Протоиерей Евстафий Прокопчук,
Храм Рождества Пресвятой Богородицы г. Караганда

О старчестве и о старцах я знал еще с младенческих лет. Родился я на Украине в религиозной семье. В нашем роду были лица духовного звания, монахи и поэтому в доме часто велись разговоры на духовные темы, в том числе и о старчестве. И среди этих разговоров запало мне в душу желание: как бы в жизни своей найти мне старца. Но так Господь дал, что против моей воли в 1945 году меня повезли в Караганду для работы на шахтах. Я ехал и думал, что здесь, в этой глухой степи, могут жить только одни безбожники. Но оказалось, что кроме вольнонаемных, на шахтах работало много спецпереселенцев, которые, в большинстве своем, были верующими людьми. И от них я услышал, что здесь, в степи, в поселке Большая Михайловка, есть старец о. Севастиан. И услышав, я стал к нему стремиться. Поскольку Большая Михайловка находится от Кировой шахты на расстоянии десяти километров, а транспорт в то время был только гужевой, я, за неимением лошади, каким-то образом раздобыл велосипед и поехал в Михайловку. Там я нашел Нижнюю улицу, отыскал по номерам батюшкину землянку, слез с велосипеда, остановился у двери... и меня охватил страх: как мне, такому грешному, войти в келью старца? Я присел на корточки и заплакал... Но все-таки, собравшись духом, я решил войти. Постучался, дверь открыла матушка, впустила меня в комнату и предложила сесть. Батюшки дома не было, а когда он пришел, я встал, чтобы взять благословение. Но Батюшка прошел мимо меня к угольнику, перекрестился, поклонился три раза, подошел ко мне и благословил. Я смотрел на него и думал: "Вот, Господь привел меня к старцу". Это было в 1948 году. У меня был к Батюшке вопрос, касающийся моей личной жизни. Я познакомился с девушкой и хотел с ней повенчаться. Батюшка выслушал меня и благословил приехать к нему вместе с ней. Мы приехали, Батюшка нас повенчал, дал нам наставление, и с того времени мы стали ездить к нему постоянно, мы стали "батюшкиными". А Батюшка в разговорах нет-нет да и назовет меня: "Отец Евстафий!" Я не придавал этому значения, думал, что "отец" — это значит отец семейства. Но мать Александра сказала: "Наверное вы будете служить, раз Батюшка вас отцом Евстафием называет". И у меня зародилось желание ехать учиться в семинарию. Я сказал об этом Батюшке, он благословил, и я стал готовиться. Но ехать все не мог решиться. Год проходит, другой... И уже решил я, что учиться мне не придется, как однажды, когда я занимался дома строительными работами, неожиданно, с невероятной силой, в моем сознании возникла мысль: "Еду в семинарию!" Я сразу все бросил, сел на лавочку и опять: "Надо ехать!" Я встал, подошел к жене и сказал ей определенно: "Я еду учиться". И все. Батюшка меня благословил, я поехал, поступил и стал учиться.

Когда я заканчивал учебу, у меня были предложения оставаться служить в России. Я написал об этом Батюшке, а он ответил: "Напишите ему, чтобы ехал сюда". И я возвратился в Караганду. Мне надо было принимать священный сан, и Батюшка говорил мне об этом, и еще говорил, что жизнь надо целиком посвятить Богу и Церкви. Впрочем, он не настаивал. Его слова были: "Как поступишь, так и будет". И снова я медлил, снова откладывал. Я хотел быть священником, но я не могу точно объяснить, почему я не принимал сана, может быть по воле Божией надо было совершиться тому, что совершилось. Но мне надо было кормить семью, и я опять пошел работать на шахты, а в свободное время я ходил к Батюшке в церковь и пел на клиросе. В церкви монахини мне говорили: "Старческое благословение так не проходит. Вы все равно должны быть священником". А надо сказать, что шахтерское дело я тоже очень любил, я считался лучшим работником и выполнял такие сложные работы, где трудно было остаться живым. И работа втянула меня, я ходил в церковь все реже, реже, а Батюшка слабел.

И вот однажды я встал в пять часов утра, чтобы идти на смену, вышел на улицу, - на улице тепло, но пасмурно, идет легкий дождь. Я посмотрел на небо и вдруг: "Батюшка умер!" — сразу такое чувство возникло, как что-то оборвалось. Я захожу в комнату и говорю своим: "Батюшка умер". Они: "Как? Что? Откуда ты знаешь?" И здесь в окно стучит соседка, ей по телефону сообщили: "Батюшка умер".

Я поехал на шахту, отпросился с работы, поехал в Михайловку.

Через день мы Батюшку похоронили. И когда я возвращался с кладбища, я решил, что Батюшка умер — и мое все пропало. Мои стремления, моя учеба в семинарии, - все было напрасно. Батюшка умер - все пропало, пропал и я. И в такое я пришел чувство, что меня не радовало ничего: ни семья, ни работа, ни жизнь. Я до того дошел, что решил, что и сам я безнадежно пропал, что мне на этом свете нет уже места и в будущем веке тоже не будет. Только ад мне — и все. Так я себе заключил после похорон Батюшки и никому об этом не говорил ни слова. Я посчитал, что мне уже никто не поможет, и я ни к кому не обращался. И в первую ночь после похорон во сне я вижу — сад! Но не передать словами, какой это сад! У него не видно ни конца, ни края. И деревья высокие-высокие стоят, а за деревьями, еще выше их, виднеются огромные золотые купола и золотые сияющие кресты. Я смотрю и удивляюсь: какие церкви! Какие соборы! И в саду, в обители этой солнца нет, а свет исходит. И я вступил на самый краешек этого сада. Посмотрел вперед и вижу — Батюшка идет. В черной рясе, скуфеечка на нем, в руке посох — как всегда он ходил. А сам сияющий, помолодевший, сила в нем чувствуется. И с ним монах его сопровождает. И будто кто-то мне сказал: "Этот монах показывает Батюшке его небесную обитель". Я подхожу под благословение, Батюшка меня благословляет и говорит: "Ты, Евстафий, ко мне иди!" Два раза он так сказал, я поцеловал его руку — она была теплая, как обыкновенно.

И этот сон, это видение, батюшкины слова и его благословение удержали меня от полного отчаяния.

Но тем не менее, в батюшкину церковь я перестал ходить. Мои приятели по работе пригласили меня петь с ними в церкви на 2-м руднике, и я стал ходить туда.

Прошло 10 лет. Я так же пел в хоре и работал на шахте. В 1976 году на одной выработке надо было произвести следующую операцию — снять на проходке вентилятор местного проветривания, который был подвешен к кровле шестиметрового штрека. Для безопасности под вентилятором были выложены стеллажи из брусьев, которые, в случае падения вентилятора, удержали бы его. Я приступил к работе. Сначала отсоединил от вентилятора все, что касалось электрической части, и вентилятор остался висеть на подвесках. Теперь, чтобы снять его с подвесок, надо ударить по штырю, которым он крепился к подвескам и выбить штырь. И тогда вентилятор упадет на стеллажи. Я осмотрел стеллажи и так рассчитал: я встану на соседнюю площадку, ударю по штырю, вентилятор упадет на стеллажи, и если они не выдержат его веса и рухнут (а он весил 300 кг), я на соседней площадке останусь в безопасности. И я приступил к делу: ударил по штырю, он дал посадку и чуть-чуть задержался. Я еще раз нанес удар, вентилятор упал на стеллажи, и стеллажи выдержали его вес. Но подо мной все ломается, и я падаю вниз. И когда подо мной все рухнуло, первая мысль, которая пронзила меня в тот момент, была: "Все это за ослушание старца!" И я упал с шестиметровой высоты на спину, в грязь, в болото. Каска с прожектором ушла в сторону и прожектор так осветил пространство, что я увидел, как оборвался край стеллажа и вентилятор по брусьям, как по горке, катится прямо на меня. И когда я это увидел, другая мысль пронеслась в моем сознании: "Повернись на левый бок!" Все это произошло в доли секунды. Я каким-то чудом успел повернуться на бок, вентилятор пронесся мимо меня, только немного задев меня по тазу. Ко мне подбежали испуганные рабочие, я попытался встать, но ноги у меня не действовали. В штрек спустилась "скорая помощь", меня подняли на поверхность и увезли в больницу.

И в первую ночь, проведенную мною в больнице, я снова вижу удивительный сон: я в больнице, но больница эта не на земле, а на воздухе. И так в ней тихо, светло, но свет какой-то не нашенский. Я лежу, и больные лежат, и вижу: прямо по воздуху идет, уже покойный тогда, о. Александр Кривоносов. Через открытое окно он входит в больничную палату, подходит ко мне и подает белое-белое белье и две белые просфоры. И я проснулся. Мне стало радостно, и после этого сна я оживился духом.

В больнице я провел три месяца. Когда меня выписали, я мог ходить уже без костылей. Я сказал себе: "Будь, что будет!" и пошел потихоньку, опираясь на палочку, в Михайловскую церковь. Я шел и думал: "Если примут меня в хор, буду петь. А если не примут, все равно буду ходить сюда, как все прихожане". Пока я дошел до церкви, там пели уже Херувимскую песнь. Я вошел, и у меня полились слезы. Я перекрестился, поклонился и мысленно обратился к Батюшке: "Батюшка, прости заблудшего сына!" Тут певчие увидели меня, позвали на клирос. И на клиросе, уже после службы, мать Анастасия мне сказала: "Тебе будут предлагать принять священный сан, смотри, не отказывайся. Это будет тебе последнее предложение". Тогда я определенно уже ответил: "Матушка, я готов".

Но вот проходит время, я жду, жду, а мне не предлагают, посвящают других. Раз меня обошли, другой обошли. Уже и мать Анастасия умерла, а меня все обходят, и я молчу.

И опять мне снится сон: идет Литургия. Служит батюшка Севастиан, но на нем архиерейское облачение - саккос, омофор, митра, все золоченое и такой красоты, какой я никогда в жизни не видел. Я стою на клиросе и готовлюсь причащаться. А в церкви только дети. Батюшка вышел с чашей на амвон, дети окружили его и ждут причастия. Я спустился с клироса и жду, пока дети причастятся. А дети вдруг расступились и дают мне дорогу: "Проходите!" Я прошел, подошел к Батюшке, и он причастил меня двумя частицами. И, причастившись, я проснулся.

И в этом же году, в Неделю Торжества Православия я принял хиротонию во диакона, а на следующий день во иерея.

Итак, тридцать лет, как один день, я проработал на шахтах и уже восемнадцать лет служу в священном сане в Рождество-Богородичной церкви, основанной и построенной старцем Севастианом.

И верю, что Господь, еще в детстве моем вняв желанию моего сердца — найти старца, и до сего дня, милуя меня и наказуя, хранит мою душу под покровом старческой молитвы.

Елена Александровна Агафонова

Я приехала в Караганду в 1960 году из Алма-Аты. Мне было двадцать лет. В день моего приезда батюшки Севастиана в Михайловке не было, он уехал на Мелькомбинат. Меня радушно встретила мать Анастасия, накормила борщом и повезла на Мелькомбинат к Батюшке. Мы стояли с ней на остановке возле четырехэтажного панельного дома, и матушка обратилась ко мне: "Лена, а хорошо жить в таком доме на первом этаже!" Тогда я не придала значения матушкиным словам, а сейчас я живу именно в таком доме на первом этаже.

Когда приехали на Мелькомбинат, Батюшка как раз закончил молиться и вышел из дома. За ним вышел Петя, его шофер. Батюшка очень ласково посмотрел на меня, благословил, а мать Анастасия говорит Петру: "Петя, бери Лену на руки, неси ее в машину!" Он отвечает: "Матушка, да ведь она вон какая большая!"

Давно умер Батюшка, умерла и мать Анастасия, но жив игумен Петр, и его молитвы очень меня поддерживают.

Батюшка Севастиан благословил меня остановиться у матери Агнии, потом приехала ко мне моя мама, и Батюшка купил нам отдельный домик. И я жила в Караганде до батюшкиной кончины. Это время, проведенное при Батюшке, — самое счастливое в моей жизни. Тогда не было у меня никаких забот, ни волнений, и все проблемы, за батюшкины молитвы, решались очень просто.

В Михайловке у Батюшки было много девочек, монахини были, и молитвы старца так объединяли нас, что жили мы все, как одна семья. Вот, например, Батюшка исповедует, и все мы стоим, затаив дыхание. Батюшка кому-то дает назидание, что-то говорит, разрешительную молитву читает, и в этот момент чувствовалось, будто стоит один человек, и один человек исповедуется. Батюшкиной заботой все связывалось в единый союз любви. И Батюшка очень дорожил этим союзом и часто нам говорил: "Девочки, ешьте, пейте, спите сколько вам угодно, только живите мирнее". Батюшка видел трудную жизнь человека и своим вниманием, теплотой своей души старался ее облегчить. Но если человек подходил к нему испытующе или затаив что-то недоброе в сердце, Батюшка бывал тогда очень строг. Однажды после службы, выйдя из алтаря и проходя по храму, Батюшка вдруг остановился около одной незнакомой нам женщины и неожиданно почти вскрикнул: "Что я знаю?! А?! Я знаю какой сегодня день, какое число и больше я ничего не знаю!" Это было так строго сказано, что мы остолбенели. Оказалось, что эта женщина пришла испытать Батюшку.

Но все же я скучала по Алма-Ате. Сидим за столом, я об Алма-Ате задумаюсь, а Батюшка скажет: "Ленушка, скучаешь по Алма-Ате?" И в отпуск благословлял меня ездить в Алма-Ату. Я собираюсь, а он дает мне много денег и говорит: "Вот, возьми, Ленушка, поменяй на мелкие и в Никольском соборе раздай нищим, что сидят по обе стороны ступеней. Пусть знают меня в Алма-Ате и обо мне помолятся". И Батюшка давал мне много хлеба, чтобы я раздавала его в Алма-Ате своим знакомым. И мать Анастасия передавала в Алма-Ату хлеб. А мать Агния передала однажды письмо для Владыки Иосифа, и когда я пришла к Владыке, и мы беседовали с ним о батюшке Севастиане, Владыка сказал: "Любите его, жалейте его, носите его на ручках". И вскоре сделали для Батюшки кресло и стали на ручках его носить.

Как-то однажды, незадолго перед кончиной Батюшки, в келье его собралось много девочек, и Батюшка вел разговор о вечности: о вечной жизни и бесконечном блаженстве святых. Ему задали вопрос о святых мощах: как Господь прославляет тела? И Батюшка с нами беседовал, все рассказывал, а в конце разговора окинул нас своим взглядом, улыбнулся и тихонечко сказал: "Через тридцать лет мое тело из земли будет поднято".

Летом 1968 года со стороны Китайской Республики была предпринята попытка перехода советской границы в районе озера Жоланошколь Семипалатинской области. Китай претендовал на часть земель Казахстана. Я жила тогда в Алма-Ате. В этот период в атмосфере города чувствовалась тревога, и лица горожан были скорбны, все переживали. Верующие спешили утром в Никольский кафедральный собор. И вот, после Литургии, вышел на амвон клирик Никольского собора о. Павел Милованов [В монашестве иеромонах Исаакий (†1991)] и обратился ко всем молящимся: "Братья и сестры! Помолимся Господу, попросим Царицу Небесную и всех Святых угодников Божиих, чтобы умилостивился над нами Господь и отвратил от нас бедствие". Отец Павел и все молящиеся опустились на колени. Батюшка читал со слезами молитвы, и все молились и плакали. Потом все приложились ко кресту, о. Павел всех благословил и стали потихоньку расходиться.

В эту ночь я вижу такой сон: служба в Никольском соборе закончилась, и все потихоньку расходятся. Я последняя сошла с высокого крыльца собора, повернулась, чтобы перекреститься, и только подняла руку для крестного знамения, как вижу, что выходит из храма на крыльцо батюшка Севастиан и останавливается наверху у ступеней. На нем белый холщевый подрясник, голова не покрыта. От Батюшки исходит свет, глаза обращены к небу, по щекам стекают ручейками слезы, а слова его молитвы были такие: "Господи, прости их! Господи, помилуй их!" Молитвенный голос Батюшки я слышала очень четко. И я проснулась. Было три часа ночи. Я сразу вспомнила, как, отправляя меня в Алма-Ату, Батюшка давал хлеб и деньги, чтобы в Алма-Ате его знали.

Протоиерей Валерий Захаров
Настоятель Свято-Никольского собора города Алма-Аты

В 70-х годах митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Чернов) в одной из своих проповедей говорил такие слова: "Мы, алма-атинцы, живем у подножья Тянь-Шаньских гор. И, с одной стороны, мы счастливы тем, что красота этих гор радует глаз человека, но, с другой стороны, горы таят опасность землетрясений и селевых потоков. Но Алма-Ата никогда не будет снесена селем и никогда не будет разрушена землетрясением, потому что у нас есть замечательные молитвенники в лице Митрополита Николая* и схиархимандрита Севастиана". Владыка Иосиф так говорил, и это я помню точно.

* Митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Николай (Могилевский) 1874-1955 гг. После 10-летнего пребывания в лагерях и ссылках управлял Алма-Атинской и Казахстанской епархией с 1945 по 1955 гг. Похоронен на Центральном городском кладбище.

Из воспоминаний митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима

В 1966 году я был включен в состав паломнической группы, следовавшей на Святую Землю. Возглавлял нашу группу тогдашний Председатель Отдела внешних церковных сношений, ныне покойный уже Митрополит Ленинградский и Ладожский Никодим. Поездка предполагалась очень ответственной — мы должны были решить множество вопросов относительно нашей Духовной Миссии в Иерусалиме. Накануне отъезда, в первых числах апреля я позвонил в Караганду отцу Архимандриту Севастиану, попросил его святых молитв и благословения в дорогу. Но неожиданно для меня Старец посоветовал мне отказаться от этой поездки. — "Так надо, потом поймешь", — сказал он мне тогда по телефону. Его ответ просто ошеломил меня, я был в полной растерянности и недоумении: с одной стороны я всегда верил и следовал благословению Старца, но с другой стороны, думалось мне, — как я объясню свой отказ Митрополиту?

Решение пришло совершенно неожиданно. Перед самым отъездом, буквально накануне вечером у меня появился сильнейший жар — температура поднялась до сорока градусов. Было очевидно, что поехать я не смогу. Я позвонил Владыке Никодиму и сообщил ему о случившемся. Кажется, Митрополит тогда был очень расстроен, что моя поездка не состоится. Мы поговорили с ним по телефону, обсудили наши дела, он пожелал мне скорейшего выздоровления.

Прошло несколько дней и вдруг раздается звонок из Караганды — от о. Севастиана — меня просят, чтобы я немедленно вылетал к нему. Как же я был удивлен тогда: Старец буквально "отговаривал" меня от такой ответственной поездки на Святую Землю, а тут вдруг: "Срочно вылетай". Но я поспешил исполнить благословение о. Севастиана, к тому же и чувствовал я себя уже гораздо лучше.

16 апреля, в субботу, я прилетел в Караганду и сразу же с аэродрома поехал к Старцу.  Выглядел он очень плохо. Был совершенно слаб. Таким, наверное, я никогда, ни при какой болезни его не видел... Он просил меня постричь его в схиму... Сразу же начались приготовления, откладывать далее было уже нельзя — Старец был очень слаб.

Благодарение Господу, все удалось очень успешно: несмотря на изнеможение и слабость, о. Севастиан был в полной памяти, и нам удалось тогда же совершить пострижение его в великий ангельский образ.

Я был около Старца буквально до последних часов его жизни. Той же ночью, после пострижения в схиму, ему стало очень плохо, он поисповедывался, причастился. Жаловался, что испытывает томление духа и тела.

19 апреля Старца не стало...

Святейший Патриарх Алексий I выслал на мое имя в Караганду сочувственную телеграмму, выразил соболезнование по случаю кончины о. Севастиана и благословил меня совершить погребение Старца.

21 апреля я в сослужении клира церкви совершил заупокойное богослужение и затем погребение о. Севастиана на городском Михайловском кладбище.

Господь и Бог наш, Иисус Христос да учинит душу раба Своего, схиархимандрита Севастиана идеже праведнии упокоеваются, с праведными сопричтет, и нас помилует, яко Благ и Человеколюбец. Аминь.

Протоиерей Александр Киселев
настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы в Караганде

Пятнадцать лет мне было, когда в 1956 г. мы по благословению Батюшки из Тамбовской области приехали в Караганду. Я закончил школу, был при родителях. На Воздвижение Креста Господня Батюшка благословил меня в алтарь и благословил стихарь. И с того времени по праздничным дням я стал прислуживать в алтаре.

Пришло время мне идти в армию. В тот день, когда принесли повестку на первую комиссию, Батюшка приехал на Мелькомбинат, где жили и мы. Я подошел к Батюшке взять благословение идти на комиссию, и сразу же были его пророческие слова: "Бог даст, тебя не возьмут, Шура". И, действительно, когда я пришел к терапевту, и мне измерили давление, оно оказалось повышенным. Врач направил на обследование, дали мне отсрочку на месяц, потом на год, на два. Потом я ежегодно проходил комиссию, давление так и оставалось повышенным. И через несколько лет мне выдали военный билет. Таким образом, в армию я не пошел. Но первые слова были батюшкины: "Бог даст, не возьмут".

Первые четыре года наша семья проживала в небольшой землянке из двух комнат, а в 61-м году, по благословению Батюшки, мы купили домик побольше. И когда Батюшка пришел его освящать, остался у нас ночевать. Надо сказать, что когда Батюшка приезжал на Мелькомбинат, сразу собирался народ, человек шестьдесят и более. Не надо было никого приглашать, все оставляли свои дела и приходили, чтобы помолиться и потрапезничать с Батюшкой. Если это были именины или другое семейное торжество, то торжество было всеобщее, торжество для всех. И вот, Батюшка освятил наш дом, народ уже разошелся, мы сидели с ним за вечерним чаем, Батюшка говорит: "Шура, вам бы нужно на окна ставни сделать". Я говорю: "Батюшка, да здесь много кое-чего нужно", — и не взял во внимание его слова, так как работы по дому было много. И вот что произошло. Месяца через два, в вечернее время в окно комнаты, где жил наш дедушка, хулиганы бросили кирпич, который пролетел мимо головы дедушки и упал в углу. Тогда я вспомнил, что надо ставни сделать, и мы с дядей быстро выполнили это благословение.

У Батюшки не было пустых слов, а что скажет, то уже нужно брать благословение и выполнять.

Еще с дедушкой такой был случай. Он был старенький, страдал склерозом и иногда, бывало, пораньше встанет, потихоньку откроет дверь и убежит. Тогда я садился на велосипед и по Мелькомбинату его разыскивал. И однажды глубокой осенью, когда уже выпал снег, дедушка ушел из дома. Мы весь вечер его проискали и утром пошли к Батюшке: "Батюшка, дедушка пропал, не можем его найти". — "Ну, ничего, Бог даст, придет", — были батюшкины слова. Дедушки не было две недели. Где только мы не искали его: в больницах, моргах, в милицию заявляли, не знали уже что подумать. Приходим к Батюшке: "Батюшка, а может, его убили?" Батюшка как бы соглашается: "Может, и убили". — "А может, еще что-то сделали?" — "Может быть, и это". Но первые слова старца были: "Бог даст, найдется". И через две недели дедушку приводит домой сосед - он встретил его на остановке. И так до сих пор остается загадкой, где был дедушка две недели.

Еще один случай очень интересный. В один год в Караганде был неурожай на картофель, и Батюшка своим чадам давал осенью картофель по мешку или по два на семью. В том числе дал мешок картофеля нашему дяде, семья которого состояла из трех человек. Прошла зима, и перед Пасхой дядя пришел домой и говорит своей супруге: "Шура, у наших соседей по батюшкиному благословению картошка не убывает. Им дали мешок, они всей семьей ели, и картошка не убывает". — "А мы-то с тобой, — говорит жена, — тоже картошку не покупали, а всю зиму ее варили, и у нас-то, посмотри, еще картошка есть". Вот такое чудо. Как бы незаметно, а то, что было по благословению, не убавлялось.

Как я поехал в семинарию.

Я не собирался быть священником, и Батюшка никогда со мной об этом не говорил. По его благословению я закончил ФЗУ, приобрел специальность столяра-мебельщика, работал на мебельной фабрике и в свободное время помогал в церкви. Через два месяца после смерти Батюшки, когда настоятелем стал о. Александр Кривоносов, он вызывает меня к себе и спрашивает: "Саша, ты не желаешь поехать учиться в семинарию?" Вопрос был для меня неожиданным, я не задумывался об этом и определенного ответа о. Александру не дал, сказал: "Пойду с мамой посоветуюсь".

Вечером мы с мамой прочитали вечернюю молитву, над моей кроватью висит портрет Батюшки, и я его попросил, чтобы он каким-то образом указал мне, как поступить. Я лег спать и вижу интересный сон: будто Батюшка в доме о. Петра и куда-то собирается идти. Я хочу подойти к нему с намерением спросить о том, как мне поступить, но меня опередила какая-то женщина со своим вопросом. Женщина побеседовала, отошла, но я почему-то не подхожу к Батюшке, а он в это время открыл калиточку, вышел и пошел по Весеннему переулку к дому, где жили матушки. Дошел до их калиточки, открыл ее и скрылся.

Возвращаюсь я в дом о. Петра, а там сидит мать Анастасия, и свой вопрос я задаю ей: "Матушка, о. Александр спросил меня, не желаю ли я поехать учиться в Духовную Семинарию". Матушка так пристально смотрит мне в глаза и говорит: "А ты что хочешь, чтобы тебе и здесь было хорошо, и там?"

И когда я этот сон увидел, а это было в четыре часа утра, я всех домашних разбудил и рассказал его — под таким я был впечатлением.

Наутро я иду в Михайловку и уже наяву все рассказываю матушке Анастасии, а она, в свою очередь, мне отвечает: "Ну, вон чаво, — с таким деревенским акцентом, — иди к мать Агнии", — и отослала меня к другой старице. Та выслушала и сказала: "Нет уж, я ничаво не знаю, как мать Анастасия решит". Понимаете, смирение великих людей, когда они от себя отталкивают. Так вот и покойный Батюшка. Частенько провожаем его из храма до кельи, и кто-нибудь по пути спрашивает: "Батюшка, вот у меня девочка больная или супруг болен". — "Да вы обращайтесь, — скажет, — к врачу, вон там есть Ольга Федоровна, она вам посоветует". Сам помолится, поможет, но от себя как бы отодвинет. Вот, так и эти старицы, как футбольный мяч, одна к другой отправляют. Прихожу снова к матери Анастасии: "Матушка, — говорю, — меня мать Агния снова к Вам прислала". — "Ну, хорошо, — говорит, — (а здесь как раз в это время находился, будучи еще студентом Духовной академии, о. Иннокентий (Просвирнин), к Батюшке на могилку приехал), — вы вон чаво, идите к Батюшке на могилку, положите жребий и помолитесь. Ты положешь, а он пускай возьмет".

И раненько, еще до рассвета, мы пошли на могилку, потихонечку помолились, положили поклончики, и о. Иннокентий (а тогда еще Анатолий Иванович) взял жребий и — Божие благословение ехать в Семинарию. Таким образом я попал в Семинарию. И будучи уже студентом, я расшифровал этот сон; действительно, находясь при Батюшке, я не думал ни о чем, мне было хорошо. Как Апостолы говорили в день Преображения: "Добро есть нам зде быти: и сотворим сени три, едину Тебе, и едину Моисеови, и едину Илии", а нам ничего не нужно, нам и так хорошо быть с Тобой. Так и мне было хорошо, и я ни о чем не задумывался. Я не знаю, как это выразить словами — можно только пережить. Просто было на душе хорошо, а сердцу-то не подскажешь... И я ни о чем не спрашивал Батюшку, и он мне поэтому не сказал ничего. И когда я был уже студентом Духовной семинарии, то много было в Лавре торжеств, различных форумов, Собор был — избрание Патриарха Пимена — я был непосредственным участником— спец. курьером при Соборе. Но я не ощутил того духовного настроения, той духовной благодати, что ли, умиротворения души, что я ощущал, находясь, будучи еще молодым человеком, при Батюшке. Казалось бы, и сонм архиереев, и все торжественно и празднично, все это, несомненно, хорошо было, но это другое... Той тихости, того мира в душе, который я ощущал при Батюшке, его уже не было. В нашем храме существуют некоторые традиции, которые привнесены сюда Батюшкой по обычаю, унаследованному им из Оптиной. Вот, допустим, на Троицу по всей России духовенство совершает службу в зеленом облачении, а в нашем храме облачение белое. Батюшка так объяснил, что зеленое облачение в этот праздник символизирует изобилующую зелень природы, - а белое - Дух Святой. То есть выделялась духовная сторона праздника. Затем на престольный праздник Рождества Пресвятой Богородицы у нас не голубое облачение, а, исходя из величия этого праздника, золотое. Тоже батюшкино благословение. "Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенной: из Тебе бо возсия Солнце правды Христос Бог наш...", то есть здесь открывается начало нашего спасения, этот день являет свету Матерь Света. Именно так Батюшка богословски понимал этот праздник.

Приезжал, помню, покойный митрополит Иосиф и с ним о. Стефан Теодорович, бывший тогда секретарем. Так о. Стефан, увидев, что готовят желтое облачение, возразил: "Что это вы готовите? Почему? Богородичный праздник, у Владыки облачение голубое, а вы желтое готовите?" И доложили об этом Владыке, но он не стал возражать". — "Как у них, — говорит, — есть, так пускай и будет". Владыка служил в голубом, все остальные в золотом облачении. И алтарь, и вся церковь были украшены золотым цветом.

А Вознесение Господне является завершением Домостроительства Божия спасения человечества. На Вознесение у нас всегда совершается крестный ход и общая трапеза. Это еще потому, что именно на Вознесение в 55-м году получили разрешение на открытие храма. На Вознесение всегда ставили во дворе стол, и все желающие, до пятисот человек прихожан, все трапезуют. А в день памяти Батюшки всегда служим парастас, заупокойную Литургию и панихиду на его могилке. В этот день тоже трапеза для всех. И как наш Батюшка всегда всем помогал — давал деньги и все отдавал, что было у него, так и мы сейчас стараемся к памятному дню Батюшки кому-либо что-то дать. Как Батюшка нам благотворил, так и мы стараемся в меру своих возможностей.

Потом в промежутки мясоеда в воскресные дни облачение у всех золотое или желтое, у нас темно-бордовое. Не красное, как на Пасху, а темно-бордовое. Тоже благословение Батюшки. А вот в посты в Москве фиолетовое или золотое облачение в воскресенье, а у нас всегда зеленое.

На клиросе у нас прежде пели оптинским напевом. Но старых певчих мало осталось и от прежнего пения мало что сохранилось, но что есть, то стараемся поддерживать.

Есть и другие обычаи. Вот допустим, в субботу на Всенощной Евангелие у нас остается перед амвоном до Великого Славословия и только на "И ныне: Преблагословенна еси Богородице Дево..." Евангелие вносим в алтарь.

Батюшка вычитывал вечером малое повечерие, а утром перед Литургией прочитывались утренние молитвы и два акафиста. Так же на предпразднства и в попразднства на малом повечерии читается у нас трипеснец, на "Блаженны" всегда читается от шестой песни канона мученикам. Батюшка старался служить уставно и по уставу.

Сейчас усилиями нашего прихода завершено строительство нового трехпрестольного собора. Главный придел его, как и Свято-Введенская Оптина пустынь, освящен в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы, правый придел назван в честь преподобного Севастиана Карагандинского, а левый — в честь святых бессребреников и чудотворцев Косьмы и Дамиана, которым был посвящен престол на родине Старца на Орловщине.

Собор наш построен на классических канонах, и в своем основании напоминает форму Ноева ковчега. Общая вместимость его тысяча двести человек, высота — до пятнадцати метров, а наивысшая точка купола - тридцать метров*.

Закладка собора была совершена 14 июля 1991 года в день св. бессребреников Косьмы и Дамиана, а ровно через 4 года, в июле 1995 года, во время визита в Казахстан Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II (а это был первый визит Российского Патриарха на Казахстанскую землю за всю историю Русской церкви), на площади у стен уже воздвигнутого собора-дворца Святейший совершил заупокойную панихиду по бесчисленным жертвам Карлага, а после панихиды неожиданно для всех проехал на глухое Михайловское кладбище к дорогой всем могилке Старца как средоточию духовных недр необъятной Казахстанской степи.

Нет сомнений, что по действию промысла Божия собрались на могиле Батюшки представители всех слоев общества и всех степеней духовной иерархии. Патриарх, архиереи, духовенство, главы областной и городской администрации, батюшкины чада и вся Православная Караганда вознесли молитву к престолу Господню о упокоении в Селении Праведных для кого-то дорогого и незабвенного, а кому и мало знакомого Старца. Всех собрал Батюшка, как болезнующий сердцем небесный предстатель, как печальник и молитвенник за род человеческий.

*На проходившем в 1994 году в г. Минске конкурсе проектов строящихся храмов на территории бывшего СССР проект Свято-Введенского храма г. Караганды занял первое место.