешные, недостойны, конечно.

Матрона Тихоновна Фролова

Когда в 45-м году я вернулась с фронта на родину, то очень желала устроить свою жизнь. И поэтому я усердно гуляла с молодежью, чтобы найти себе какого-нибудь человека. А работала я медсестрой и однажды, придя к больной ставить банки, увидела у нее на стене фотографию священника, вокруг которого много сестер в белых платочках. А я верующая была, молилась постоянно. "Кто это такой?" - спрашиваю. "Да это - отвечают - батюшка Севастиан, в Караганде живет". А у меня сердце такое скорбящее, уже от гуляния сердце переполнилось тоской, и думаю я: "Боже мой, какие у меня неудачи после фронта! Никак не могу устроиться, а годы-то идут". "Да ты - говорят - напиши ему письмо". Я написала, и Батюшка пригласил меня приехать в Караганду. Я приехала на малое время и давай Батюшке рассказывать какие у меня неудачи после фронта, а он говорит: "А тебе Господь не определил семейной жизни и ты не будешь замужней". А я думаю: "Что же такое? Всем определил, одной мне, что ли, не определил?" А Батюшка снова: "Ты поезжай обратно в Россию, там рассчитайся и приезжай сюда. Тебе есть Божие благословение в Караганде жить". Я поехала назад и очень долго не могла из России выехать в Караганду, потому что мир так держал меня, прямо, как цепями сковывал. Уже и Батюшка усердно молился, но только через четыре месяца я смогла приехать.

В крещении мое имя Матрона. А когда меня записывали на фронт, в документах написали: Мария. Так я и называлась всем - Мария. И Батюшке даю телеграмму: "Встречайте. Мария". А Батюшка говорит своим домочадцам: "Вот, едет к нам Матрона, сходите, встретьте ее". И Батюшка в свой дом меня принял. Он никого так не принимал, уж очень берег он меня от сатаны. Но я не могла прижиться в Караганде и все хотела отсюда уехать. Я чемодан собрала и говорю: "Мне нужно уехать, я не могу здесь жить". А Батюшка положил чемодан в свою машину и опять меня привез к себе домой. И снова я стала у них жить. Около года я жила, и все матушки, которые при Батюшке были, всегда были недовольны мною, потому что я очень много лишнего говорила, и это им не нравилось, они привыкли в безмолвии жить, и лишних слов не употреблять. А я молола что попало, прости Господи! И когда Батюшка вечером являлся со службы, они ему жалобу на меня приносили, а Батюшка - их уговаривал: "Матушки, вас всех сколько, и я вас всех терплю. А вы одну Матрону не хотите потерпеть". Так он все время увещевал их. И сколько я жила, всегда люди на меня жаловались, потому что я была действительно поведения неприличного. А Батюшка говорил: "Она на фронте была, она очень много потерпела, а Господь ее хранил. Не надо ей напасти строить, она приехала ко мне, но не к вам". Потом Батюшка домик мне купил. Бывало, приедет ко мне, смотрит на огород и говорит: "Ух! Матронин огородик! Как на душе, так и на огороде!" А у меня такая большая трава была на огороде, чуть не в пояс. И много Батюшка стараний прилагал, чтобы меня образумить. Я стою на коленях перед ним, плачу и так мне горько на сердце, потому что очень сильно искушал меня сатана. А Батюшка смотрит не на меня, а рядом и говорит: "Сатана, сатана, что ты терзаешь душу!"

Я медсестрой была, Батюшке часто банки ставила, и он говорил: "Матрона, ты меня лечишь, а я тебя полечу". И мне все легче и легче становилось.

Столько трудов ему было с нами, такие мы все были для него ценные. И теперь, сколько я живу, никакой нужды не имею. Никого у меня нет, ни мужа, ни детей, всю жизнь прожила одинокая. И никогда никакой нужды не имела ни в пище, ни в питье, ни в дровах, ни в чем не имела, как будто кто на крыльях меня носит.

Лидия Владимировна Жукова

В Караганду нашу семью привезли бесплатно из Самарской области в 31-м году. Нас четверо детей было и мать с отцом. Везли нас в поезде, в товарных вагонах. Сначала привезли в Акмолинск, там жили мы в шалашах. Но этого я не помню, мне мама об этом рассказывала. И сколько мы жили там в шалашах, тоже не помню. Я даже не помню, как умерла сестра, младенец Надежда трех лет. А мне пятый год шел и еще два брата постарше. Из Акмолинска нас привезли в Компанейск, в степь. А когда мне было 11 лет и мы переехали в Большую Михайловку, то я почему-то подумала, что это село Михайловское - Пушкинское село.

Все мы выжили, пережили эту ссылку, только младенец Надежда у нас умерла. Мои родители познакомились с батюшкой Севастианом. Помню, когда я заканчивала школу и после уроков приходила домой, по комнате была разлита вода. Теперь-то я понимаю, что в нашем доме крестили, а тогда это скрывали от меня. А сама я в первый раз увидела Батюшку в 1952 году, после окончания института. Родители мои уже по благословению Батюшки переехали на Мелькомбинат, и Батюшка ездил туда, и часто у нас в доме служил обедницу или вечерню. Со всего Мелькомбината сразу сбегался народ, и поэтому мы построили большой дом, чтобы весь народ вмещался. И всех-всех нас Батюшка любил. Помню, однажды, мы помолились, поужинали, все уже разошлись, Батюшка остался у нас ночевать. А Матрона-медичка никак не уходит. Ну, каждую минуту хотелось ей видеть Батюшку, слышать его. И она раньше всех приходила в наш дом и последняя уходила. И вот я уже воды в таз налила, взглядом ей показываю: "Уходи!", а она не уходит. Я Батюшку на постель сажаю, разуваю, подношу воду Батюшке ноги мыть. Ну и Батюшка видит - Матрона заглядывает, и говорит: "Лидия Владимировна, уж ладно, пусть Матрона вторую ножку помоет!"

В семьдесят лет мой отец стал диаконом, потом священником и служил в Михайловской церкви вместе с Батюшкой. И мама с папой говорили: "Как хорошо, что нас выслали! Если бы не выслали, мы бы не видели такого батюшку!" - так вот благодарили Бога.

Семья Самарцевых

Василий Иванович Самарцев

Мы жили в Оренбургской области. Родители наши были глубоко верующие люди. В 1931 году отца раскулачили, посадили в тюрьму, а нас, шестерых детей и нашу маму, в мае 31-го года привезли на 9-й поселок близ Караганды в открытую степь. Старшему брату было 11 лет, за ним шел Геночка, мне - четыре года, меньше меня были Иван - три года, Евгений 2-х лет, а младший Павлик был грудным ребенком. С собой у нас были кошма и сундук. Мы вырыли в земле яму, постелили кошму, сломали сундук и поставили его вместо крыши. Это был наш дом. Когда шел дождь или снег, мы накрывали яму кошмой. И вот, шестеро детей, мы как цыплята возле матери жались. Потом стали строить саманные дома и всех гнали месить глину. Надзиратель ездил на лошади и плеткой в глину людей загонял. Мы резали дерн, резали всякие травы, кустарники - надо было бараки сделать к зиме, чтобы нам не погибнуть. Так вырос поселок Тихоновка на 2-м руднике. Нам, детям, паек давали очень скудный. Ручеек там был маленький, он пересыхал, воды не хватало. И вот, к зиме мы поставили стены, сделали окна, двери и две печки на один барак. В каждом бараке было по двадцать семей, и все лежали зимой на нарах. Одна семья лежит, другая, третья - сплошные нары и маленький проход между ними.

Зима в 32-м году была очень суровая, и я своими глазами видел, как целые семьи лежали мертвыми. От голода умирали люди и от холода и от всякой болезни - дизентерия пошла, поносы, лечиться нечем, и хлеба мало - голод. Оренбургские, сибиряки - те были покрепче. А кто с хороших земель - Тамбов, Воронеж, Пенза, те послабей, те семьями вымирали. Хоронили как? Копали ямы метра три шириной, мертвые семьи из бараков вытаскивали, кидали на телегу, везли и в ямы сваливали, как дрова. И у нас на одной недели в эту зиму умерли братики Павел, Иван и Евгений. А как умер Геночка, мы даже не слышали. Стали звать его кушать, а Геночка мертвый. Детям маленькие ящички сделали, а грудного Павлика завернули в тряпочку, в железную трубу положили, могилку подкопали и похоронили. Вот такое было. Через два года осталось в Тихоновке пять тысяч человек. Двадцать тысяч легло там, под Старой Тихоновкой. Нас выжило двое братьев и мама.

В 33-м году приехал наш отец, и вскоре умерла от голода мама. Верующие спецпереселенцы собирались группами на молитву. А когда освободились из Долинки монахини Марфа и Мария и поселились в Тихоновке, они рассказали, что из Долинки скоро освободится Оптинский старец о. Севастиан. И мы стали ждать его. Перед войной хлеб получали по карточкам. В Тихоновке были большие очереди, и я ходил за хлебом в город. И Батюшка, когда освободился и поселился в Михайловке, тоже сам ходил за хлебом. Я очень хотел встретить его в городе и я его встретил, подошел к нему и заговорил. И сколько мне было радости, когда он повел меня в свой дом на Нижнюю улицу. С тех пор завязалось наше знакомство.

Нина Петровна Самарцева

У меня были трудные роды, после которых я застудилась, пошло воспаление. Из роддома меня выписали, как безнадежную, умирать домой. И Батюшка стал ко мне ездить. Приедет, скажет: "Вот я тебе фруктов привез, вот я тебе рыбки привез". Это было Великим постом, а он привезет мне сазана: "Сварите сазана!" А я ничего не ела, умирала уже. Врач из больницы придет, скажет: "А что ее лечить? Ей уже ничего не поможет". Приходили наши врачи - Ольга Федоровна, Таисия Григорьевна, ставили мне уколы по два раза на день. Батюшка меня очень жалел: "Мужчина, - говорил Батюшка, - он сильнее, а женщина - она беззащитная". У нас мальчики сначала рождались, а потом девочки. "Батюшка, - скажем, - а у нас девочка!" "Ну, девочка! - скажет Батюшка, - я люблю девочек!"

Посидит у моей постели немножко, поговорит. Головка у него слегка набочок, покачивалась. И так день в день в течение месяца Батюшка ко мне приезжал, и к весне его молитвами я поднялась.