Антонина Иванова

Приехали к Батюшке гости из Москвы. На вокзале взяли такси и, не доезжая до Михайловки, машина села в яму (А дороги плохие были, ухабистые, грязи по колено). Машина буксует, не может выехать.

Тут к матушке приходят, говорят: "Матушка, гости едут, попали в яму, не могут выехать." - "Ну, пойдемте вытаскивать," — сказала матушка. Оделась и взяла лопату на плечо. Пришла к машине, посмотрела, постучала лопатой сзади по кузову и говорит водителю: "Эй, дядька, садись, езжай, чего копаешься?" Он очень странно на нее смотрит, но заводить машину не спешит. Она снова, но уже в приказном порядке. А если матушка в приказном порядке скажет, то уже не устоит никто. У шофера мурашки по спине пошли. Он сел в машину, завел ее, и машина вылетела из ямы. Водитель был ошеломлен. Он довез гостей до церкви и дал ходу.

На другой день он приехал благодарить матушку, гостинцев привез, спрашивает: "Как смогли Вы вытащить машину? Здесь бульдозер был нужен". Она отвечает: "Вон, Господь помог!"

Анна Шевчук

Я приехала в Караганду, когда батюшки Севастиана уже не было в живых, и матушки Анастасия и Агния тоже были покойными. Приехала я с Украины поступать в институт на заочное отделение и остановилась на время экзаменов в Михайловке у духовных детей Батюшки. Я стала заходить иногда в Михайловскую церковь, хотя была тогда человеком далеким от религии.

В первый мой приезд в Караганду (а это было в декабре) слышу в церкви разговор, что завтра день Ангела Батюшки, а сегодня вечером будут служить парастас. Я не знала тогда церковных правил, и что такое "парастас" для меня было непонятно. И в эту ночь мне снится такой сон. По церковному двору ведет меня под руку какой-то священник, вокруг нас толпится народ, но вижу его как в тумане, только слышу, как зовут люди: "Батюшка Севастиан, батюшка Севастиан!" А Батюшка вроде бы ручкой машет — подождите, мол, сейчас мне некогда, и ведет меня по двору, и все показывает: "Это у нас просфорня, это - трапезная". А где наши ворота, что ведут на улицу, там вроде лужайка, маленький ручеек бежит, и две матушки сидят и запивку разливают. А люди их по именам называют: мать Агния и мать Анастасия. Батюшка останавливается, матушки напоили меня водой из ручья, и я очутилась в храме. Посередине храма стоят наши священники: о. Петр, о. Александр, о. Павел и о. Владимир, читают молитвы и поминают батюшку Севастиана. И я проснулась.

В доме, где я жила, висел на стене портрет священника. Я просыпаюсь и спрашиваю: "Чей это портрет?" — "Батюшки Севастиана", — отвечают хозяева. "А я сейчас во сне его видела". "Ну, — говорят, — значит ты "наша".

И через несколько лет, закончив институт, я осталась в Караганде, где до сего дня работаю бухгалтером в Михайловской церкви.

Когда я первый год работала в церкви, я по привычке еще употребляла косметику. И вот на пасхальной неделе я зашла в магазин, а там продается французская махровая тушь. Я захотела ее купить, но денег у меня с собой не оказалось. "Ну ладно, — думаю, — зайду в другой раз и куплю". И вот опять вижу во сне: церковь, все христосуются и говорят: "Мать Анастасия, мать Анастасия!" И матушка со всеми христосуется. "А меня-то, - думаю, — она не знает". И вдруг она подходит ко мне: "Христос воскресе!" — и ударяет своим пасхальным яичком по моему, и разбивает его. И такая она радостная, обнимает меня. В это время к нам подходит о. Александр Киселев, он держит в руках мою косметичку и говорит: "Матушка, ну как с ними спасешься?" Я смотрю, а там эта махровая тушь лежит. Так мне стало стыдно. "Матушка, — говорю, - да я не купила ее, я только думала!" А она меня обнимает: "Да не надо, не надо", - вроде того, что не надо краситься. И все меня чем-то кормит.

Все это так меня поразило — я ведь только мимоходом зашла в магазин, а она все знает и беспокоится.

И на клирос в церкви меня мать Анастасия поставила. Когда я приходила молиться, я стояла и тихонько подпевала. А здесь снится, что церковь полна народа, священники посередине храма стоят, как на величание вышли, и матушка на клиросе в простой мирской одежде (как она чаще и ходила) стоит и зовет меня. А мне страшно стало — как я пойду, здесь же батюшки стоят! Тогда мать Анастасия взяла меня за руку, завела на клирос, поставила перед иконой Спасителя и говорит: "Читай "Отче наш". И стоит, ждет, когда я начну читать. И я начала громко читать. После этого сна стали меня певчие на клирос тянуть: пой и все. И о. Александру сказали: "Чего девчонка-то стоит?" Поставили меня на клирос, так я на клиросе и прижилась.

Мария Федоровна Орлова

Я тяжело болела — кожное заболевание. Меня и доценты лечили и профессора, небольшие улучшения были, потом опять появлялись на руках огромные раны. Я долго не была в церкви, а когда пришла, мать Анастасия спрашивает: "Что ты не была так долго?" "Матушка, — говорю, — я замучилась, посмотрите, что у меня на руках! Я ведь и на работу ходить не могу, все меня сторонятся." Она говорит: "Тьфу! Чаво там! Это же ерунда! Ты возьми, на палец поплюй, да слюной крестообразно маж свои болячки". И сразу при матушке я начала так делать. Пришла домой и дома без конца плевала и мазала. И у меня моментально болячки прошли. Это так скоро произошло! Они красные были, воспаленные и сначала потемнели, потом посинели, ранки стали сужаться и, слава Богу, все прошло. Вот такая история. А ведь когда в больницу приходила, меня, как редкий экземпляр, ставили на стул, чтобы все студенты видели, какая редкая, обильная экссудативная эритема.

Ольга Сергеевна Мартынова

Моя племянница Ирина работала зав. складом. Однажды к ним на склад поступили импортные покрывала — тридцать штук. И то ли Ирина со своими сотрудниками хотела смошенничать, или что — Бог их знает, но когда работники магазина пришли на склад получать эти покрывала, то только расписались за получение. Документы привезли в магазин, а покрывала остались на складе. Накладная есть, а покрывал нет. Но кто-то об этом проговорился, быстро магазин закрыли, опечатали, и засела в магазине ревизионная комиссия. Ночь моя племянница не спала, утром рано прибегает ко мне: "Так и так — говорит — что делать?" Я ей ничего подсказать не могу: "Пойдем, — говорю, — к матери Анастасии, что она скажет". Пришли. Мать Анастасия на клиросе, мы подошли к ней, объяснили, что документы в магазине, покрывала на складе и тюрьма грозит, если это дело откроется. Что делать? "Ничего! — говорит матушка и к Ирине обращается:

— Ты сейчас, иди, найди машину, на которой ездят туалеты откачивать, бери покрывала, поезжай к тому магазину, заезжай во двор и стой. Выйдет из магазина уборщица с двумя ведрами — к этой уборщице не подходи. Через некоторое время выйдет другая уборщица тоже с двумя ведрами. Вот к этой быстро подойди, отдай ей покрывала и скажи: "Кинь их там куда попало, лишь бы они в помещении были".

Ирина так и сделала. Нашла нужную машину, приехала в магазин, их во двор пропустили такая машина вне подозрения - туалеты же чистить приехали. Ирина пропустила первую уборщицу, ко второй подскочила, та забрала покрывала, кинула их в магазине — и все. На этом вся беда закончилась. И запись там и покрывала там.

Еще такая история. Пришло время моему сыну Степану Степанычу поступать в институт. Я пришла к матушке: "Матушка, — говорю, — Степа поступает в институт, надо ему помочь". Она говорит: "О! Это очень просто. Ты узнай, когда он будет сдавать экзамены, в эти дни приходи в церковь и приноси сюда по сорок булочек десятикопеечных. Мы тут помолимся, и он четверки получит". Так я и сделала. Первый экзамен сдает — несу сорок булочек. Их там в раз порасхватали, пораздавали. Сын приходит с экзамена, приносит четверку. На следующий экзамен снова так же. Всего было четыре экзамена, на каждый экзамен носила по сорок булочек, и сын на всех экзаменах получал четверки. Так, по молитвам матушки, Степан Степаныч поступил в институт.

Нина-хохлушка

Как-то в пятницу, сотрудники больницы, где я работала, уговорили меня поесть колбасы. На другой день я пришла в церковь, отстояла Литургию. После Литургии мать Анастасия стала всем раздавать святую воду и мне говорит: "Подойди сюда". Я подошла, а она меня лупить принялась и кричит на всю церковь: "Ах, свинья! Ах, свинья!" Я испугалась — что за "свинья"? "Матушка, — кричу — дай мне водички святой!" А она не дает и продолжает меня бить. Народ сбежался: "Хохлушку лупят!" А матушка кричит: "Это свинья!" Колбаса-то, видимо, была свиная.

Вот она меня выпорола, я успокоилась и пошла к батюшке Севастиану за благословением. Подхожу к нему, а он: "Нина! Ты сегодня именинница! значит — ну, на тебе просфору!" Так они духом сообщались.

Монах Севастиан (Хмыров)

Как-то с крыльцев, где правый хор стоит, сходит мать Анастасия, идет по церкви и шумит: "Кому платок? Кому черный платок?" Подходит к другим крыльцам, а там Мотя Минаева говорит: "Матушка, дайте мне черный платок, у меня нет черного платка". А она: "Ну нет и не надо тебе". И дальше пошла. А у дверей, у выхода наша мамка стоит и трепещет: "Ох, это она мне, наверное, даст черный платок, это, наверное, страшное какое дело предрекает". Мать Анастасия подходит к ней и спрашивает: "Тебе надо платок?" "Нет, — говорит наша мамка, — у меня три черных платка, не надо мне".

"Ну раз у тебя три, на тебе и этот". И отдала ей черный платок. Она предвидела, что мамка наша примет монашество.

Монахиня Евникия (Хмырова)

Мать Анастасия рассказывала: "Когда меня благословили на юродство, первое послушание было — взять суму и идти побираться. А мне не хотелось. "Вы меня, - говорю, - на любую работу пошлите, только не побираться!" "Нет, нет, не на работу, а иди побирайся". Я взяла сумочку и пошла. А праздник какой-то был, ребята собрались, и я иду с сумкой, в хламье одетая. Слышу как ребята говорят: "Какая девка-то красавица!" Я думаю: "Что же делать? Ведь обо мне говорят". А они: "Вот если бы ее нарядить - это же кто была бы!" Я тогда на какой-то погребок залезла, взяла, сморкнулась, да на себя. А они: "Ой — говорят — она дурная-а-я! Она дурная!" И тогда мне стало легче, и я пошла. "А! — думаю, - я уже дурная! Теперь мне, значит, надо дурочкой быть". Вот и пробыла всю жизнь".

В Оптиной Пустыни батюшка Севастиан натопил келью старца и пошел за ним в церковь. А старец-то провидел, что там Настя в келье творит, и не идет из церкви. А она дверь открыла, села на порог, дверь подперла и сидит. А туда погода! А туда снег летит! Батюшка Севастиан пришел дровишек подкинуть, а в келье снега полно, и Настя сидит у двери раздетая, на ней платье и платок. Сидит, дверь подперла, не дает закрыть. А Батюшка уговаривает: "Ну Настя, ну дай я дверь закрою!" А она молчит. Тогда Батюшка ее взял аккуратненько, на другое место перенес, дверь закрыл и начал печь топить. Ведь ее и гнали там, и били, а Батюшка не бил. Он уже тогда провидел ее жизнь. И когда он келью натопил, старец из церкви пришел.

А уже в Караганде матушка обличала иногда. Семья одна у нас на Мелькомбинате живет, коровка у них была, и они все от коровки продавали на базаре - и сметану, и молоко. Немножко жадные были. Приготовили раз сметану на продажу, а сами ушли куда-то. Мать Анастасия пришла, на этой сметане намесила тесто, напекла пышек целую гору — ешьте! Всю сметану извела. Хозяева роптали на нее, конечно. А она в другой раз пришла, когда они на базаре были, подергала у них огурцы на огороде и сложила в кучку. Они пришли, так обгорелись (огорчились. — Ред.): "Ну что это такое! Сколько мы ходили, сколько выхаживали!" Это вечером было. А ночью ни с того ни с сего - мороз, все побил на огородах начерно. Они-то роптали, а матушка дала понять, что я знаю, что Господь даст и что будет завтра и что послезавтра".

А иногда сам Батюшка через нее обличал человеческие грехи. Однажды, когда церкви еще не было и Батюшка молился на Мелькомбинате, после ужина он всех стал на ночлег определять. Матери Анастасии говорит: "А ты иди у Степаниды ночуй". Она пошла к Степаниде. Стучится: "Пустите ночевать!" "Нет у нас места", — отвечают и не пустили. Была зима. Но раз у нее благословение ночевать у Степаниды, она замерзнет — не уйдет. И она легла на пороге у двери. Но, конечно, она не могла замерзнуть за батюшкины молитвы. Утром хозяева встают, открывают дверь, а она не открывается — мать Анастасия на пороге лежит. Ночью снег шел, ее снегом занесло, она вскочила, отряхивается: "Ой, простите, я помешала вам". А Батюшка нарочно ее послал, чтобы уязвить жестокое сердце этих людей. Тогда они к матушке кинулись: "Мать Анастасия! Ну как же так! Как же так!" Она ведь больная, да почти раздетая, а ночь зимняя холодная была. У них, конечно, защипало сердце: "Это мы так отнеслись, ведь у нас было, где ночевать". И после они к Батюшке на покаяние ходили, они все-таки почувствовали в чем дело-то.

Другой раз, когда Батюшка отслужил в церкви панихиду, мать Анастасия подскочила и что-то схватила с панихидного стола. А Батюшка стал ее палкой бить: "Ты, - говорит, - клала, что взяла?" - "Нет, батюшка, не клала". "А зачем берешь? Панихида есть огонь. С панихиды взять — надо помолиться. Ты сумеешь помолиться?" Мать Анастасия, конечно, сумела бы. И пышка эта ей не нужна была. Это Батюшка с матерью Анастасией обличили тех, кто лезет и хватает с панихиды. Для них это был урок — запомнили, что панихида есть огонь и долго помнили, как мать Анастасию Батюшка палкой бил.

Когда мы хоронили нашу маму, после похорон у меня и у одной рабы Божией Надежды, которая на похоронах помогала, у обеих у нас на правой ноге синие пятна появились вроде сибирки, — дерет невозможно, тошнит, и голова болит. И до девятого дня мы мучились, ноги вздулись, и ей плохо, и мне плохо. На девятый день приехала на поминки мать Анастасия. "Матушка, - говорю, - вот у нас после похорон что-то такое на ногах". Она говорит: "Вот чёботы. Нате мои чёботы обувайте". А у неё один чёбот тряпочный, огромный, а другой кожаный с левой ноги, тот поменьше. Она мне этот тряпочный дает: "Вот на, обувай и сейчас пойдем на вечерню". Ну как в нем идти? В него три-четыре ноги можно поместить — такой здоровый он. У Нади-то поменьше, что с левой ноги. Мы матушку в батьки моего ботинки с замочками обули, а она говорит матери Ирине (Схиигумения Ирина (Королева), 1916 — † 17 октября 1993 г. Похоронена на Михайловском кладбище): "Дай им палки в руки". Та достала со двора палки какие-то корявые. Моя палка все-таки чуток получше была, а у Нади - прямо так кучерявая. И вот мы идем в церковь с палками, да в этих чёботах. А панбархатное платье на мне черное и платок белый батистовый новый. А мать Ирина накрылась такой грязной полушалкой рваной. Я говорю: "Ты чего же какой-то лохмоткой накрылась? Я ей ногу завязывала. Накрыться что ли нечем?" "Не-е, — говорит матушка, — хорошо, хорошо". Ну раз ей хорошо, мне чего уж тогда. Пришли в церковь. Мотя-медичка нас увидела: "Ого! — кричит, - юродствують! Юродству-ють!" Она же не знала, что мать Анастасия нас исцеляет, что у нас ноги дерет страшно. Потом я стала свечки зажигать, и платок себе подпалила батистовый. Мать Ирина подбегает: "Ох, ох, ох! - снимает с меня платок. — Ну, на вот тебе мой", — и накрывает меня своей полушалкой рваной. И надо мне на помазание идти, а народу - полная церковь. Мне, конечно, стыдновато было, все говорят: "Ты чего это не по порядку одета?" А что сделаешь? Нога-то болит. Ну, ладно. Домой пошли, мать Анастасия говорит: "Вы завтра не ходите, лежите дома и ничего не кушайте весь день (был праздник Усекновения главы Иоанна Предтечи). И ножки ваши - куда что денется! И голова болеть не будет". Мы с Надей из церкви пришли, ноги-то посмотрели - и ничего! Все у нас зажило, и боль затихла.

Мария Никитична Образцова

Мать Анастасия — это озорница была. Вот Батюшка собирается ехать куда-нибудь, девушек наберет с собой полную машину, матушек посадит, а мать Анастасию не взял. Она: "У!" — стукнет по машине и кричит: "Дайте мне какую-нибудь хлабуду!" То есть что-нибудь одеть. И для нее не важно —зима, лето — бежит почти раздетая вперед Батюшки. Он приезжает, а она уже на месте. Никогда в жизни не отстанет. Но служила она ему верой и правдой. И Батюшка любил ее.

Лидия Владимировна Жукова

Когда умирала мать Иулия, она говорила мне: "Лида, мать Анастасия, когда тоже плохая была, говорила: "Когда Батюшку будут забирать в Оптину Пустынь, не забудьте меня". Так мать Анастасия наказывала Иулии, а Иулия уже мне".

В 1975 году Михайловскую церковь в очередной раз посетил митрополит Иосиф (Чернов). Владыка часто говорил о матушке: "Пророчествует мать Анастасия, пророчествует". А при этой встрече с ним матушка стала прощаться: "Благословите, Владыка, простите, больше не увидимся". Но этого пророчества Владыка воспринять не хотел. Летом в Алма-Ате, когда приехали к нему в гости студенты Московской семинарии, Владыка, сидя за столом, обратился к одному из них — Петру Веретенникову: "Вот, Петя, поедем в Целиноград, а из Целинограда заедем в Караганду и обличим мать Анастасию". Но этого не произошло. Обстоятельства сложились так, что из Целинограда Владыка вылетел сразу в Алма-Ату, а 4 сентября 1975 г. митрополит Иосиф скончался в больнице во время операции.

Мать Анастасия умерла 13 апреля 1977 года. Перед смертью была пострижена в схиму. Похоронена на Михайловском кладбище.

Протоиерей Михаил Нейгум, пос. Шеметово Московской обл.

Я точно знаю, что мать Анастасия — святой человек. Святой той святостью, которая в глаза не бросается. Важно то, что свою духовность она все время прятала. Духовность ее тогда только обнаруживалась явно, когда, допустим, сбывались какие-то предсказания или пророчества. А в общем она, даже, думаю, намеренно была немножко грубовата, ходила переваливаясь, все время шаркая и всякие - разные словечки всем говорила. И если ее воспринимать по ее внешности, по ее поведению, то вообще не могло быть никаких намеков о высокой жизни по духу. Она только после смерти о. Севастиана стала вести себя "понормальней", а до этого была совершенно неудобоприемлема, и те, кто мало ее знал, так и воспринимали ее, как сумасшедшую. А когда умер Батюшка, и люди, жившие рядом со святым человеком, вдруг стали немирствовать между собой, мать Анастасия сделала так, что все это стало не так очевидно. Она всех успокаивала, все умиротворяла. И большинство окружавших ее людей просто на себе испытали ее любовь и доброту.

Я родился в лютеранской семье. В церковь пришел через несколько лет после смерти батюшки Севастиана. Потом я ушел служить в армию, а когда вернулся, у меня "завихрение" началось — я никого не слушал и одно время был совершенно неуправляемым. Многие близкие люди от меня как бы отодвинулись. А матушка могла заставить меня есть картошку с машинным маслом, пить сырые яйца, которые я терпеть не мог, или ехать в автобусе в женской шали, будто я ненормальный какой-то. И ничего, я ехал, хотя был тогда уже взрослым человеком, ехал в женской шали через весь город. Она могла сказать: "Иди, побегай на одной ножке по дорожке", — и я шел и бегал на одной ножке по дорожке вокруг храма. А почему я бегал? Потому, что я испытывал к матушке такое внутреннее расположение, как ни к кому вообще на земле, это однозначно. Это потому еще, что при всей ее простоте и грубоватости, матушка была очень деликатным человеком, даже трудно представить такого.

Я очень любил матушку. Хотя, может быть, я не мать Анастасию любил, а мне нравилось ее доброе отношение ко мне. Я ее в общем-то не видел. Я видел только ее большие валенки в галошах, видел, что все ее очень почитают, что она меня приблизила к себе, и я тщеславился оттого, что она хорошо ко мне относится. Я очень много времени провел в ее обществе. Куда она идет - я за ней. Они идут к матери Евдокии, там кушают, читают жития святых, и я там с ними все время. Я просто бессознательно старался находиться возле святых людей. Матушка много не говорила, ничего не рассказывала. И тихо-тихо у них все было. Мне никуда не хотелось идти, не хотелось домой. Мне просто хотелось быть рядом с нею — и все, больше мне ничего не надо было.

Потом я поступил учиться в Духовную семинарию. Однажды мне нужно было возвращаться с каникул в Сергиев Посад, и я взял билет на самолет в Москву. А матушка меня не пустила. Насильно не пустила, как бы издеваясь надо мной. Она завела меня в свою келью и стала со мной разговаривать. А я-то ведь корчил из себя послушненького — на одной ножке прыгал, яйца сырые пил. Я делал вид, что я очень послушный. Поэтому, когда матушка разговаривала со мной, я один раз сказал ей, что у меня билет на самолет, надо спешить. Но она не обратила на это внимания. А мне очень хотелось тогда в Москву, я очень туда рвался. И поэтому, когда она задерживала меня, и я опаздывал, у меня, естественно, неприятно было на душе. Я злился, я скрежетал зубами. Я даже в тот момент усомнился в ее святости, в ее прозорливости. Я даже в помыслах оскорблял ее. А она просто забрала у меня билет и не пустила.

А когда выяснилось, что этот самолет при взлете разбился и все погибли... да... тогда совсем другие дела... Я даже ей не стал говорить, что такое произошло. И она мне ни слова не сказала... Я улетел через день этим же рейсом.

Я приходил иногда к матери Агнии. К ней я немножко по-другому относился, я видел, что это очень больной человек. У нее все пальчики были скрюченные - полиартрит у нее был, водянка и еще какие-то болезни, и она еле-еле передвигалась при помощи какого-то высокого столика, и никогда не показывала, что ей больно. И этот человек (я потом вспоминал) тоже очень сильно меня тронул. Обычно о матери Агнии и о матери Анастасии женщины любили шептать, что матушки-то — ого! ОГО! Я особенно не обращал на это внимания, но все равно, мать Агния душу задевала. Мать Агния была, как маленький такой ребеночек, нежненький ребеночек, старенькая-старенькая. У нее голосочек был, как у маленького ребеночка и разговаривала она со мной, как маленький ребеночек.

Я ничего особенного не могу рассказать о матушках. Только та в них особенность, что они действительно были прозорливицы и действительно Богоугодные существа. А внешне вели себя, как смиренные, тихие бабушки. Правда, мать Анастасия иногда бывала сердитой, то есть могла очень жестко разговаривать. Но меня это не касалось. Со мной она всегда была, как любящая бабушка. И один раз я почувствовал, что мать Агния тоже немножко жестко разговаривала с человеком. Но меня это тоже не касалось. Она ко мне относилась с любовью... чтобы не спугнуть. Из чужой религии пришел мальчишка, чтобы не спугнуть его.

Сейчас я вспоминаю всю мою жизнь и ясно становится, что ничего в моей жизни не было, кроме греха, и что я перед матушками очень виноват. И я совершенно точно знаю, что только по их молитвам я еще живу на этом свете. Великое благодарение Богу за то, что в жизни моей было время, когда я находился рядом с такими людьми. Я думаю, что я с ними и сейчас и всегда. И ни одного дня я не провел, чтобы не общаться с ними, и я каждый день прошу у них помощи.

Содержание

— ЖИТИЕ СТАРЦА СХИАРХИМАНДРИТА СЕВАСТИАНА

— МИТРОПОЛИТ ИОСИФ (ЧЕРНОВ)

— О БАТЮШКЕ СЕВАСТИАНЕ

— БАТЮШКИНЫ ЧАДА

— ВОСПОМИНАНИЯ О СТАРЦЕ СЕВАСТИАНЕ, ЕГО ПОУЧЕНИЯ, ЗАПИСАННЫЕ ДУХОВНЫМИ ДЕТЬМИ

— ИЗ ПРОПОВЕДЕЙ СХИАРХИМАНДРИТА СЕВАСТИАНА

— КАРАГАНДИНСКИЕ СТАРИЦЫ

  - Схимонахиня Агния

  - Схимонахиня Анастасия

 ФОТОАРХИВ

Звукозапись Божественной литургии схиарх. Севастиана, 1963