Интернирование о. Севастиана в карагандинский лагерь НКВД

Итак, в мае 1934 года в жаркие степи Центрального Казахстана в одно из отделений Карлага был привезен с этапом иеромонах Оптиной Пустыни о. Севастиан. О своем пребывании в лагере Батюшка вспоминал, что там били, истязали, требовали одного: отрекись от Бога. Он сказал: "Никогда". Тогда его отправили в барак к уголовникам. "Там, — сказали, — тебя быстро перевоспитают". Можно представить, что делали уголовники с пожилым и слабым священником.

По слабости здоровья Батюшку поставили работать хлеборезом, затем сторожем складов в зоне лагеря. В ночные дежурства Батюшка никогда не позволял себе спать, он нес молитвенный труд. И начальство, приходя с проверкой, всегда заставало его бодрствующим. Батюшка рассказывал, как иногда в зону привозили кинофильмы и всех заключенных сгоняли в клуб. "Я в кино не ходил, - вспоминал он, - все идут, а я скажу напарнику: "Ты иди за меня в кино, а я за тебя подежурю". А если приходилось идти, то Батюшка приходил в клуб пораньше и где-нибудь в укромном уголке или под лавкой ложился. Когда поспит, отдохнет, когда молитву почитает.

В последние годы заключения Батюшка был расконвоирован и жил в каптерке в третьем отделении лагеря, находящегося близ Долинки. Он возил на быках воду для жителей ЦПО (Центральные промышленные огороды). Бывало, зимой привезет воду, подойдет к быку и греет об него окоченевшие руки. Ему вынесут и подарят варежки. А на следующий день он опять приезжает без варежек (подарил кому-нибудь или отобрали) и снова греет руки об быка. Одежда на нем старая, драненькая. Когда по ночам Батюшка замерзал, он забирался в ясли к скоту и согревался теплом животных. Жители ЦПО давали ему продукты - пироги, сало. Что мог, он кушал, а сало отвозил заключенным в отделение. "В заключении я был, - вспоминал Батюшка, - а посты не нарушал. Если дадут баланду какую-нибудь с кусочком мяса, я это не ел, менял на лишнюю пайку хлеба".

Сестрам Варваре и Февронии, арестованным с Батюшкой, срок не дали. Сестру Агриппину отправили на Дальний Восток, где через год освободили. Она написала Батюшке о своем намерении ехать на родину, а он благословил ее немедленно приехать в Караганду. В 1936 году она приехала, получила свидание с Батюшкой, и он предложил ей купить домик в районе поселка Большая Михайловка, поближе к Карлагу, поселиться в нем, а к нему ездить каждое воскресенье на попутной, "абы какой машине". Спустя два года в Караганду приехали сестры Феврония и Варвара. И домик был куплен на Нижней улице - амбарик старенький с прогнувшимся потолком. В нем они устроили две комнаты, кухню, сенцы. Был и огород с колодцем. Сестры Агриппина и Варвара устроились работать в больнице в Новом городе, а Феврония, как малограмотная, работала в колхозе. Приехали в Караганду и другие монахини: Кира, Марфа и Мария. Они поселились в Тихоновке. Сестры познакомились с верующими и стали потихоньку собираться для совместной молитвы. Узнав, что в Долинке находится о. Севастиан, верующие стали помогать ему. В воскресные дни сестры приезжали к Батюшке в отделение. Кроме продуктов и чистого белья, они привозили Св. Дары, поручи, епитрахиль. Все вместе выходили в лесок, Батюшка причащался сам и сестер исповедывал и причащал. Заключенные и лагерное начальство полюбили Батюшку. Злобу и вражду побеждали любовь и вера, которые были в его сердце. Многих в лагере он привел к вере в Бога и не просто к вере, а к вере настоящей. И когда Батюшка освобождался, у него в зоне были духовные дети, которые по окончании срока ездили к нему в Михайловку. А много лет спустя, когда открылась в Михайловке церковь, жители Долинского отделения ЦПО поехали туда и узнали в благообразном старце-священнике своего водовоза.

Подошел к концу срок заключения. Батюшка был освобожден из лагеря 29 апреля 1939 года накануне праздника Вознесения Господня. Он пришел к своим послушницам в крошечный домик, где пол мазался желтой глиной, а на кухне за ширмой на большом сундуке была его постель. И жили они - мать Феша, мать Варя, мать Груша, позже мать Екатерина к ним приехала из заключения, и Батюшка. Утром рано вставали, читали положенное правило, сестры шли на работу, а Батюшка дома оставался. Он за водичкой ходил, обед варил, обувь чинил и чистил. Сестры этим смущались, но старшие монахини, жившие в Тихоновке, сказали им: "Что Батюшка делает — вы не понимаете и потому молчите". Литургию служили тайно, и ежедневно Батюшка вычитывал суточный круг богослужения.

Перед войной он ездил в Тамбовскую область. Духовные чада Батюшки, много лет ожидавшие его возвращения из лагерей, надеялись, что он останется с ними в России. Но Батюшка, искавший исполнения не своей воли, а предавая себя в волю Божию, прожив неделю в селе Сухотинка, снова возвратился в Караганду, в тот удел, который был назначен ему Божественным промыслом.

Население Караганды в те годы составляли прикрепленные к угольным шахтам с пометкой "навечно" все те же спецпереселенцы, а так же освобождавшиеся со справкой "вечная ссылка в Караганду" бывшие узники Карлага. Более двух третей населения города не имело паспортов. Жили ссыльные в темных чуланах, землянках и сарайчиках, и каждые 10 дней они обязаны были отмечаться в комендатурах.

Караганда была голодным городом, особенно плохо с хлебом было в военные и послевоенные годы. Батюшка сам ходил в магазин получать хлеб по карточкам. Одевался он, как простой старичок, в очень скромный серенький костюмчик. И вот он шел, занимал очередь. Очередь подходила, его отталкивали, он снова становился в конец очереди и так не один раз. Люди это заметили и, видя его незлобие и кротость, стали без очереди пропускать Батюшку и давать ему хлеб.

В 1944 году Батюшкой и сестрами был куплен на Западной улице дом побольше. Батюшка ходил по дому, все по-хозяйски глядывал и говорил, что и как надо переоборудовать. "Да зачем же, батюшка, - возражали сестры, - не в Казахстане же нам век вековать! Вот кончится война, и поедем с вами на Родину". "Нет, сестры, - сказал Батюшка - здесь будем жить. Здесь вся жизнь другая, и люди другие. Люди здесь душевные, сознательные, хлебнувшие горя. Так что, дорогие мои, будем жить здесь. Мы здесь больше пользы принесем, здесь наша вторая родина, ведь за 10 лет уже и привыкли". Так и остались они навсегда, все до смерти, в Караганде. И на Михайловском кладбище похоронены все рядом с Батюшкой. Трех из своих монахинь — Агриппину, Варвару и Екатерину Батюшка сам похоронил, хотя они были много его моложе. Все они заболели сердцем после нападения на домик на Нижней улице бандитов. Перепугались до полусмерти, и это подорвало их здоровье. Матери Февронии не было в ту ночь дома, и она пережила всех троих. Батюшка, предвидя беду, настаивал на переезде своих послушниц в район Мелькомбината. Но это было далеко от Б. Михайловки, и матушки никоим образом не захотели уезжать далеко от храма. Так и не послушались Старца, за что и пострадали, и умерли одна за другой от инфарктов. Вскоре после нападения Батюшка купил для них дом рядом с церковью, но силы трех монахинь были уже подорваны. Имена их в монашестве: Александра, Вера и Елена. Мать Феврония была пострижена после смерти Батюшки с именем Фекла. Скончалась в 1976 г..

А тогда, в 1944 году, в новом доме на Западной улице была устроена небольшая домовая церковь, и о. Севастиан тайно совершал в ней Божественную Литургию. В доме у Батюшки всегда была чистота, тишина и необычайный покой. В комнатах было много икон, перед которыми теплились огоньки лампад.

Шло время. Жители Михайловки, узнав о Батюшке, стали приглашать его к себе, в свои дома. Разрешения на совершение треб не было, но Батюшка ходил безотказно. Народ в Караганде был верный - не выдадут. Не только в Михайловке, но и в других районах полюбили Батюшку, поверили в силу его молитв. Со всех краев в Караганду стали съезжаться духовные чада старца - монашествующие и миряне, ищущие духовного руководства. Ехали из Европейской части России, с Украины, из Сибири, с дальних окраин Севера и Средней Азии. Он всех принимал с любовью и помогал устроиться на новом месте. Домики в Караганде в то время продавались недорого. Они принадлежали спецпереселенцам, которые, со временем выстраивали для себя новые дома и продавали свои саманные хибарки. Батюшка давал деньги на покупку домика тем, у кого их не было, или добавлял тем, кому их не хватало. Деньги ему со временем возвращали, он отдавал их другим и т. д.

Вокруг Караганды открывались новые шахты и рудники, и устроиться на работу тоже было нетрудно. Скоро в Михайловке "батюшкиных" стало очень много, и они все прибавлялись, а Батюшка всегда был светлым, любящим, ко всем ласковым, всем доступным. А однажды, когда он с монахинями Марией и Марфой ходил на общее кладбище, что за Тихоновкой, где посредине кладбища были общие могилы, в которые клали в день по двести покойников-спецпереселенцев, умиравших от голода и болезней, и зарывали их без погребения, без насыпи, без крестов, - старец, посмотрев на все это и обо всем наслушавшись, сказал: "Здесь день и ночь, на этих общих могилах мучеников, горят свечи от земли до неба". И был о. Севастиан молитвенником за всех их.

Караганда росла и строилась, вбирая в себя разделенные участками степи, шахтами и рудниками старые переселенческие поселки, поселки спецпереселенцев 30-х годов, селения немцев, высланных в Караганду из Поволжья в военные годы. Первым был выстроен Копай-город, затем поселки 1-го и 2-го рудников, затем возле крупных шахт был отстроен Старый город, и уже после войны стал строиться со всем размахом областного промышленного центра многоэтажный Новый город. Михайловка оказалась самым близким районом, вплотную прилегающим к Новому городу. А церковь в Караганде была только одна - на 2-м руднике.

В ноябре 1946 года по благословению старца православные жители Большой Михайловки подали в соответствующие местные органы власти заявление о регистрации религиозной общины. Не добившись на месте положительного результата, верующие обратились с ходатайством в Алма-Ату к Уполномоченному по делам религии в Казахстане. В ответ на это ходатайство в ноябре 1947 года в Карагандинский облисполком пришло распоряжение: "Запретить священнику Севастиану Фомину службы в самовольно открытом храме". Повторные заявления направлялись в Алма-Ату и в 1947, и в 1948 годах. Верующие ездили ходатайствовать в Москву, обращались за поддержкой в Алма-Атинское Епархиальное управление. К военкому Карагандинской области писали родители воинов, погибших в годы Великой Отечественной войны, единственным утешением для которых было помолиться за своих погибших на войне сынов: "но нас, - говорилось в письме, - лишают и этой возможности" (Совет по делам религии при Совмине КССР, переписка с уполномоченным Д. 1, л. 12; Д. 4, л. 45.).

К Большемихайловскому приходу, кроме Нового города, примыкали районы Мелькомбината, Федоровского пласта, Михайловской железнодорожной станции, районы Сарани, Дубовки, 10 кирпичных заводов, район Новостройки, районы пяти карагандинских угольных разрезов, несколько шахт и прочие (всего 20 пунктов). А Батюшка был один, помогали ему только монахини.

Верующие просили зарегистрировать молитвенный дом хотя бы в качестве филиала существующего на 2-м руднике Кировского молитвенного дома.

В результате в 1951 году Михайловский молитвенный дом, где некоторое время все-таки совершались требы, был окончательно закрыт. И только в 1953 году добились официального разрешения на совершение в Большемихайловском молитвенном доме церковных таинств и обрядов - крещения, отпевания, венчания, исповеди. Теперь к Батюшке могло обращаться гораздо большее число людей, но Литургию Батюшка мог служить только тайно на частных квартирах верующих. И после утомительного трудового дня, после келейной молитвы Батюшка, маленький, худенький, в длинном черном пальто и в черной скуфейке, в три часа ночи шел своей легкой, быстрой походкой по темным карагандинским улицам в заранее условленный дом, куда по одному, по два собирались православные. По Великим праздникам Всенощное бдение служили с часа ночи, а после короткого перерыва совершалась Божественная Литургия. Окна плотно завешивались одеялами, чтобы не пробивался свет, а внутри дома было светло и многолюдно. Службу заканчивали до рассвета, и так же, по темным улицам, по одному - по два люди расходились по домам.

К этому периоду времени относится приезд в Караганду двух монахинь высокой духовной жизни - матери Агнии и матери Анастасии, которым о. Севастиан был хорошо знаком еще по Оптиной Пустыни. Мать Агния - духовная дочь старца Варсонофия, талантливая художница, - с юных лет обучалась иконописному искусству в Знамено-Сухотинском монастыре. Она была начитана, хорошо знакома с творениями святых Отцов, внутренне была очень сдержана и интеллигентна. Мать Анастасия по благословению старца Нектария несла подвиг юродства. Она часто совершала поступки, противоречащие здравому смыслу, значение которых открывалось впоследствии. И свою заботу обо всех, ангельскую доброту своей души она старалась скрыть за внешней суровостью, делая порою резкие замечания ближним и обличая их грехи и недостатки. Но боялись мать Анастасию только еще не привыкшие к ней, а знающие ее платили ей той же любовью и большим уважением. Обе эти старицы были наделены благодатными дарами. Они видели человека насквозь, многое прозорливо предсказывали, но имея глубокое смирение, жили под старческим водительством о. Севастиана.

А хлопоты об открытии храма продолжались. Снова и снова ездил в Москву преданный Батюшке человек - Александр Павлович Кривоносов - и привез, наконец, в 1955 году, исходатайствованный им документ о регистрации религиозной общины в Большой Михайловке. Начались реконструкционные работы по переоборудованию жилого дома в храмовое здание. Всем руководил Батюшка. Были сняты перегородки между стенами, на крыше сооружен голубой купол-луковка, какие бывали на старинных церквах лесных скитов. Зорко наблюдавшие за ходом работ представители местной власти категорически запретили поднимать крышу храма даже на сантиметр. Тогда Батюшка благословил в одну ночь тайно собраться народу и в течение этой ночи углубить на один метр пол в церкви. Люди взялись за лопаты, и за ночь было вывезено грузовиками 50 кубометров земли. Таким образом, потолок от пола стал на метр выше прежнего. Пол быстро покрыли досками, и утром в церкви уже совершался молебен.

Во дворе построили дом, назвав его "сторожкой", к которой постепенно пристроили четыре комнаты: трапезную с кухней, келью для келейниц и большую светлую комнату с теплым тамбуром, которая стала батюшкиной кельей. Далее во дворе устроили открытую часовню для служения Пасхальной Заутрени и Крещенского водосвятия, в кухне были наставлены нары для приезжих, которых особенно много было под праздники (через несколько лет нары убрали по приказу Горсовета). Жители Михайловки стали приносить сохранившиеся у них иконы. Некоторые из икон были спасены ими при закрытии в 1928 году старой Михайловской церкви. Так, дивной красоты икону "Скоропослушницы", некогда заказанную на Афоне первыми насельниками Большой Михайловки - переселенцами из Белорусии, Батюшка решил поместить в иконостас. Мать Агния написала для иконостаса в одинаковом с Владычицей размере икону Спасителя с Евангелием. И много других икон было написано ею для Михайловской церкви. Церковную утварь, служебные и святоотеческие книги прислал из Москвы бывший узник Карлага протодиакон Иаков. И в 1955 году в день Великого праздника Вознесения Господня освятили в Большой Михайловке церковь в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Священников Батюшка подбирал себе сам. Сначала приглядывается, потом призовет и скажет: "А вам надо быть священником". Так было с Александром Павловичем Кривоносовым, занимавшим руководящую должность по аграрному хозяйству при Облисполкоме. Он испугался этих слов, пришел домой и не мог заснуть - плакал. Но ослушаться не посмел, пришел к Батюшке и сказал: "Благословите, я согласен". - "Ну вот и хорошо, подучитесь пока, а потом поедете в Алма-Ату принимать священный сан".

Сохранилось письмо старца Севастиана к митрополиту Алма-Атинскому и Казахстанскому Николаю (Могилевскому):

"Ваше Преосвященство,

Владыко святый Николай, прошу Вашего Святительского благословения. Ваш послушник, недостойный Севастиан. Владыко Святый, прошу Вас убедительно, если можно это, посвятить во священники Александра Павловича Кривоносова, ввиду того, что мое здоровье слабеет, приходится с большим трудом обслуживать приход. Вот сейчас наступает Святая Четыредесятница, бывает много исповедников и причастников, поэтому мне бывает тяжело одному выполнить это святое дело. Поэтому я, грешный, прошу не отказать моей просьбе и моих прихожан рукоположить Александра Павловича в иереи. Александр Павлович человек нравственный, трезвый, во всех отношениях достоин иерейского звания."

Об Александре Павловиче Кривоносове следует сказать подробнее. В молодости он посещал Шамординскую женскую обитель, и блаженная Пелагия, которая там жила, много говорила ему о его жизненном пути будущем. Так, она сказала, что он отойдет от Православия, будет увлекаться различными религиозными и политическими течениями, а в конце жизни станет "архимандритом Дивеева". Впоследствии ее слова оправдались. Он отошел от Православия, примкнул к староверам, увлекся иными религиозными течениями. Но когда в Караганде встретился со старцем Севастианом, старец так на него повлиял, что он окончательно и бесповоротно утвердился в Православии и принял священный сан. О. Александр стал добрым, любвеобильным пастырем и делателем молитвы Иисусовой. Он до смерти ожидал исполнения предсказания блаженной Пелагии и говорил: "Все, что она мне предсказала, исполнилось. Только одно не исполнилось". Но если смотреть шире, то исполнилось все. Из этого пророчества можно заключить, что старец Севастиан создал в Караганде "Дивеевскую обитель", то есть женскую общину, подобную общине Дивеевской. После смерти старца о. Александр стал настоятелем. Значит, в очах Божиих он был "архимандритом Дивеева", что и прозревала блаженная Пелагия. О. Александр почил о Господе 5 июля 1971 года.

Другой священник, Серафим Николаевич Труфанов, по желанию своего отца-священника, принял священный сан давно, но долгое время работал экономистом. Он, как и отец Александр, был одиноким. Потом Батюшка послал в Алма-Ату для рукоположения церковного старосту Павла Александровича Коваленко. О. Павел стал четвертым священником. Диакон о. Николай Самарцев, посвященный целибатом, был также ставленник Батюшки.

Батюшка был настоятелем храма одиннадцать лет - с 1955 по 1966 г., до дня своей кончины.

22 декабря 1957 года, в день празднования иконы Божией Матери "Нечаянная радость", архиепископом Петропавловским и Кустанайским Иосифом (Черновым) Батюшка был возведен в сан архимандрита и награжден Патриаршей грамотой "За усердное служение Святой Церкви".

В 1964 году ко дню своего Ангела был награжден архиерейским посохом - награда, примеров не имеющая. Перед блаженной своей кончиной Батюшка был пострижен в схиму.

Неутомимое подвижническое служение Православной Церкви от послушника в скиту Введенской Оптиной Пустыни до настоятельства и посвящения в сан архимандрита Батюшка исполнял 57 лет - с 1909 по 1966 год.

"Батюшка сохранял безупречное исполнение церковного Устава, не допуская при богослужении пропусков или сокращений. Церковные службы были для него неотъемлемым условием его внутренней жизни. Батюшка особенно благоговел перед праздниками Вознесения Господня и Святой Троицы, как завершающими дело Христа Спасителя, как венцом всех Тайн Христовых. В беседах его любимым образом был Иоанн Богослов, память которого он совершал особенно торжественно и благоговейно. Часто скорбел о недостойном почитании своей паствой этого Апостола Любви и говорил: "Вот, сегодня день памяти перенесения мощей святителя Николая, - и церковь полна народа. А вчера был праздник святого Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова, - и церковь была полупуста. Как же вы не понимаете, кто выше и кого надо больше почитать? Какой праздник больше?" Так же он особенно чтил все семь дней памяти Предтечи и Крестителя Господня Иоанна и память святых бессребреников Космы и Дамиана (1/14 июля), как покровителей той местности, где он родился.

Батюшка придавал большое значение тому, чтобы люди ставили свечи. Иногда он звал к себе кого-нибудь из своих духовных чад или прихожан, давал пучок свечей и говорил: "Молись и ставь свечи почаще". То ли что-то угрожало человеку, то ли Батюшка видел, что тот редко ставит свечи. Объяснение этому часто открывалось впоследствии. Но одной своей духовной дочери монашеского устроения он при каком-то случае сказал: "Вам ставить свечи необязательно, сами свечой будьте". Так же Батюшка учил почитать иконы и об иконах с благоговением говорил: "Торжество Православия - праздник. Что же празднуется? Что иконоборческую ересь победили и низвергли. На иконах благодать Божия. Они даны нам в помощь от Бога и защищают нас от темной силы. Есть особые святыни, где накапливается благодать Святаго Духа. И иконы есть особые по славе благодати. Есть намоленные веками чудотворные иконы, и, как ручейки, они несут от Господа благодать". Если Батюшка замечал, что кто-нибудь не прикладывается к иконам, говорил тому: "Ты, дорогой, когда что-либо размышляешь и отвергаешь, то имей в своем уме и сердце правильную рассудительность". Одному сказал: "Ты, дорогой, сначала пойми, что трудно тебе понимать многое, а потому и ошибаешься легко. А то ведь так и невежество свое люди за мудрость принимают". Однажды в беседе Батюшка сказал, что старец Нектарий всегда говорил, что мудрость, разум, рассудительность - есть дары Святаго Духа. Они приводят к благочестию. И что человек, лишенный дара рассуждения, часто помышляет в себе превосходство над другими. "Где от злой силы защиту искать, как смирение, а не гордость, стяжать".

Постоянной заботой Батюшки было устроение в людских душах глубокого мира через отсечение своей воли. Жизнь среди мира, свою и своей паствы, он старался приблизить к жизни монастырской. Очень огорчался, если кто не слушался и не выполнял его совета, - это было всегда во вред и часто к несчастью человека. Огорчался он до скорби. Отчитает, отвернется и не благословит. Если же увидит слезы, или же что человек раскаялся и в конце концов послушался его совета, очень обрадуется, пожалеет его, и через некоторое время сам чем-нибудь порадует. Однажды он говорил одной девушке: "Ты же не послушалась меня, что же ты теперь пришла, плачешь и просишь? Теперь придется терпеть". И, обратившись к девушкам, сказал: "Что же вы меня не слушаетесь? Почему? Ведь я же... - запнулся, - не всегда ошибаюсь". Таково было его смирение. Даже плакал Батюшка от непослушания чад. Так же часто плакал, принимая исповедь. Почему? То ли ужасался грехам, то ли не видел должного раскаяния, то ли предвидел что-то...

Любовь Батюшки была нежная, заботливая. Иногда он сердился, но редко. Выходило у него это очень по-детски. Говорил: "Вот я возьму палку и так тебе дам, так тебе дам палкой!" Люди часто в таких случаях падали на колени и просили прощения. Не палка, конечно, была страшна, а то, что расстроили Батюшку. Как-то раз он проговорился во время откровенной беседы: "Скольким я продлил жизнь..."

Батюшка обладал тонким юмором и любил пошутить, но всегда очень доброжелательно. Он не жалел времени на беседу с человеком. Каждый его совет приводил к благополучию. Жизнь верных чад Батюшки была примером порядка. Их называли "батюшкины", говорили, что добрая половина Михайловки, как негласный монастырь.

Здоровье у Батюшки было слабое. Особенно страдал он от сужения пищевода. Все знали, что во время еды его ни в коем случае нельзя беспокоить и отвлекать разговорами. Он тут же начинал кашлять, что иной раз заканчивалось рвотой. Эта болезнь была следствием нервных потрясений, во множестве перенесенных старцем за его долгую жизнь. Он всегда был в напряжении. Когда церковь была еще не зарегистрирована, и Батюшка тайно, с самыми близкими служил Литургии, он постоянно испытывал чувство страха. Он говорил: "Вот вам - батюшка, послужи! А вы знаете, что я переживаю?" Ведь он нарушал закон, в любое время могли прийти и всех арестовать. И впоследствии, когда в церкви служили открыто, у Батюшки этот страх немного оставался. Бывало, заходит в церковь человек в погонах, а Батюшка уже думает: "Могут сейчас подойти, прервать службу и арестовать". Однажды кто-то из чад сказал Батюшке: "Я боюсь вот такого-то человека". А он улыбнулся и говорит: "Да? А я вот не боюсь его. Я никого не боюсь. А вот боюсь, что церковь закроют. Вот этого я боюсь. Я за себя не боюсь, я за вас боюсь. Я знаю, что мне делать. А что вы будете делать - я не знаю". Это батюшкины слова.

Когда Батюшка был в силе, он после каждой Литургии служил молебен. Пел хор, читались два акафиста. А когда ослабел, акафисты читались наполовину. В конце молебна Батюшка давал целовать крест и обязательно говорил кратенько слово. Хоть тихоньким голоском, но всегда давал какое-то назидание. Конечно, на молебны оставалась вся церковь. В церкви было много молодежи. Только на клиросе дисконтовые партии до семнадцати девочек стояло пело. И все скрывались, когда приезжал уполномоченный с проверкой. Как только сообщают: "Власти!" - все прячутся. По восемь человек приезжало с уполномоченным. В храм заходят, а на клиросе одни старушки стоят. Власти все мечтали церковь закрыть, и Батюшку часто "туда" вызывали. Он приедет, а они ничего не могут сказать. "Что за старичок, - говорят, - что мы не можем ничего? Ну, пусть постарчествует, а как его старчество пройдет, церковь закроем". И все разговоры представители местной власти предпочитали вести с о. Александром. Духовная высота Батюшки ими явно ощущалась, она как бы пугала их, внушая благоговейный страх. Однажды уполномоченный по делам религии при Облисполкоме стал требовать от старосты батюшкиного храма, чтобы священнослужители перестали выезжать в г. Сарань и пос. Дубовку, так как они относятся к другому району. Староста передал это требование Батюшке, и Батюшка на другой день вместе со старостой сам поехал в Облисполком. И когда Батюшка заговорил с уполномоченным, тот сразу переменил тон - стал объясняться и даже извиняться перед Батюшкой. Батюшка обратился к нему: "Товарищ уполномоченный, вы уж нам разрешите по просьбе шахтеров совершать требы в Сарани, в Дубовке и других поселках. Иногда просят мать больную причастить, или покойника отпеть". Уполномоченный благосклонно отвечал: "Пожалуйста, о. Севастиан, исполняйте, не отказывайте им". И какие Батюшка ни предлагал ему вопросы, он почти ни в чем не отказал и старосте впоследствии уже никогда не упоминал об этом. Торжественным событием для батюшкиных чад были день его Ангела и день рождения. Всем хотелось подойти к Батюшке, поздравить его, сделать ему хоть небольшой подарок. Но Батюшка не любил ни почестей, ни особого внимания к себе, не любил принимать подарки. Все соберутся его поздравить, а он приедет поздно вечером или на другой день. Однажды в день Ангела Батюшка вернулся вечером домой, открыл дверь кельи и, еще не войдя в нее, он неожиданно вскрикнул: "Кто?! Кто позволил засорять мне душу и келью?!" Келейницы, обеспокоенные такой реакцией, заглянули в келью и увидели, что около его кровати стоят новые бурки. Их кто-то поставил без батюшкиного благословения.

Так же не любил Батюшка, если кого-то особенно превозносят, он сразу же скажет о каком-либо недостатке этого человека. А если увидит, что кого-то уничижают, тут же найдет в человеке самые лучшие качества. Какие бы грехи не были, но найдет хорошее.

У Батюшки была высокая требовательность к себе. Он часто повторял, что свой долг надо выполнять неуклонно. Кто-то сказал ему после панихиды: "Вы опять сегодня очень устали. Вы так долго служили панихиду". Он взял со стола булочку и, показав ее, сказал: "Вот, видите, за каждую такую булочку я должен отмолиться". В то же время Батюшка был всегда и во всем умерен. "Надо держаться царского пути, - говорил он, - то есть во всем придерживаться золотой середины, а, главное, - всегда полагаться на волю Божию и Его Божественный Промысл".

Он очень любил природу, жалел животных, особенная мягкость души была в нем. Однажды жившая на кухне кошка принесла пять или шесть котят. Повариха завела разговор о том, что котят надо утопить. Батюшка, случайно проходя мимо, услышал этот разговор. Он весь затрепетал, затрясся и почти закричал: "Не смейте топить! Всех вырастим!" Котята были оставлены, и когда подросли, их всех, чуть ни в драку, разобрали "на благословение от Батюшки" - Михайловские прихожане.

Батюшка часто ездил в поселки Дубовка, Сарань, на Федоровку, в Топар. На дому крестил, на дому отпевал. В тех местах, где он бывал, в данный момент образованы приходы по его молитвам. Бывал он и в поселке Долинка, где отбывал свой срок заключения. И сохранился в Долинке в лагере, где он сидел, крест на дереве, который Батюшка своей ручкой вырезал. С той поры дерево выросло, и вместе с ним вырос крест. Там, в Долинке, почти под каждым деревом человек похоронен, заключенный, почти под каждым деревом могила.

Но особенно Батюшка любил бывать в поселке Мелькомбинат. Он говорил, что в Михайловке у него "Оптина", а на Мелькомбинате - "Скит". Туда он собирал своих сирот и вдов, покупал им домики и опекал их. И когда он приезжал на Мелькомбинат помолиться, люди бросали свои дела и заботы, и один по одному спешили туда, где Батюшка, лишь бы получить благословение и утешиться. Батюшка каждого с любовью встречал, каждому давал свое назидание. Дух здесь мирный царил.

На Мелькомбинате со своей младшей дочерью и внучкой Таисией жил приехавший к Батюшке овдовевший его старший брат Илларион. Он был уже глубоким старцем высокого роста и прямой осанки. По воскресным и праздничным дням Илларион Васильевич с дочерью и внучкой приезжал в церковь. Подходя под благословение к Батюшке, он кланялся ему до земли и целовал благоговейно руку, а на исповеди становился на колени. Перед смертью он был пострижен в рясофор, и Батюшка сам отпел своего старшего брата - инока Иллариона.

По унаследованному монастырскому обычаю Батюшка особенно любил совершать заупокойные службы, и ежедневно сам служил панихиды. Говорил, что больше любит отпевать и поминать женщин, потому что на них гораздо меньше грехов. Ему были видны грехи усопших. Бывало, он в 3 или в 4 часа утра поднимал своих послушниц, чтобы они принесли ему заупокойные поминания. А людям - уже после смерти Батюшки - было такое сновидение; стоит много церквей, все золотые, высокие, и среди них одна маленькая церковь вся в крестах. Люди спрашивают: "Чья эта церковь вся в крестах?" - "Это, - отвечают им, - церковь схиархимандрита Севастиана. Он любил за покойников молиться, и потому эта церковь вся ограждена крестами, так что никто не может ничего сделать". И она стоит вот уже 40 лет.

При общении с Батюшкой как-то само собой и неоспоримо становилось ясно, что душа живет вечно, что со смертью не оканчивается жизнь, а только упраздняется тело. И это было просто, и говорил он об этом просто. Несомненно, что Батюшка обладал даром прозорливости, хотя и этот дар Батюшка не выказывал явно. Его прозорливость открыто проявлялась лишь в том случае, когда этого требовала ситуация.

Однажды Батюшка служил панихиду и читал записки с именами поминаемых: "Иоанна, Симеона, Ольги, Марии..." При чтении он остановился и, держа в руке записку, оглянулся. "Кто подал поминание - Иоанна, Симеона, Ольги, Марии?" "Я, батюшка", - отозвалась одна женщина. - "А Симеон когда умер?" - "Давно, батюшка". - "Возьмите вашу записку, я не буду поминать. Принесите справку о его смерти".  Женщина вспыхнула: - "Что вы, батюшка, я же не молоденькая это делать!" (Есть грубое поверие, что если записать имя живого человека в поминание за упокой, он начнет сильно тревожиться, и его тянет вернуться к той, которая его так поминает). - "Вот и хорошо. Принесите справку". Женщины этой Батюшка не знал, она была приезжая, иначе не рискнула бы его обманывать.

Еще такой был случай. Пела в церкви на клиросе одна девушка, Мария Стаканова. Она воспитывалась в детском доме, куда поступила из дома малюток, - и ничего не знала о своих родителях. Как-то Мария подошла к Батюшке и сказала ему, что скорбит о том, что не знает имени своих родителей, их национальности и не может их поминать и молиться об их упокоении. "Мне сейчас некогда, - сказал Батюшка, - ты завтра подойди, поговорим". Назавтра он сам подозвал ее и сказал: "Маруся, родители твои были русские, православные, высланные. Имя отца было..." - и он назвал его и назвал имя матери. Мария очень обрадовалась и стала подавать за них поминания.

Открыто Батюшка никого не исцелял и не отчитывал, и по своей скромности и простоте всегда говорил: "Да я никого не исцеляю, никого не отчитываю, идите в больницу". "Я, - говорил он, - как рыба, безгласный" - так он себя уничижал. Он помогал людям своей тайной молитвой. О бесноватых говорил: "Здесь они потерпят, а там мытарства будут проходить безболезненно... Я не хочу с вас кресты снимать. Здесь вы потерпите, но на небе большую награду приобретете", - и утешал их, болящих. У Батюшки была духовная мудрость, великое терпение. Когда кто-нибудь ропщет на ближнего, он скажет: "Я вас всех терплю, а вы одного потерпеть не хотите". Не поладит кто, он беспокоится: "Я настоятель, а всех вас слушаю". Он заботился о спасении каждого, это была его цель. Он просил: "Мирнее живите". Однажды поехали на требу и забыли кадило. Стали друг друга укорять. Батюшка сказал: "Я сам виноват", - и все замолкли. Батюшка говорил: "Вот, набрал я вас здесь всех слепых, хромых, тюшкиных и матюшкиных. Сам я больной и больных набрал". Служил с ним о. Александр, у которого голоса не было, и у о. Павла тоже был слабенький голосок. "Ну, собрались, и будем помаленьку служить, тюшкины-матюшкины!"

Батюшка не благословлял ездить по монастырям. "Здесь, - говорил он, - и Лавра, и Почаев, и Оптина. В церкви службы идут - все здесь есть". Если кто-то собирался куда переезжать, он говорил: "Никуда не ездите, везде будут бедствия, везде - нестроения, а Караганду только краешком заденет".