1953 год.

...18 января с утра меня очень тянуло к Владыке. Но я недавно была у него, и сейчас не могла придумать повода, чтобы навестить его. Наконец, вспомнила, что уже больше года находится у меня его книга “Толкование на Деяния и Апокалипсис” Барсова и решила ему ее отнести. Приезжаю, Шура с веселым видом распахивает дверь, и еще в передней я слышу необычное оживление и веселый разговор в столовой. Вера Афанасьевна выходит ко мне и с напускной суровостью, шутя спрашивает:

— Скажи, ты зачем пришла?! Знаешь, верно, что Владыка кофей пьет?
— Я книгу принесла, — отвечаю.
— Нет, не из-за книги ты пришла, а кофей пить!

Вхожу в столовую, все, действительно, пьют кофе, а медсестра Александра мне поясняет:

— Владыка сегодня с утра велел сварить такой кофе, чтобы запах его был слышен на улице Никитина, — (где я и жила). Как будто он почувствовал мое стремление к нему и заочно благословил мой путь к себе.

Болезни...

...Когда я пришла к Владыке в намеченный день и принесла составленные по его просьбе письма, он неважно себя чувствовал и меня к нему не допустили, тем более, что предстояло освящение воды в Крещенский сочельник и в самое Крещение, и Владыке необходимо было поберечь свои силы.

Затем, простудившись на водоосвящении, Владыка получил бронхит и слег в постель, так что две недели я его не видала.

Наконец, в день своего Ангела 27 января, я собралась к нему, надеясь, что в такой день пропустят хотя бы принять благословение. Поехала сразу после обедни, причастившись Святых Таин. Владыка уже позавтракал и сидел на постели, спустив ноги. Перед ним стоял небольшой столик с письменными принадлежностями, и он, с видимым усилием, писал телеграмму какой-то имениннице в Москву.

Вид у Владыки был неважный: он показался мне осунувшимся и потемневшим с лица. Но когда он окончил писание, и Вера Афанасьевна подняла ему ноги на кровать, то, немного отдохнув, стал выглядеть получше. Сказал, что в воскресенье хочет приобщаться Святых Таин, а в субботу позовет нескольких певчих почитать и попеть во время Всенощной. Я поняла, что и мне можно будет прийти к нему помолиться.

Подъехала к домику машина, и Вера Афанасьевна вошла предупредить, что приехал отец Анатолий. Столик с письмами был отставлен в сторону, в комнату вошел о. Анатолий.

— Именинница сегодня, — показывая на меня, ласково сказал Владыка.
— Знаю, знаю! — ответил тот, благословляя меня.

Я не садилась, стоя около своего стула. О. Анатолий прошел к письменному столу и без приглашения сел в кресло Владыки. Владыка показал мне на стул, приглашая сесть.

— Я ненадолго, — сказал начальник канцелярии.

Не желая мешать их деловому разговору, я спросила разрешения идти домой.

— Хорошо, но приходите в пятницу помочь мне написать несколько писем под диктовку, так строчек по пять-шесть! — смиренно попросил Владыка и как будто робко взглянул на о. Анатолия.

"Ну, — думаю, — ничего из этого дела у нас в пятницу не получится: о. Анатолий даст распоряжение Вере Афанасьевне не пропускать меня, чтобы не утомлять Владыку".

Так оно и вышло. В пятницу Владыка “спал”, хотя время для сна было неподходящее. Я все же набралась дерзости и спрашиваю Веру Афанасьевну, можно ли прийти в субботу вечером, что Владыка позволил.

— Ну ладно, приходи к пяти часам, да никому не говори только!

В субботу, 31 января, я поехала к Владыке задолго до начала Всенощной, которую должны служить в его доме. Никто об этом не знал, даже очень близкие к нему люди.

Я потихоньку поплелась от трамвайной остановки к дому Владыки. Какая-то прихожанка собора, встретившаяся мне по дороге, расцеловала меня и с удивлением посмотрела, что я иду не к трамваю, чтобы ехать в церковь, а в обратном направлении. Встретилась Стеша (домработница о. Исаакия) с ведрами:

— Вы к нам?
— Нет, — говорю.
— К Владыке, значит?
— Да, зайду на минутку, узнать о здоровье.
— А здоровы ли Вы сами — что так тихо идете?

Я промолчала, а про себя думаю: как же мне быстро идти, если полчаса времени девать некуда?

Двигаюсь по-черепашьи дальше. Нагоняет меня квартирная хозяйка о. Исаакия.

— Вы не к Владыке? Пойдемте вместе!

Вижу, что скрывать уже нельзя, в одно место идем.

Подошли к калитке, а от остановки навстречу нам торопятся певчие, три Марии (наверное, нарочно так Владыка выбрал их из любви своей к троичному числу). Вошли все вместе. Сели в столовой.

Слышим, Владыка командует: “Дай мне мантию и скуфеечку!” Значит, встал с постели. Через несколько минут вышел в столовую. Все приняли благословение, поклонившись ему в ноги.

— А вы у нас басом будете сегодня петь — у нас баса не хватает! — шутит Владыка, обращаясь ко мне.

Вошли в его келью. Вера Афанасьевна зажгла свечи у большой иконы Святителя Николая, принесла кадило. И началась Всенощная, которую служил сам Владыка, еле стоя на своих слабеньких ногах. Голос его вначале был очень слабым, но чем дальше, тем все больше креп, и к концу службы стал звучным и уверенным.

Во время шестопсалмия и в некоторые другие моменты службы Владыка садился на стул. Пели и “Покаяния отверзи ми двери”, и “На реках Вавилонских”, и “Объятия Отча”. Временами я переносилась мыслью в наш Никольский собор с его прекрасным хором, с тысячной толпой богомольцев, с проникновенным служением архимандрита Исаакия, и как бы сравнивала между собой эти две Всенощные. И было что-то такое умилительное в этом тихом служении нашего больного Святителя у себя в келье, в слезах его (может быть, струившихся от того, что не мог он быть в храме вместе со своей паствой и слушать любимые им великопостные песнопения в исполнении соборного хора, а вынужден был довольствоваться скромным пением трех второсортных певчих), что я радовалась тому, что пришлось и мне разделить с любимым Владыкой эту скорбь его. С каким-то особенным выражением произносил Владыка некоторые возгласы, читал Евангелие, и легко, от всей души неслась наша молитва к Богу о даровании ему сил и здоровья.

Все мы приложились к перламутровой Иерусалимской иконе Воскресения, лежавшей на большом Евангелии и приняли благословение. По окончании Всенощной Вера Афанасьевна распорядилась, чтобы в столовой накрывали к чаю.

Последний год.

...Наконец, в субботу 11 июня, в канун дня Ангела архим. Исаакия, я попала к Владыке. Когда я пришла, он еще читал утренние молитвы, сидя в саду. Владыка посадил меня рядом с собой и велел вслух дочитывать ему молитвы, а затем еще почитать акафист Пресвятой Богородице. Он прерывал чтение, спрашивая, как я понимаю то или другое выражение акафиста.

Если Владыка был величествен и могуч в храме, то дома он был обаятельно прост, миролюбив, смиренен. И тут и там, произнося свои слова обдуманно и мудро, он производил впечатление тонко воспитанного человека, и, несмотря на преклонный возраст, вполне владеющего собой.

Потом, сидя на терраске, Владыка с огорчением рассказывал об иподиаконе Георгии, который настойчиво требует рукоположения во диакона. Между тем, Апостол Павел пишет: “Скоро руки не возлагай ни на кого”. И венчался Георгий с нашей певчей Тамарой, не спросив на то благословения Владыки. Говорил об этом Владыка со слезами на глазах.

Много и других огорчений оказалось в то время у Владыки, о которых он откровенно поведал мне. Мне показалось, что значительная часть их не имела реальной причины, а возникли они в результате сплетен и клеветы, которые, к сожалению, имели доступ в его домик через Веру Афанасьевну. Было мне это слышать очень грустно и тяжело, особенно при сознании своего бессилия.

Потом речь зашла о том, что после именин архим. Исаакия Владыка будет отдыхать у себя дома, а на субботу и воскресенье уезжать в Каскелен, чтобы переменить обстановку и послужить там в сельском храме. В этом будет заключаться его “отпуск”, а в августе он даст отпуск и архимандриту Исаакию.

Позвонили по телефону из епархии, приглашая Владыку к завтраку. Отправились пешком, так как расстояние от квартиры Владыки до помещения Епархиального управления не превышает двух кварталов. Там был сперва краткий молебен, а затем очень основательный завтрак. Архимандрит Исаакий, как обычно, рассказал что-то очень интересное; присутствовал весь состав сотрудников Епархии до сторожа включительно. Было уютно и задушевно.

Следующая встреча с Владыкой была в субботу 2 июля. Я приехала в Каскелен, чтобы помолиться с отдыхавшим там Владыкой, надеясь переночевать в доме диакона. Но оказалось, что в этом доме разместился и сам Владыка. Вера Афанасьевна велела мне войти взять благословение у Владыки, который отдыхал в спальне на большой деревенской кровати. В углу висели иконы, в комнате стоял некрашеный стол и две табуретки. Владыка благословил меня, не вставая, и велел сесть рядом на табуретку. Разговор зашел о крестнице его Лидочке, которая недавно зарегистрировалась в Питере с одним молодым человеком, за которого так не хотел выдавать ее Владыка. Вера Афанасьевна вмешалась в разговор и заявила, что венчаться они не будут. Но Владыка был другого мнения. “Теперь пост, все равно не венчают, а зарегистрироваться надо заранее. Повенчаются...” — выгораживал Владыка свою любимицу-хохотушку. Он оказался прав — вскоре они повенчались.

Затем говорили об отпуске архим. Исаакия.

— Он хочет поехать в Киев, где никогда еще не бывал, а может быть и в Казань — поклониться могилке друга своего, Владыки Сергия. А мне тогда придется потрудиться побольше — я буду его замещать по собору, бывать на всех наших акафистах...
— Да уж вы не утомляйтесь, Владыка, были бы вы здоровы, а с нами помолиться и раз в неделю хорошо! — говорю я ему, — а если поедет отец Исаакий в Киев, это доставит ему много радости. Дорога, правда, длинная, но если ехать в международном вагоне, то можно даже отдохнуть, а не утомиться.
— Ну вот, и поезжайте, поезжайте с ним! — неожиданно высказал Владыка мое заветное желание.

Вскоре пришел диакон и всех нас пригласили к обеду. После обеда все пошли ко Всенощной.

Владыка довольно бодро шел пешком, опираясь на свой посох, по песчаной лесной дорожке. За Всенощной говорил слово. Вернулись в дом диакона, где уже был приготовлен чай на свежем воздухе. Тем временем подъехали из города новые богомолки — лечащий его врач Нина Алексеевна, и мать с двумя молодыми дочерьми, которые должны были исповедоваться у Владыки и завтра причаститься, по каким-то соображениям остерегаясь сделать это в соборе в Алма-Ате.

За чаем мать спросила Владыку, как ей бороться с посторонними мыслями в храме? Иной раз привяжется какая-то неотступная, ненужная и даже глупая мысль, которая, как назойливая муха мешает сосредоточиться на молитве. Владыка рассмеялся и сказал, что это — “от вражонка”. Бороться с этим можно, стараясь не глядеть по сторонам, а выбрать себе какую-нибудь точку: свечку или лампадку около иконы, и только на нее и смотреть, когда молишься. А в молитве подняться выше всех житейских забот, как бы оставив землю далеко внизу.

— Можно закрыть глаза, но тогда соседки подумают, что вы спите, начнут толкать в бока и развлекут еще больше, — не без юмора закончил Владыка.

После чая все вместе читали правило ко Причащению и вечерние молитвы. После этого Владыка сам исповедовал своих близких и приезжих гостей.

На другой день утром опять была общая молитва до Литургии. Во время Литургии Владыка два раза говорил слово и сам всех причащал. Так проводил он свой “отдых”, уже тяжело больной, за месяц до того, как слег окончательно.

После Литургии снова обедали у диакона, а затем Владыка еще отслужил в храме вечерню и произнес очень длинную проповедь, прощаясь с каскеленскими прихожанами до их престольного праздника Архистратига Михаила, до которого, однако, не суждено было ему дожить... Эта проповедь была последней, которую удалось мне записать.

Вскоре выяснилось, что мой духовный отец архимандрит Исаакий, к великой моей радости, решил взять меня с собою в путешествие по святым местам. Готово было исполниться благословение Владыки: “Поезжайте, поезжайте с ним!” — оброненное им в Каскелене. Я была совершенно уверена в согласии на это Владыки, а так как он недомогал, то и не стала беспокоить его своим посещением, предполагая сообщить ему эту новость перед самым отъездом, который назначен был на Ольгин день, 24 июля.

19 июля утром, после Литургии, Владыка освящал в храме киот для новой иконы — святителя Иоанна Тобольского с частицей его мощей, что было прислано в дар нашему собору из Тобольска, а затем читал акафист ему. Подходя к Владыке для елеопомазания, я была поражена его недовольным видом.

— Едешь? — спросил он меня, впервые обратясь на “ты”.
— Да, Владыка!
— Бери благословение у Святителя! — показал он глазами на икону Митрополита Иоанна, к которой я только что приложилась.
— Уже взяла, — ответила я, не совсем еще осознавая, что Владыка обижен до такой степени, что даже не хочет сам благословить меня на дорогу, а отправляет к митрополиту Иоанну.
— А почему мне не сказала об этом?!
— Простите, Владыка, как раз хотела сейчас спросить Вас, когда можно прийти проститься?
— Раньше надо было сказать!

Я поняла, что Владыка чем-то очень расстроен. Придя домой, написала ему письмо с просьбой простить меня Христа ради, напомнила нашу беседу в Каскелене и его слова: “Поезжайте, поезжайте с ним!” — которые он, очевидно, забыл. Письмо бросила в почтовый ящик у ворот Владыки, не заходя во двор.

Через два дня решилась поехать к нему после Литургии. Он завтракал с Верой Афанасьевной в маленькой кухоньке-прихожей. Оба были приветливы. Усадили сейчас же и меня завтракать. Спросила я Владыку, получил ли он мое письмо.

— Спаси вас, Господи! — с умилением отвечал Владыка. — Да я, собственно, и не на вас обиделся, а на то, что вообще ничего не знаю. Все “секреты” какие-то, а это только дает повод к неверным слухам. Такие вы все “секретари”! — уже добродушно проворчал Владыка.

Тут вмешалась Вера Афанасьевна:

— Говорят, что Вы только для виду поедете с о. Исаакием до Москвы, а там заменит вас другое лицо, помоложе.

Владыка оборвал ее, сказав, что это сплетня.

— Ну, ну, все же расскажите, как же это произошло, что вы едете? — с большим интересом и живостью стал расспрашивать Владыка, видимо очень довольный этим обстоятельством. Вкратце я ему все рассказала.
— А все же вы — храбрый человек, не испугались такого далекого пути. Пойдемте, помолимся теперь! — и отслужил мне дорогой Владыка полный напутственный молебен в своей келье перед большой иконой Святителя Николая, окропил святой водой и благословил большой просфорой, сказав при этом:
— Вы ее не кушайте, а берегите в пути туда и обратно, это — мое вам благословение!

Долго берегла я эту последнюю просфору, подаренную Владыкой...

В воскресенье 24 июля после Литургии был отслужен в соборе напутственный молебен для архим. Исаакия. За молебном и Владыка, и о. Исаакий сильно плакали.

После вечерни мы отправились на вокзал и благополучно выехали из Алма-Аты в Москву и далее на Киев и Почаев. В Почаевской лавре, куда мы благополучно прибыли, предполагался отдых о. архим. Исаакия, но эти планы были внезапно нарушены полученным в день Преображения известием о тяжелой болезни нашего Владыки. 20 августа, помазывая меня елеем во время субботней Всенощной, отец Исаакий сказал:

— Дело плохо! Надо возвращаться.

В понедельник 29 августа мы вернулись в Алма-Ату, и на присланной на вокзал соборной машине, как были с дороги, со всеми вещами, поехали прямо к Владыке.

Встретивший нас о. Михаил из Покровской церкви рассказал, что Владыка очень ждал приезда архим. Исаакия, даже бредил этим и что его поддерживали уколами и другими сильными средствами.

Подъехали к заветному домику. Во двор пропустили всех троих, а к Владыке позвали сперва только о. Исаакия.

Владыка сидел на постели и плакал от радости: “Сын мой, сын мой вернулся, и навсегда!” А отец Исаакий опустился на колени около кровати и от слез ничего не мог говорить.

Через некоторое время разрешили и мне войти к Владыке. К постели придвинули обеденный стол, и Владыка пожелал напоить путешественников чаем, даже пытаясь сам нас угощать. Отец Исаакий сидел близ него и потихоньку рассказывал о нашем паломничестве. Я сидела напротив и молчала.

— Так вот как много было у Вас интересных переживаний, — обратился ко мне Владыка еле слышным голосом, и, пододвинув блюдечко с маслинами, добавил: — Вы, кажется, их не особенно любите... Но привыкайте к монашескому кушанью!

Через день, 31 августа, я снова проникла к Владыке, на этот раз почти насильно. Я узнала в храме, что над ним будет совершено таинство соборования, но без присутствия посторонних, так как одного духовенства должно быть 7 человек, да певчие, да домашние, а потолки в доме низкие и погода еще жаркая, так что больному очень трудно дышать.

И все же я постучалась в ворота и попросила пропустить меня в нижний полуподвальный этаж, где хорошо слышно пение из кельи Владыки, чтобы там помолиться при совершении таинства.

Когда началась служба, кто-то из домашних позвал меня на террасу, где я и молилась не только во время елеосвящения, но и всю Всенощную, которую затем служил архимандрит Исаакий. Во время Всенощной после чтения Евангелия все присутствующие подходили под благословение к Владыке и поздравляли его с совершившимся над ним таинством. Он сидел умиленный на кровати, свесив ноги. Я сказала ему то, что чувствовала — что здоровье его теперь будет лучше, и он взглядом и улыбкой поблагодарил меня. Действительно, в ближайшие дни он чувствовал себя гораздо бодрее.

Однако, 7 сентября Александра Андреевна пришла к нам очень расстроенная и рассказала, что ночью у Владыки был тяжелый сердечный приступ. Причину этого она видит в том, что накануне Владыка вставал с постели и принимал у себя епископа Ташкентского Ермогена. Деловая беседа затянулась у них на целых три часа, чего по состоянию здоровья Владыки, делать было нельзя. С этого дня его состояние пошло на ухудшение.

Тоска моя по Владыке и желание видеть его достигли предела, когда, наконец, во вторник 20 сентября архим. Исаакий неожиданно после акафиста св. великомученице Варваре увез меня к нему. Оказывается, Вере Афанасьевне пришло в голову пригласить меня, чтобы написать письма сестрам Владыки, по его желанию.

Владыка сильно ослаб за те три недели, что я его не видела, но был еще в полной памяти. Говорил он неразборчиво, так что мне без привычки было трудно понять его. Отец Исаакий скоро уехал, а я осталась и пробыла около Владыки 6 с половиной часов. Писание сестрам было пока отложено из-за слабости его состояния, и я могла быть только полезна тем, что отгоняла мух по поручению Веры Афанасьевны. Нечего говорить, что и это было мне в радость. Но когда Владыка попытался поговорить со мной и задал вопрос: “Что поведаете мне доброго о своем житии?” — то Вера Афанасьевна внушительным пинком в спину дала мне понять, что беседа сегодня отменяется.

Это был праздник Рождества Богородицы. Я приехала к Владыке еще до 9 часов и узнала, что ночью с ним был очень тяжелый приступ, и сейчас он находится в тяжелом забытьи после понтапона. Меня попросили поскорее сообщить об этом о. Исаакию, пока он не уехал в храм служить Литургию. Он поручил мне передать, чтобы Владыку не будили и ничем не кормили, пока он не приедет после Литургии со Святыми Дарами.

Когда мы вернулись после Литургии, Владыка все еще спал. “Не просыпался еще!” — развела руками Вера Афанасьевна. Мы сели около постели, и отец Исаакий сказал:

— Я никуда не тороплюсь и могу ждать, сколько угодно, пока Владыка сам собою не проснется. Не тревожьте его!

Но непослушная Вера Афанасьевна сейчас же стала окликать и даже тормошить Владыку:

— Владыка, а Владыка! К Вам отец Исаакий приехал со Святыми Дарами. Причаститься надо! Просыпайтесь!

Но это мало помогало и, видимо, только тяготило полупроснувшегося Владыку. О. Исаакий уже не вмешивался, чтобы не вышло крупной неприятности. Наконец, Владыка как будто проснулся, узнал о. Исаакия, улыбнулся ему и хотел даже пошутить. Спустили с постели его ноги, за спину положили подушку, спереди поставили небольшой столик, о который он мог бы упираться руками. О. Исаакий совсем уже приготовился причастить его... но Владыка вдруг опустил свою белоснежную голову на руки, опиравшиеся на столик, и снова крепко заснул...

Вера Афанасьевна опять начала резко будить его и давать советы о. Исаакию, как причастить Владыку. О. Исаакий, наконец, вышел из терпения и попросил всех удалиться из комнаты и оставить его одного с Владыкой. В помощь себе попросил остаться врача Александру Андреевну. Но Вера Афанасьевна выпроводила ее за дверь, и осталась сама.

Через несколько минут дверь открылась, и о. Исаакий сообщил, что Владыку причастил и теперь надо напоить его чаем. Мы вошли поздравить Владыку, затем наскоро пообедали на терраске, и почти все разошлись.

В пятницу 7 октября я собралась с духом и поехала к Владыке к 5 часам в надежде на то, что по случаю дня преп. Сергия у него будет служиться Всенощная. Со мной к воротам подошли 2- 3 монахини. Нас пропустили во дворик и там велели подождать, пока уедет врач-гомеопат, который последнее время лечил Владыку.

Затем была Всенощная, которую служил о. Анатолий, обещавший завтра отслужить в келье Владыки и Литургию. Ввиду этого меня оставили там ночевать. Да и Владыка был так слаб, что врачи ожидали конца с часу на час. Врачей было двое: Нина Алексеевна и Александра Андреевна, которые дремали по полночи на большой кровати, стоявшей в столовой. На этой же кровати положили и меня. Но заснуть я не смогла ни на минуту: новизна обстановки, сознание, что я нахожусь так близко от Владыки, его бред и стоны, страх и горесть перед предстоящей разлукой с ним сделали эту ночь и для меня мучительной.

Пока сидела около Владыки Нина Алексеевна, он метался и бредил. Когда сменила ее Александра Андреевна, он затих и успокоился. Но тут помешала ему заснуть Вера Афанасьевна, пожелавшая устроить ему купанье в 2 часа ночи. После этого он, конечно, потерял сон окончательно.

В 5 часов все мы уже поднялись. Одна из монахинь читала Владыке утренние молитвы. С первым трамваем приехал о. Даниил слепенький, духовник Владыки, чтобы исповедовать его. Но Вера Афанасьевна решительно воспротивилась этому, сказав о. Даниилу, что Владыка очень слаб и исповедоваться не может. О. Даниил кротко выслушал это и отправился в собор исповедовать прихожан.

К 8 часам приехал о. Анатолий и стал готовиться к служению Литургии. В столовой пели и читали человек 5 монахинь. Владыка был в сознании, и иногда даже давал возгласы слабым голосом. После причащения он окреп настолько, что после обеда попросил меня сесть около его постели и почитать ему вслух небольшие повести из Пролога. Я прочитала их две, а потом он задремал, и я отгоняла от него мух.

Это была суббота, и около 5 часов в келье Владыки началась Всенощная, которая длилась, впрочем, не очень долго — много скорее, чем когда служил ее сам Владыка в прежние годы. Так закончился день преп. Сергия Радонежского, и я поехала домой с глубокой благодарностью в душе к Преподобному, который послал мне радость пробыть около Владыки больше суток.

В субботу 22 октября перед Всенощной я заехала к Владыке — опять не приняли, но узнала, что ему плохо, поехали за Зотовым, и Вера Афанасьевна спрашивала меня, куда делась Александра Андреевна. А она в ту ночь отсыпалась у нас после многих бессонных ночей, проведенных у постели Владыки.

Все воскресенье до вечерни я была в полном неведении, а после вечернего акафиста удалось узнать кое-что: утром было Владыке очень плохо; затем он причастился Святых Таин из рук архимандрита Исаакия и стал готовиться к смерти, отказываясь от еды и от лекарств.

В субботу, оказывается, побывали у него одновременно два врача — и Зотов, и гомеопат, и согласно пришли к выводу, что жить осталось Владыке не больше трех дней, о чем сообщили только Александре Андреевне и медсестре Александре. Меня поразило это известие, и большого труда стоило мне послушаться Александру Андреевну и не ехать сразу к Владыке, а отложить свое посещение до раннего утра следующего дня.

В 8 часов утра 24 октября я была там, когда заканчивалось чтение утренних молитв. Владыку уговорили выпить немного теплого молока и для этого посадили его на кровати. Меня он узнал и благословил. Слабым голосом попросил мандарин, но их в доме не было, да и в городе достать их в то время было невозможно.

Вскоре приехал гомеопат, изготовил какое-то лекарство и велел давать его Владыке через определенные промежутки времени.

Владыка спокойно дремал, а Вера Афанасьевна сама гоняла от него мух. Но вскоре у него снова случился приступ с острой сердечной болью, такой, что Владыка даже вскрикнул.

Заходила навестить его врач Александра Яковлевна, и он попросил ее подежурить у него в эту ночь. Я бы тоже охотно подежурила там, но Вера Афанасьевна, как бы угадав мои мысли, довольно резко сказала: “Поезжай домой, сегодня здесь и так много народу”. Конечно, в таких обстоятельствах обижаться не приходится, да и жаль было ее, начинавшую понимать надвигавшуюся грустную неизбежность...

Я подошла к Владыке пожелать ему спокойной ночи. Он задержал свою руку в моих, принимавших его благословение, крепко пожал их и долго не выпускал...

— Будешь сегодня дома ночевать?

И в этих словах как будто звучала мольба не покидать его в предсмертный час.

— Я утром с первым же трамваем приеду! — еле живая ответила я. Второй раз в жизни назвал меня Владыка на “ты” — тогда, перед поездкой в Почаев, обидевшись на меня, и теперь — перед разлукой (не хочется говорить “вечной”, но, может быть, и очень длительной, до встречи — буду надеяться — за гробом).

На другой день я побоялась даже войти в квартиру Владыки, а попросила вызвать мне Александру Андреевну. Но мне сказали, что там читают акафист св. великомученице Варваре (был вторник, когда в соборе обычно читают этот акафист). Владыка лежал с закрытыми глазами и ничего не говорил.

После акафиста Александра Андреевна попросила меня не отлучаться весь день, так как с ночи появились хрипы, и вряд ли Владыка доживет до следующего дня, а ей и сестре Александре надо было с утра идти на работу.

Приехали к Владыке о. Исаакий с о. Анатолием. Пришлось им осторожно предупредить Веру Афанасьевну о близкой кончине и дать ей некоторые указания.

Владыка по-прежнему лежал с закрытыми глазами. О. Исаакий сказал мне, что лишнего народу не надо допускать к Владыке, оберегая покой его души, кормить тоже не следует, а читать ему акафисты, что он вообще очень любил. Вскоре ушли о. Исаакий и о. Анатолий, а в столовую проникло несколько монахинь.

Мы стали читать акафист Святителю Николаю. Вера Афанасьевна зажгла свечи у большой иконы Святителя в келье Владыки и со слезами на глазах, присмиревшая и кроткая, молилась со всеми вместе. Почти все плакали. Владыка лежал по-прежнему с закрытыми глазами, но как будто улыбающийся и довольный.

Закончив, я поцеловала его руку, лежавшую на одеяле. Мне было досадно на свое бесчувствие: я точно окаменела, и не только не пролила ни одной слезинки, но была как будто во сне, и только сознание регистрировало происходящее, без участия сердца.

Потом читались и другие акафисты. Так прошло время до 4 часов, когда неожиданно появилась сестра Александра.

Вера Афанасьевна пожаловалась ей на то, что Владыке трудно дышать “из-за того, что у него заложен нос”, и Александра мазью смазала ему ноздри, а проходя мимо меня, шепнула: “У него полный отек, и горло, и все опухло!”

— Горячего молока, Владыка, выпей-ка! — предложила Вера Афанасьевна, стоя около него с чашкой молока.
—Выдумала тоже, молока! Да он сразу захлебнется! — не выдержала Александра. Дыхание стало тяжелым.
— Отойдите все! Дайте воздуху Владыке! — скомандовала Александра.

Более послушные отступили, монахиня Анна, приехавшая к Владыке из Орла, начала читать канон на исход души. Зажгли свечу и дали ее в руку Владыке, Вера Афанасьевна ее придерживала. Певчая Мария слегка придерживала голову Владыки. С последними словами канона наклонившаяся над Владыкой сестра Александра произнесла:

— Все кончено!

Скончался Владыка тихо, будто уснул. Мне не верилось. Почему она знает, что все кончено?! Ведь сколько раз уже врачи предполагали близкий конец, а Владыка, бывало, через некоторое время приходит в себя и даже запоет: “С нами Бог!” Может и теперь еще откроет глаза...

Комната тем временем наполнилась плачущими. Дав некоторую волю общим слезам, монахиня Анна велела всем положить по 12 поклонов и затем приложиться к Владыке.

В 6 часов началась первая панихида, которую служил архим. Исаакий с прочим духовенством. Владыка лежал на столе в полном архиерейском облачении, спокойный и прекрасный, с непокрытым еще лицом. Рыдания прерывали пение. После панихиды я поехала домой.

На другое утро я вышла из дому, когда не было еще 6 часов. Успела к утренней панихиде. Народ все прибывал, образовав огромную очередь и даже давку у дверей домика Владыки.

В половине четвертого по-полудни состоялось перенесение тела в собор. Шествие было грандиозное, многие несли зажженные свечи, пели: “Святый Боже...” И далеко виднелся несомый на руках и колышущийся над головами огромной толпы гроб, и горел на солнце алмазный крестик митры.

В пятницу 28 октября было отпевание, которое совершал приехавший из Ташкента епископ Ермоген соборно с духовенством.

Шествие на кладбище было несравненно более грандиозным, чем из квартиры в собор. Владыку провожало около 40 тысяч человек, 30 священников, 5 диаконов во главе с Владыкой Ермогеном.

Гроб опускали в могилу, когда уже начало темнеть, и светила луна. Настроение было приподнятое и от обилия народа, и от того почтения, которое оказывали процессии даже не причастные к Церкви люди.

“Радуйся, благая Вратарнице, двери райския верным отверзающая...” — звучал над засыпанной могилой припев к акафисту любимой Владыкой иконе Иверской, в канун дня праздника которой, под благовест к вечерне, он и скончался.

Мир праху твоему, и Царствие Небесное светлой и любящей душе Твоей, незабываемый Владыка!