Валентина Павловна Хитайлова, г. Елец.

Однажды мой духовный отец архимандрит Исаакий уехал в отпуск по святым местам, а владыка Николай пригласил меня в свою виноградную беседку. Это было в 1946 году, я была тогда молодая и только начинала ходить в церковь. Владыка стал показывать мне церковные книги, объяснять устав богослужения, рассказывать о гласах в церковном пении. Я думаю: "Зачем он это мне говорит? Разве мне нужно это?"

Потом показал очень красиво от руки переписанный акафист. Я спрашиваю: "Неужели это от руки писали?" А он: "И ты так будешь".

Так Владыка предсказал, что я и переписчицей стану и переплетчицей — церковные книги буду переписывать и переплетать. Потом и на клирос меня взяли, и всю жизнь я на клиросе читала и пела. А когда Владыка умер, в день его погребения я читала на клиросе третий час перед началом заупокойной Литургии.

Владыка сам часто с нами стоял на клиросе, он любил с левым хором петь раннюю обедню. Сам тон задавал. У него был бархатный баритон, очень мягкий, красивый. Когда Владыка пел, он пронизывал душу своим пением. Особенно в Великий пост — он выходил на кафедру и пел "Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный..." — пел задушевно, тоскующе. Его голос лился по храму, стояла гробовая тишина, лишь слышно, как бряцают звонцы кадила и как люди плачут. И ты сама как будто невесомой делаешься, будто отлучаешься куда-то, словно нет тебя — такое было ощущение, такое состояние души.

А сам Владыка всегда плакал. Особенно видны были его слезы на бархатном постовом облачении при вечернем электрическом освещении — как жемчужные нитки блестели слезы на его саккосе. И что замечательно — если плачем мы, — мы ни петь, ни читать при этом не можем. А Владыка плачет и ясным голосом подает возгласы. Отец Исаакий тоже был слезоточивый. Они вымаливали своими слезами такую благодать и с нами ею делились. А мы-то ведь не понимали тогда, что такая благодать бывает по их святым молитвам, мы-то думали, что так и должно быть.

Владыка никогда не смеялся так, чтобы были видны его зубы. Лишь только белая полоска, как ниточка. А глаза смеются! Глаза смеются, а рот закрыт.

А после службы выйдет, обопрется на свой посох и что-нибудь начинает говорить народу. А потом скажет: "Хотел бы я, когда приду ко Господу, сказать: Господи! Вот — я, а вот — моя паства!" И так он обращался к нам: "Други мои! Хотел бы я всегда быть с вами!"

А нам, конечно, надо благодарить Бога за то, что мы видели таких старцев, как митрополит Николай и архимандрит Исаакий. Но, мы, как говорится, далеко не их ученики. Господи, помилуй нас и прости!

Еремина Валентина Даниловна, г. Алма-Ата.

В 1948 году моя бабушка впервые привела меня в Никольский собор. В соборе в то время служил владыка Николай, и, помню, как на его богослужениях весь народ пел. Я тоже стала громко петь вместе с народом, а Владыка, услышав мое пение, поманил меня пальчиком и сказал регенту левого хора матушке Марии: "Вот девочка на твое попечение, учи ее, пусть она поет". Так с 14-ти лет я стала петь в хоре на левом клиросе.

Сам Владыка тоже пел и любил петь. Когда он читал в соборе акафисты, наш хор всегда стоял у него с левой руки, он сам задавал тон, и, бывало, что припевы на акафисте и народ, и хор, и Владыка пели на 3-4 различных напева.

Владыка очень почитал Божию Матерь. В день празднования какой-либо Ее иконы, в той части храма, где находилась эта икона, ставили кафедру и Владыка читал перед этой иконой акафист. Он читал акафисты абсолютно всем иконм Матери Божией: и "Владимирской", и "Всех скорбящих радосте", и "Взыскание погибших", и "Иверской" — и все пел, пел, и пел. И с ним пел весь народ — был один огромный хор. Годы служения митрополита Николая — это были годы пения. Где бы мы ни собирались, куда бы мы не шли и не ехали — мы все пели и пели.

Вот, допустим, сегодня Владыка служит в соборе — собор переполнен, перекреститься невозможно. "Завтра, — объявляют, — Владыка служит в Казанском храме" — и вся эта масса людей завтра молится с Владыкой в Казанском храме. (Что в маленьком Казанском храме делается —передать невозможно — людей полный храм и полный двор). Так же и в Покровской церкви. А если Владыка ехал в Талгар на 9-ю пятницу (Владыка очень чтил этот местный праздник), то и туда было целое паломничество. Чуть свет — в половине пятого утра мы выходили из города и вереницей шли по дороге в Талгар, и пели. Нас обгоняют казахи — на лошадях, на ослах, удивляются нашему шествию. А мы, пока идем 25 км до Талгара, перепоем все, что знаем, чему нас научил Владыка. К 9-и часам утра мы приходили в талгарскую церковь и по окончании Литургии снова пешком возвращались в Алма-Ату. С пением мы дороги не замечали, было такое вдохновение, что и дальний путь был нам в радость.

На Пасху, на Рождество торжества в соборе были особые. На Пасху приходило столько народа, что после крестного хода Пасхальную утреню и Литургию служили одновременно в трех местах — в Центральном приделе собора, в нижнем Успенском храме и на улице на крещатике. Обычно на второй день праздника на праздничное поздравление в собор приезжали хоры из Казанской и Покровской церквей. Они размещались на правом и левом клиросе, а соборный хор — наверху. И вот, начиналось пение. Сначала соборный хор поет тропарь или ирмос, затем этот же тропарь, но в композиторской обработке, поет хор Казанской церкви, и после него покровский хор поет тот же тропарь, но уже на другую мелодию. Так в перекличку проходило славление.

В эти праздники все ходили друг ко другу в гости, к духовенству ходили, а уж к Владыке ходили обязательно. Ходили хоры, славили Христа, потом группами ходили прихожане, и дети — группа девочек, группа мальчиков. Владыка очень радовался, когда к нему приходили в праздники, двери его дома были открыти для всех. У него не было пышных застольев — простой стол, простая обстановка. Но все были им обласканы, согреты его любовью.

Владыка был необыкновенной доброты. Когда он выходил из своего дома детвора сбегалась к нему с криком: "Дедушка Мороз вышел!" А он гладил детей по головкам, конфеты раздавал, спрашивал об учебе. Он не мог обидеть даже мухи. Запомнилось мне, как однажды во время обеда в его доме нам докучали мухи и мать Вера стала бить их полотенцем. "Матушка, — говорит Владыка, — ну что ты делаешь, успокойся!" Потер арбузом краешек стола, посыпал туда сахарного песку и все мухи, как сговорившись, туда слетелись. "Ну вот видишь, — сказал он, — и мы кушаем, и они".

Владыка имел любовь ко всем и у всех была общая любовь к нему. За его доброту, за молитвенность его любил весь народ. Он молился слезно и когда говорил проповеди — особенно в Страстную седмицу, плакал сам и с ним все плакали. Он обращался к нам: "Други мои!" Он говорил, что не оставит нас и после смерти.

Последние годы Владыка часто болел, но и тогда стремился быть в церкви. Бывало, мать Вера просит его:

— Владыка, останьтесь дома, ведь Вы так больны!

А он отвечал:

— Вот уж в церкви-то я и вылечусь! А дома-то заболею еще хуже.

С ним было весело, хорошо — ведь он служил почти каждый день, славил Бога от всей души и от всего сердца, и каждый день был для нас праздником. А когда Владыка умер, было чувство, что мы потеряли дорогого отца и что вместе с ним что-то ушло из нашей жизни — ушла наша радость, мы стали недоумевать: куда праздники делись?

Когда Владыку хоронили и многотысячная масса народа шествовала за его гробом, казахи говорили: "Русского бога хоронят". И после его смерти могила Владыки стала местом паломничества, тропа к которому никогда не бывает пустой. Потому что Владыка остался верен своему обещанию — не оставить нас по смерти и, предстоя у Престола Божественной благодати, все наши беды, печали и скорби до ныне облегчает своей любовью.

Романова Евдокия Ивановна, г. Алма-Ата.

С митрополитом Николаем я не была знакома лично, но я знала его через своего духовного отца архимандрита Исаакия, была много наслышана о нем от своих друзей, видела его в церкви на богослужениях и, конечно, очень любила Владыку. Но сам Владыка меня, как таковую, не знал.

В то время (а это было при Сталине) я работала в Министерстве Финансов и занимала высокую должность. Это была строгая организация, где человека проверяли на все лады и мне приходилось скрывать, что я верующая, иначе у меня были бы большие неприятности. О. Исаакий это знал. И когда у него возникали с Минфином серьезные налоговые проблемы, он никогда меня не подключал к их разрешению. И даже когда сам приходил в Министерство, то предупреждал меня, чтобы я из своего кабинета не выходила.

О. Исаакий меня на дому исповедовал и причащал, но все-таки иной раз я, рискуя своим благополучием, приходила помолиться в Никольский собор, где служил Владыка Николай. И я впитывала в себя благоухание его прекрасных богослужений и проповедей.

В 1955 году я видела, как Владыку хоронили. Министерство Финансов располагалось на проспекте Коммунистическом и как раз по этому проспекту 28 октября проходила похоронная процессия. Я выбежала тогда из Министерства и присоединилась к шествию. Я провожала Владыку до улицы Ташкентской, где процессия сворачивала в сторону кладбища, а я бегом побежала обратно на работу.

Что это было за шествие — передать невозможно. Стоял чудный день, сияло солнце, был осенний листопад. И это огромное шествие перекрыло все движение на центральных улицах, а люди все присоединялись, и даже залезали на деревья, что бы увидеть виновника этого торжества. А Владыку несли на руках, пели хоры. Его фиолетовая мантия, покрывавшая гроб, как бы ниспадала, спусколаясь с гроба и плавно, мерно колыхалась в такт движения несущих. Все это произвело на меня потрясающее впечатление. Шествие это было подобно шествию ангельскому, неземному.

Я много видела в жизни своей похорон знаменитых людей, но никогда не видела ничего подобного этому шествию и ничего подобного в жизни своей я больше не переживала. И поэтому с тех молодых лет, сохраняя в сердце своем светлый образ Алма-Атинского Святителя, я всегда, в самые тяжелые минуты своей жизни прибегала к нему на могилу.

Прошло уже много лет. У меня выросли сыновья. Один из них, Евгений, после окончания в Алма-Ате института был направлен на работу в Мангышлак. В Мангышлаке он получил квартиру, но, проработав три года, вернулся в Алма-Ату, сдав эту квартиру предприятию с тем условием, что бы получить от предприятия квартиру в Алма-Ате.

Но за эти 3 года Женя мой приучился пить и пил сильно. И когда в Алма-Ате подошла его очередь на на получение квартиры, он превратился в алкоголика и как работник стал предприятию не нужен. Жене в квартите отказали.

И вот в тот день, когда ему отказали, мне стало об этом известно. Я позвонила ему в общежитие и он мне в этом признался. "Мама! — сказал он, — если можешь — помоги!"

Но чем я могу помочь? Что нам делать? "Надо, — решаю, — на кладбище, к владыке Николаю". Но как доехать до кладбища? Зима, снег глубокий. Я больная, только что перенесла простуду, давление высокое, из дома не выхожу. Но здесь узнаю, что умер сосед Чуланов и сегодня будут его хоронить. Иду к Чулановым, спрашиваю: "Где хоронят?" "На Центральном кладбище" — отвечают. Обрадовалась, села в катафалк, поехала на кладбище.

Приехали, я сразу к могиле владыки Николая. Бегу к нему, плачу. Снег идет, я проваливаюсь в сугробы, но бегу — надо быстро успеть вернуться, пока Чулановы не уехали. Бегу, в груди все сдавило, едва дышу, мне страшно, я одна, далеко от похорон, смотрю на небо, прошу Бога помочь Жене, да еще что бы мне не упасть здесь и не умереть!

Добежала. Упала у могилы на колени, прошу: "Ты меня не знаешь, Владыченька, но я прошу тебя, помоги! Вот сейчас у сына моего решается вопрос. А он пьет! У него семья, дети, жизнь не ладится, а он без квартиры, он скоро пропадет, семья рушится и вообще все рушится! И мое благополучие рушится, потому, что я должна буду принять их к себе, а я больная! Владыченька, если можешь — помоги!"

Минуты 2-3 я так горяче молилась от всей души. Дыхание сдавило, валидол под язык и бегом к автобусам. Успела, приехала домой.

Это было 28 января 1992 года.

31 января мне звонят домой (почему-то не сыну, а мне) и говорят, что бы сын пришел в 5 часов вечера в исполком получить ордер на квартиру. Я не верю, прошу второго сына поехать с Женей. Поехали, получили ордер. Глазам не верю. А на другой день произошло так, что и ключи от квартиры принесли мне, а не сыну. И я поехала на эту квартиру с обоими сыновьями.

Мы зашли туда, квартира была после строителей грязная, я вымыла пол, поставила икону Божией Матери, окропила все святой водой. И так мы были рады с моими сыновьями, квартира показалась нам дворцом!

И я вам скажу, — вот уже семь лет, как Женя мой в рот не берет водки. И теперь мои сыновья каждый год на Пасху рано утром приезжают на могилу митрополита Николая и поют "Христос Воскресе!" И я верю, что все это произошло по молитвам дорогого Владыки.

Зубкова Елена Николаевна, г. Алма-Ата.

Когда мой отец после окончания Великой Отечественной войны демобилизовался из Армии, он приехал в г. Алма-Ату и устроился преподавателем в КазГУ. Нашей семье дали комнату в общежитии КазГУ, которое располагалось неподалеку от Никольского собора. Меня же в 1948 году отдали учиться в школу № 36, которая и сейчас находится на нынешних улицах Масанчи и Кобанбай батыра. В то время школа была женской. Я ходила в школу через церковный двор – этот путь был удобнее и быстрее, так как слева располагался базар, а справа – пустырь, окруженный бараками. Бабушка моя была верующей и состояла членом церковной двадцатки Никольского собора. Она с большим уважением и благоговением относилась к митрополиту Николаю, и всегда, если в семье что-нибудь случалось, или возникал сложный вопрос, говорила: “Надо сходить к Владыке, Владыка скажет”.

Я неплохо училась, но была очень неусидчивая, любила побегать и пошалить. И вот, однажды (это было в начале осени 1951 года, я училась в 3 классе) рано утром, перед началом занятий я залезла вместе со своей подругой на крышу школы. Это было наше любимое развлечение – осматривать с крыши окрестность города. Но на этот раз мы попались на глаза директору школы. Подруга моя быстренько спустилась через чердак, а я стала спускаться вниз по пожарной лестнице вдоль стены. Но поскольку эта лестница не доставала до земли метра полтора, мне пришлось прыгнуть на землю. Я прыгнула и сломала ногу. Был открытый перелом – из ноги торчала кость, и во всю хлестала кровь. Было больно и в то же время страшно, что мне может попасть за мое озорство, и поэтому орать и плакать я побоялась. Но, к счастью, меня вовремя заметили прохожие и учителя. Они побежали и доложили директору школы. Директор сказала: “Выйдите сейчас же на улицу, остановите любую проходящую машину, и немедленно везите ее в больницу”. А машин в те годы в Алма-Ате было не так уж много. И вот, кто-то побежал на дорогу, и первая машина, которая в это время проезжала, была “Победа”, на которой ехал на службу в Никольский собор митрополит Николай. Машина остановилась, меня взяли на руки, понесли и посадили в машину на заднее сиденье. Ближайшая больница была в Турксибе, и меня повезли туда.

Когда мы ехали, митрополит Николай сидел впереди, рядом с водителем, и водитель сказал ему: “Владыка, что же мы делаем? Нас же народ ждет, мы же опаздываем! Что люди скажут?” А Владыка ответил: “А если мы опоздаем ко врачу, что нам Бог скажет?” И эти слова Владыки очень глубоко врезались в мою детскую память – в первую очередь он думал о том, что скажет Бог. И еще мне запомнилось, что когда я ехала в машине и ныла от боли, владыка Николай положил свою руку мне на голову и сказал: “Сейчас не будет болеть, не плачь”. Мне было очень интересно смотреть на Владыку – во-первых, так близко я видела его в первый раз, а во-вторых, он мне показался таким ласковым и добрым. И мне запомнилось еще, что его рука была очень мягкая и теплая.

В больницу меня доставили вовремя и ногу мне спасли. И она действительно у меня не болела и очень быстро зажила.

И еще помню, как однажды, уже выздоровев, я бежала в школу через церковный двор, а Владыка вышел в это время из храма и направлялся к машине. Он благословлял провожавший его народ, а когда я попалась ему на пути, он спросил: “Как ты себя чувствуешь? Как твоя нога?” Я ответила, что чувствую себя хорошо, и тоже задала ему вопрос: “Дедушка, а почему Вы служите только здесь и не служите в той церкви, что в парке стоит?” – я имела в виду Вознесенский собор. Владыка наклонился ко мне и сказал: “А знаешь, когда в парке будут служить, ты придешь и за меня свечечку поставишь. И тому Владыке, который будет в то время служить на Алма-Атинской кафедре, ты придешь и в ножки поклонишься. Договорились?” – “Договорились” – ответила я.

Потом я помню уже погребение митрополита Николая в 1955 году. Огромное количество людей заполнило тогда все близлежащие улицы. И в нашей школе уроки были остановлены. Все – и учителя, и ученицы прильнули к окнам и с глубоким трепетом смотрели на траурное шествие.

И когда через 40 лет, в 1995 году Православной Церкви был возвращен Вознесенский Кафедральный собор, за первым же богослужением я поставила свечку о упокоении в селении праведных незабвенного для меня митрополита Алма-Атинского и Казахстанского Николая.

С архиепископом же Алексием (Кутеповым), при котором был передан Православной Церкви Вознесенский собор, я встречалась довольно часто, поскольку работала на телевидении и делала телепередачи на духовные темы. Но выполнить благословение митрополита Николая я все время забывала. И вот, придя однажды в Епархиальное управление на улицу Минина делать очередную передачу, я почувствовала, что сзади меня кто-то ласково подтолкнул. Я обернулась и увидела висевший на стене портрет митрополита Николая. Я сразу вспомнила о его просьбе, и мне стало стыдно, что столько времени я не могла ее выполнить. Подойдя к владыке Алексию, я поклонилась ему и объяснила в чем дело.

Так мне стало ясно, что владыка Николай, будучи при жизни добрым пастырем своего словесного стада и провидя по великому благодатному дару судьбы Православной Церкви, и по смерти духом своим пребывает с нами и молится за тот удел, который был дан ему Богом в последние годы его святительского служения.

Окунева Алевтина Яковлевна, г. Москва.

Мне было 8 лет, когда мои родители переехали в Алма-Ату. В Алма-Ате у нас в доме о. Исаакий совершил надо мной таинство Крещения, став при этом моим крестным отцом. С тех пор вместе с родителями я стала посещать Никольский собор.

В собор на богослужения приходило много детей и все мы, собравшись в кучку, стояли и молились. А когда служба заканчивалась и все шли под благословение к владыке Николаю, мы, дети, бежали бегом и умудрялись, обойдя всю очередь, первыми к нему подойти. Иногда, еще не начав благословлять, Владыка обращался к народу с каким-либо словом, или делал объявление. А поскольку мы у амвона вертелись, Владыка клал свою руку на голову кого-либо из нас и мы утихали. И когда Владыка благословлял детей, всегда после благословения тоже клал свою руку на голову каждого ребенка. И для нас вся радость при благословении заключалась в том, что Владыка клал свою руку. Я помню возникавшее тогда чувство, что именно тебя Владыка выделил и помню то тепло, которое передавалось душе от его руки. Мы отходили от него сияющие и полные радости.

Мы, дети, как, впрочем, и все прихожане Никольского собора, благоговели перед Владыкой. Он был для всех авторитетом непререкаемым. И даже если мы иногда баловались, бабушки говорили нам: "Вот Владыке-то скажу, как вы тут вертитесь!" И это действовало безотказно, мы прекращали свое баловство.

Владыка был полным хозяином храма и это чувствовалось во всем — и на богослужениях, когда Владыка руководил общим пением народа, и в хозяйственных делах. Если он что-то скажет, это исполнялось мгновенно, ему не приходилось повторять, каждое его слово хваталось на лету. Так было не потому, что его боялись, а потому, что любили. И хотя после войны народ был довольно грубый, и толкались, бывало, и ругались, но в присутствии Владыки все утихали, успокаивались.

Я никогда не слышала, чтобы Владыка повышал на кого-нибудь голос. Он всегда был спокойный, выдержанный. Но если Владыка улыбался тихой улыбкой в свою красивую белую бороду — все это сразу чувствовали и весь народ в храме тоже начинал улыбаться.

Когда Владыка болел, о. Исаакий всегда говорил народу: "Давайте помолимся, наш Владыка болен". Он служил молебен о здравии, все молились коленопреклоненно и плакали — лишь бы Владыка поправился. О. Исаакий тоже становился на колени и со слезами в голосе просил за Владыку. А если о. Исаакай поздравлял Владыку с днем Ангела, он такие теплые от души слова говорил, что тоже всегда плакал, а за ним плакал и Владыка, и весь народ.

О. Исаакий любил Владыку искренно, по-сыновьи, и после его смерти ежегодно ко дню его памяти писал стихи. Это было и на годовщину, и на 10-летие и на 20-летие, и так писал до самой своей кончины. И когда о. Исаакий в день памяти Владыки читал эти стихи, он говорил: "Это святой человек! Это мой любимый покровитель!" — и всегда в глазах стояли слезы, хотя прошло уже много лет.

Это была удивительная любовь к митрополиту Николаю. И в Ельце, в келье о. Исаакия висели портреты митрополита Евлогия (Георгиевского), архиепископа Сергия (Королева) и митрополита Николая (Могилевского). А у монахини Нины в келье (она жила в доме о. Исаакия в Ельце) висел на стене небольшой красивый плакатик примерно такого содержания: "Господи, дай мне прожить день и никого не осудить". Митрополит Алма-Атинский Николай".

И эта любовь архимандрита Исаакия передавалась всем его духовным детям. Он нас так воспитывал и после его смерти мы продолжаем молиться за приснопамятного митрополита Николая.

Но все-таки, возрастая между этих двух светильников, я была ближе к своему крестному — архимандриту Исаакию. Он был моим духовным руководителем, у него я исповедовалась, к нему ходила в гости, и в дальнейшем каждый год я приезжала к нему в Елец.

После кончины о. Исаакия, благоговейно сохраняя память о нем и дорожа всем тем, что он оставил после себя в жизни, многие годы я собирала о нем материал: документы, письма, его проповеди, стихи, фотографии.

В 1997 году об этом стало известно в одном из издательств православной книги в Москве и от этого издательства мне поступило предложение написать свои воспоминания об о. Исаакии с целью издать о нем первую небольшую книгу. Об этом же меня просили алматинцы и ельчане. Но когда я посоветовалась с духовными детьми о. Исаакия, живущими в Москве, мне были выражены сомнения и протесты относительно этого начинания. Они заключались в том, что я — не писатель, что среди духовных чад о. Исаакия есть люди умнее и значительнее меня, и что для того, чтобы браться за такое дело надо иметь на то благословение высокого духовного лица — Епископа или Патриарха. Конечно, я была согласна с их доводами и решила уже отказаться от написания книги, но в издательстве продолжали настаивать, а ельчане буквально со слезами умоляли издать хоть что-нибудь о дорогом их сердцу Отце (как они его называют).

После долгих колебаний я решила, что хоть я никогда ничего не писала, но, поскольку любовь наша не может допустить, чтобы имя архимандрита Исаакия находилось в тени и забвении в тот период, когда Русская Православная Церковь особенно плодоносит открытием новых имен св. мучеников, исповедников, подвижников веры и благочестия, то я начну писать, а там — что Бог даст. И я взялась за работу; усилила молитву, работала утром натощак и вечером, когда домашние засыпали, я, уединившись в своей комнате, пыталась воспоминания о своем крестном изложить на бумаге.

Но одна мысль беспокоила меня: "Угодно ли это Богу?"

После смерти о. Исаакия у меня уже не было другого духовного отца. Я ходила в церковь, исповедовалась у разных священников, но ни к кому не открывалась и не тянулась душа так, как прежде к о. Исаакию. И поскольку я не была близко знакома ни с одним священником, ни, тем более, с архиереем, мне было не у кого взять благословение на написание книги. Я очень этим смущалась, на душе было неспокойно. И в таком расстроенном состоянии, почти в унынии я молилась: "Господи! Что мне делать? Я же не могу поступать самочинно!"

И вот, однажды вечером (а это был ноябрь 1997 года, было очень холодно и на улице, и в моей московской квартире) я, сидя в своей комнате, в своей кровати, закутавшись от холода в одеяло, записывала то, что помнила об о. Исаакии. Было уже поздно, помню, я прикрыла глаза и, видимо погрузилась в легкий сон, в полузабытье. И увидела, что я — в Алма-Ате, бегу по улице Уйгурской к Никольскому собору. Я вбегаю в собор, а он полон народа — идут похороны митрополита Николая. (А надо сказать, что в 1955 году я уже не жила в Алма-Ате и поэтому не присутствовала на погребении Владыки). Владыка лежит посередине храма в гробу — белый, благообразный, такой же изумительной красоты, какой он был при жизни. И я, увидев его в гробу, начинаю плакать: "Господи, как же так?! Он умер, а я не получила благословение! А мне-то ведь надо ... (я не говорю "писать", а только в уме думаю). Мне-то ведь надо от владыки Николая благословение!" И в ужасе я начинаю рыдать. И вижу — Владыка поднимается, встает из гроба, подходит только ко мне, крестообразно, четко меня благословляет и говорит:

— Я тебя благословляю!

Я замерла от радости. "Спасибо, — говорю, — спасибо! Я Вас благодарю!" Я поворачиваюсь ко всему народу и говорю: "Ну вот, видите, я получила благословение!" И открыла глаза...

Я в своей комнате, сижу в своей кровати... Но продолжаю ощущать присутствие здесь митрополита Николая. А на душе такая радость, что я не могу сдержать радостных слез. Что это? Сон? Видение? Но какое-то дуновение в комнате, что он еще здесь, дух его здесь. Я подошла к его фотографии: "Владыка, неужели Вы благословили меня?" Я стала плакать, молиться, благодарить. Как камень свалился с моей души, у меня исчезли всякие сомнения, со спокойной совестью я вплотную принялась за работу и уже в марте 1997 года сдала готовый материал в издательство.

Иподиакон Павел Васильевич Уржумцев, г. Москва.

Владыку Николая я помню с 1947 года. Тогда в Пасхальные дни я впервые пришел в Никольский собор. А в 1949 году по благословению Владыки я поступил в Саратовскую Духовную Семинарию, по окончании которой был направлен в Ленинградскую Духовную Академию. И хотя за время своей учебы я приезжал в Алма-Ату только на каникулы, все-таки многое осталось у меня в памяти о митрополите Николае и его служении, поскольку служения его были поистине служения необыкновенные.

Вот — Всенощная. Звучит благовест, народ давно собрался в храме, толпится на улице у крыльца собора, духовенство в ожидании архиерея находится в алтаре. Но вот на улице Мещанской показалась архиерейская "Победа", зазвучал трезвон, чинно проходят из алтаря к притвору священники, а мы, иподиаконы, с архиерейской мантией и посохом, мчимся через расступившийся народ навстречу Владыке. Благостный старец, приветливо и просто улыбаясь встречающему его народу, выходит из машины, степенно поднимается по ступеням крыльца. Поет хор, мы облачаем Владыку в мантию, он проходит на середину храма, прикладывается к иконам, поднимается на солею, открываются Царские врата, Владыка заходит в алтарь, начинается Всенощная.

В первые годы своего служения в Алма-Ате Владыка много занимался с народом, вечерами после службы разучивая различные молитвы и песнопения. И уже в дальнейшем большую часть Всенощной пел народ. А когда поется величание, Владыка обязательно обратится к народу: "Пойте все, други мои, величание", ("други мои" — это было его излюбленное обращение к народу). Обязательно скажет текст величания, сам задаст тон, правой рукой подает (как говорил иногда о. Исаакий) меру пения. И величание поется всем народом.

Когда Владыка служил, когда он молился, люди не замечали, как идет время. Всенощные бдения продолжались более 4-х часов, но никто не утомлялся и не уходил. Владыка горел духом и это горение передавалось духовенству и всему народу, которого в то время в храм ходило очень много. И бывало, что по причине крайней тесноты, люди взбирались на архиерейскую кафедру, но Владыка, на мое усердие оттеснить от кафедры народ, возражал: "Что ты делаешь? Не оттесняй, надо радоваться, что народа так много!"

После 1-го часа он в мантии выходил на солею и по отпусте обращался к пастве:

— Споемте, други мои, "Совет предвечный..."

И весь народ пел киевским роспевом, а Владыка стоял и очень мягкими, чуть заметными движениями руки, очень плавно управлял пением.

Затем Владыка спускается за солею, где слева от амвона стоит чтимая им икона Скоропослушницы, становится перед ней на орлец на колени, весь народ становится на колени и все поют: "Под Твою милость...". Потом Владыка поднимается и перед Царскими вратами: "Пресвятая Богородица, спаси нас!", тоже и "Святителю отче Николае, моли Бога о нас!", направо: "Святый Великомучениче и целителю Пантелеимоне, моли Бога о нас!", налево: "Святая Великомученице Варваро, моли Бога о нас!", опять прямо: "Вси Святии, молите Бога о нас!" — Владыка дает общее благословение, хор поет "Ис полла эти дэспота", в мантии идет к притвору, таким же порядком снимается мантия, он спускается по ступеням на улицу к ожидающей его машине. А ночи южные темнехонькие, все звезды высыпали, и вот уже в темноте, в 11 часу ночи он что-нибудь у машины народу скажет.

Так же воодушевленно служилась Литургия. Я, хотя был старшим иподиаконом, но очень любил, отдав старшинство второму, встать на место книгодержца. Владыка обладал даром молитвенных слез и при совершении Литургии, особенно на Евхаристическом каноне, слезы струились у него по щекам, и бывало так, что его слезы падали на мои, державшие книгу, руки. А однажды, после "Изрядно о Пресвятей...", прочитав тайную молитву "О святем Иоанне Пророце... о всехвальных Апостолех... о всех святых и... о усопших", где далее "Еще приносим Ти словесную сию службу о вселенней..." — Владыка, показывая рукой на текст молитвы, сказал: "Вот видишь, мы молимся о всей вселенной!" И такие моменты, конечно, были для меня очень отрадны. Поэтому я всегда старался быть около него с книгой — чиновником архиерейского служения.

Проповеди Владыки были очень простыми, доходчивыми. Его речь, даже в домашнем обиходе, отличалась четкостью, грамотностью. Тем более проповеди — ничего лишнего, все на месте, все понятно и доступно.

Во дни воскресные после Литургии Владыка благословлял народ. Благословение длилось иногда более часа и в течении этого времени народ пел и Владыка пел вместе со всеми. Начинали с простейшего: "Воскресение Христово видевше..." — и пели все, что относится к Воскресению. Затем Владыка начинал, а народ подхватывал другие песнопения, преимущественно Богородичные тропари и кондаки. Я удивлялся — какая память у этого старца-святителя, сколько он смог их вместить! И это пение не прерывалось до тех пор, пока Владыка не благословит весь народ.

Потом провожаем его до притвора, перед притвором снимаем мантию. И когда мантию снимаем, он обязательно что-то народу скажет. Младшие уносили мантию в алтарь, старшие провожали его до машины. А люди, хотя он только что благословил всех и каждого в отдельности, снова тянут к нему для благословения руки. А я-то, учась в Семинарии и Академии, часто видел, как архиерей властно идет, а иподиаконы всех оттесняют, и тоже пытаюсь оттеснить народ, но Владыка снова: "Не надо, — говорит — что ты делаешь?" И пока через притвор проходит, опять с чем-то к народу обратится. Потом спускается со ступеней к машине, а там народа — тьма! Окружили машину, он еще им что-то говорит, а потом добавит: "Жаль мне вас отпускать!" (А времени уже третий час дня). Сел в машину, поехал. И так каждый раз.

Помню, как на Крещение ходили воду святить. Громаднейшее многотысячное шествие, преградив дорогу транспорту, следовало по улицам города на реку Весновку. Впереди мужчины несли хоругви, протодиакон о. Михаил Попенко своим мощным басом-profundo читал паремии, Владыка нес на воздухе на голове крест. Было скользко, мы поддерживали его под руки.

Потом я стоял на высоком берегу этой мчавшейся с горных вершин реки, но мне было слышно каждое слово совершавшего Великое водосвятие Владыки. "Во Иорда-ане крещающуся Тебе, Го-осподи-и, — запел, погружая крест во иордань, Владыка — Троическое явися поклоне-ение-е..." — подхватили тысячи голосов. Загремели ружейные выстрелы, полетели пущенные в небо голуби.

Обратный путь Владыка тоже шел пешком со всем народом. Он был уже в митре, с жезлом. Справа от дороги велось строительство какого-то здания, на котором работали пленные японцы и наши русские рабочие. И Владыка, несмотря на то, что расстояние от дороги до стройки было довольно значительным, увидел, как эти рабочие просят у него благословение и благословил их.

Крестный ход возвратился в Никольский собор, Владыка закончил службу и затем до четырех часов дня благословлял свою паству.

Еще помнится, как в Великий Четверг 1948 года Владыка совершал чин омовения ног. Это была долгая и дивная служба. Со всех городских церквей и из области приехали священники — 12 человек. А Апостола Петра изображал тогда о. Исаакий. Ох, народ плакал! "Владыченька-то батюшкам-то ноги умывает!"

Очень благостный был Владыка, очень добродушный. Хотя строгость, сдержанность чисто церковная были ему присущи. Однажды, помню, перед Всенощной ризничные монахини принесли нам, иподиаконам, архиерейскую мантию неправильно сложенной, скрижалями наверх. Мы не обратили на это внимания и, торжественно встретив Владыку, при всем народе надели на него мантию, которая оказалась на нем наизнанку. Мы сняли и надели снова и — та же история. Владыка это терпеливо вынес, лишь сказал нам: "Испытываете архиерейское терпение!" Здесь протодиакон о. Михаил, догадавшись в чем дело, вмиг вывернул мантию и, как положено, надел на Владыку.

Весь облик митрополита Николая был прекрасным, одухотворенным. Белая небольшая, но окладистая борода, такие же седые и густые брови, длинные до поясницы волосы. И, бывало, когда мы облачали его на кафедре, я любовался белоснежностью этих волос.

Иной раз в будничные дни на утрени Владыка сам читал каноны — нараспев, неспешно. Особенно красиво читал Евангелие, очень осмысленно выделяя слова. У него было продумано все до мелочей. Если читал молитвы, он произносил их с такой проникновенностью и верой, что возникало чувство — на такую молитву должен быть ответ.

Часто просил молиться о своих родителях. Так и говорил: "Прошу молиться о моих родителях протоиерее Никифоре и Марии. Всех близких ваших просите". (А у о. Исаакия родителей звали Василий и Анна).

Владыка служил почти каждый день. Однажды под праздник пророка Илии у него разболелся глаз и он поехал на Всенощную с перевязанным глазом. "Владыка, может Вам не служить?" — говорю ему по дороге в собор. "Ну как же, — отвечает, — пророк Илия накажет".

Часто сам становился на левый клирос, управлял хором, канонаршил. Однажды в Пантелеимоновом приделе совершалась полиелейная служба и Владыка не служил, а управлял левым клиросом. Проканонаршив: "на горах станут воды...", он показал мне на виднеющиеся через окно собора снежные вершины Заилийского Ала-Тау: "Посмотри, — сказал он — и в самом деле воды на горах стоят!" И на акафисте Святителю Николаю любил канонаршить с левым хором стихиру "Человече Божий...". Владыка начинал своим бархатным сильным баритоном, хор вторил ему. Это были такие прекрасные и воодушевленные службы, каких я не видел более нигде и никогда, хотя в жизни своей много слушал церковного пения и участвовал во многих торжественных богослужениях в разных российских соборах.

До приезда владыки Николая в Алма-Ату все православные храмы в городе были закрыты и последний преданный Православию святитель архиепископ Алма-Атинский Тихон (Шарапов) расстрелян в 1937 году. С этого времени и до 1944 года в Алма-Ате действовала только обновленческая церковь. И хотя с 1937 года прошло лишь около десятка лет, но бывшая в то время атмосфера страха, подозрительности заставляла людей если не забыть о Боге, то глубже в душе хранить и прятать память о Нем.

Когда в 1944 году после встречи в Кремле трех митрополитов Церковь получила возможность назначать епископов на пустующие кафедры, на Ташкентскую кафедру был назначен епископ Кирилл (Поспелов). Он приехал в Алма-Ату в Пасхальные дни 1944 года и, за неимением храма, служил на Радоницу панихиду под открытым небом на Центральном городском кладбище. И люди, много лет не видевшие не только архиерея, но и простого священника, на этой светлой панихиде плакали навзрыд.

И вот, после войны, после разрухи, гонений, после того, как все, казалось бы, сошло на нет и последнее, что было, дорубали обновленцы, приехал владыка Николай и то, что в народе, в сердцах человеческих сохранялось, ту искру любви к Богу и веры в Него Владыка разжег на всю Казахстанскую епархию. При владыке Николае души человеческие раскрылись, и тот огонек, что тлел еще в душе народной под каким-то налетом, под пеплом, вновь разгорелся. Вот это была задача митрополита Николая. И он это сделал, он добился этого, он все воспламенил, зажег своей молитвой, горением своего духа. Он проявил себя, как действительно заступник, ходатай, молитвенник. И это чувствовалось не только в Алма-Ате. Я помню люди из областей приезжали и говорили, что после посещения их владыкой Николаем у них все стало по-другому, все ожило. И уже после его кончины я с архиепископом Иннокентием ездил по епархии и не раз приходилось слышать на приходах, что при владыке Николае все загорелось — стали служить, стали с душой молиться.

Владыка Николай приехал в Алма-Ату в 1945 году под Иверскую осеннюю. И сам он рассказывал, что всю жизнь почитал Иверскую икону Божией Матери. И умер он ровно через 10 лет — вечером в канун Иверской. О. Исаакий говорил, что такие совпадения не случайны — провиденциальны. И когда его хоронили, когда чуть не весь город провожал Владыку в последний путь, помню, о. Анатолий Синицын сказал в прощальном слове: "Владыка Николай как свеча горел на церковной свещнице, пламенел смирением, кротостью, любовию, верою и молитвою — горел, догорал, погас. Теперь уже вы, дорогие мои, больше не услышите: "Пойте, други мои!" Все плакали тогда навзрыд.

А мне самому думается, что как Владыка пел и любил петь "Богу моему, дондеже есмь...", так, наверное, Господь и там, на Небе, дал ему хорик. Наверное со всеми алматинцами так же и поют непрестанно. "Пойте, други мои, пойте!"

 

P. S. Служивший на Алма-Атинской кафедре в период с 1960 по 1975 гг. митрополит Иосиф (Чернов) благоговейно чтил память своего почившего предшественника и это почитание выражалось, бывало, довольно своеобразно, с некоторым, свойственным ему юродством. Будучи еще в сане архиепископа, владыка Иосиф на богослужениях в Кафедральном соборе иной раз одевал митрополичью мантию покойного владыки Николая.

— Мы здесь далеко-о-о от Москвы! — говорил при этом владыка Иосиф — похулиганить можно!
— Дух владыки Николая на мне! Дух владыки Николая на мне! — продолжал фальцетом владыка Иосиф, похлопывая ладонями по скрижалям надетой на его плечи мантии митрополита Николая.

_____________________

Более четырех десятилетий прошло с того времени, как был призван в небесные обители митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Николай. И многие из тех, кто в жизни временной воспевал вместе с Владыкой молитвенную песнь Богу, так же переселились в вечность. Но память о дивном молитвеннике, о старце-архиерее не умирает среди казахстанской паствы. Новое поколение, не знавшее митрополита Николая, но впитавшее от поколения предыдущего благоговейное отношение к Владыке, вписывая имя его в свои синодики для молитвенного поминовения и посещая место его блаженного упокоения, продолжает чтить его память.

Могила митрополита Николая действительно стала святым местом для православных алмаатинцев и предметом паломничества для тех, кто посещает наш город. И если прийти туда даже в будний день, то непременно можно застать там молящихся. И в какое бы время года мы не оказались на его могиле, там всегда можно увидеть свежие букеты цветов, оставленными любящими почитателями Владыки. И теперь уже не важно — знал человек митрополита Николая или не знал, все православные алмаатинцы считают себя его духовными детьми, а самого Владыку своим отцом, ходатаем и покровителем. И если у кого-то случается несчастье или возникают затруднительные обстоятельства, самый первый совет, который дадут страждущему человеку алмаатинцы, это: "Поезжайте к Митрополиту". И можно не сомневаясь сказать, что обращавшиеся к владыке Николаю в молитве за помощью, не уходили от его могилы не услышанными и не утешенными. Здесь успокаивается душа, утихает боль сердечных ран и предстательством Алма-Атинского святителя человек получает облегчение и явную помощь в своих нуждах.

Каждый год 25 октября накануне празднования Иверской иконы Божией Матери во всех церквах г. Алма-Аты стало уже неотъемлемой традицией совершать заупокойную Литургию и панихиду о упокоении в селении праведных приснопамятного Митрополита Николая. После панихиды о почившем Святителе от Свято-Никольского собора, который стараниями Владыки был восстановлен из "мерзости запустения" и в дальнейшем стал местом его служения, отъезжают специально заказанные автобусы, которые доставляют верующих на Центральное кладбище к могиле митрополита Николая, где собором священников служится лития и говорятся теплые слова воспоминаний. И, как часто это бывает, не торопится православный люд покидать дорогую могилу, а еще долгое время под благодатным покровом молитв дорогого Старца-митрополита, "едиными усты и единым сердцем поет", славословя и благодаря Бога и Благую Вратарницу за этот дар — иметь на далекой от Российских пределов земле Казахстана своего молитвенника, предстателя и теплого ходатая за народ Божий, за веру Православную, каким является для нас Святитель Алма-Атинский и Казахстанский Николай.