ГОДЫ ОБУЧЕНИЯ В НАЧАЛЬНОЙ ШКОЛЕ

Я уже говорил, что отец мой был педагогом и занимал должность учителя в сельской школе в Хотыницах. Там и я учился до своего поступления в петербургское 1-е Реальное училище. Курс обучения в школе был трехгодичный, в соответствии с чем имелось три отделения: младшее, среднее и старшее. Учитель был один, поэтому все три группы занимались в одном классе одновременно. От педагога требовалось большое умение вести урок так, чтобы дети разных отделений не мешали друг другу заниматься. Обычно одна группа слушала объяснения учителя и отвечала на его вопросы, другая в это время прорабатывала по книжке заданный урок, а третья — писала письменную работу. Дисциплина была хорошая, почему и было возможно так преподавать. Раз в неделю происходил таким же образом урок Закона Божия. Батюшка тоже одной из групп вынужден был давать письменную работу, пока занимался с двумя другими.

Припоминается по этому поводу один курьез: задано было написать наизусть Символ веры. Один из учеников написал заглавие так: "Символверы". Рассказал этот случай батюшка моему отцу, а он поделился своим очередным курьезом. Писали ученики диктовку на употребление тире вместо слова "есть". Учитель диктует:

"Трудолюбие — добродетель. Олень — лесной зверь". А ученик пишет: "Трудолюбие — добродетель, а лень — лесной зверь".

Настоятель нашей екатерининской церкви преподавал в нескольких окрестных селах и поэтому больше одного раза в неделю посещать нас не мог. Все остальное преподавал папа. Назывались уроки или "русский язык", или "арифметика", но по своей любви к точным наукам отец на этих же уроках давал понятие о явлениях природы и даже сопровождал уроки простейшими опытами по физике, что программой не предусматривалось, но детям очень нравилось. В книге для чтения по русскому языку для старшего возраста были помещены и небольшие повествования из русской истории. Обучал отец нас и пению, и, как я уже говорил, все ученики его пели в церковном хоре. В школе была хорошая библиотека детских книг, и я до сих пор помню содержание некоторых народных сказок в стихах, например "Три Ивана" или "Похождения отставного солдата". Прекрасные повести Авенариуса на исторические темы тоже мне очень нравились и развивали меня. Кроме школьной библиотеки, образовалась у меня и своя личная библиотечка из подаренных мне книг. Получал я на свое имя и еженедельный детский журнал "Задушевное слово". Кроме трогательных детских повестей любимой нами писательницы Чарской, запомнились мне и комические рисунки. Например, изображена тесная кухня в Китае, толстая китаянка на крохотных ножках стоит подбоченясь и смотрит на двух китайцев, стоящих спинами друг к другу. Косы их связаны и имеют вид натянутой веревки, на которой развешано белье. Текст под картинкой гласит:

Ду-Чи-Фу во время стирки
Поступает без придирки:
Свяжет косы мужа с свекром
И бельем завесит мокрым.

Или вот что сохранила память через 60 с лишним лет:

Говорят, что лягушата
Без усов, не бородаты.

Франта нет меж них такого,
Кто усы, бородку бреют:
Лягушата не имеют
Ни того и ни другого.

Раз какой-то лягушонок
На гулянье торопился,
Вдруг — навстречу паучонок.
Лягушонок изумился: "Ба!"

Потом соображает,
Паучонка в рот кладет.
Его лапки выпускает,
Как усы их расправляет,
Словно истый франт идет!

И "франт" изображен — пузатенький, на задних лапках, пучеглазый, "усатый".

Особенно памятны мне елки на Рождество и приготовления к ним. Мы заранее начинали клеить игрушки: домики, фигурки, коробочки, которые будут висеть на елке, цепи из золотой бумаги, но старались делать это по секрету от Оли, чтобы ей было интереснее увидеть уже готовую, наряженную елку.

Но вот приближается праздник. В школе каникулы, опустел класс. Мы с папой собираемся в лес за елкой, одеваемся охотниками, папа берет топор, и у меня есть свой, маленький. Сговариваемся с соседом — крестьянином дедушкой Степаном Порфирьевичем, который запрягает в дровни своего Мальчика, привязывает сзади еще двое санок для елки. Берем две пары лыж и катим в лес, опять по секрету от Оли.

Лес недалеко. Останавливаемся. Порфирьич остается около саней, курит и стережет Мальчика, а мы с папой становимся на лыжи и углубляемся в чащу леса. Сбрасываем снег с выбранной елки ударом по стволу, проверяем ее со всех сторон, и, если она красивая, пушистая и симметричная, папа начинает рубить ее.

Немного поработав, он делает вид, что устал, и предоставляет мне докончить рубку и свалить елку моим маленьким топориком. Затем связываем ее веревкой, чтобы не торчали и не обломались ветви, несем к лошади и укладываем на двое саночек.

Привозим к школе, ставим во дворе за сарайчиком, где не видно. Потом в нетопленом классе папа укрепляет елку на крестовине, и мы украшаем ее игрушками, цветными свечками, золотыми цепями, пряниками и небольшими яблоками.

В первый день праздника к вечеру зажигаем елку для нашей семьи. Все мы поем около елки: "Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума..." Когда спеты тропарь и кондак праздника, начинаются выступления присутствующих. Каждый из нас поет или читает какое-нибудь стихотворение.

Под елкой стоит столик с подарками. Нам разрешается подойти и отыскать, что нам предназначено. Даже Оля, зная букву "о", легко находит свою закутанную куклу. Мне достается большой пакет. "Можно развернуть?" — спрашиваю. — "Конечно, это твое!" Там оказывается прибор для выпиливания по дереву, какой мне давно хотелось иметь. Любительница рукоделия Тоня получает пяльцы и набор шелковых ниток и рисунков для вышивания.

Тушим пока свечи на елке и садимся пить чай с елочными гостинцами. Между тем папа и Кленя незаметно исчезают из комнаты. Вдруг раздается энергичный стук в дверь... "Кто там?" — спрашивает мама. "Пустите, это Дед Мороз!" — отвечает незнакомый мужской голос. Отворяем. Действительно, входит старик с огромной седой бородой, с надвинутой на глаза шапкой. За плечами у него два мешка. Из одного мешка торчит розга, а в другом, очевидно, какие-то пакеты. Вместе с Дедом Морозом входит Баба Карга — скрюченная старушонка, вроде Бабы Яги, но доброжелательная.

Мама предлагает гостям полюбоваться на зажженную елку. Они соглашаются, и мы повторяем всю программу выступлений. Дед Мороз "экзаменует" нас, спрашивает молитвы. Мы их знаем. "Всегда ли слушаетесь старших?" Оля с испугом косится на розгу, прячется за меня и шепотом просит: "Не выдавай меня". Мама подтверждает, что вообще слушаются, но иногда бывает, что капризничают и плохо ведут себя. Мы обещаем, что впредь этого не будет, и тогда гости развязывают свои мешки... Баба Карга высыпает из своего мешка орехи, мандарины и прочие сладости.

Дед Мороз дарит каждому по книжке с картинками, мама предлагает гостям чаю, но они отказываются под предлогом, что им еще предстоит много дел: надо обойти несколько домов, где есть дети. Уходят.

Мы разглядываем новые книжки, когда входят папа и Кленя. "Как жалко, что вы выходили, а у нас тут были гости — Дед Мороз и Баба Карга. Мы для них елку зажигали, а они нам сколько всего подарили!" — рассказывает мама. Папа улыбается в усы, очень довольный, что не все его узнали в роли Деда Мороза. Оля действительно вполне убеждена, что приходил настоящий Дед Мороз.

На третий или четвертый день праздника в том же помещении повторяется торжество для школьников. Елка еще во всей красе, вставляют лишь новые свечи в подсвечники и зажигают их. Дети всех трех отделений со своими родителями заполняют помещение. Опять сперва поют тропарь и кондак праздника, а потом, взявшись за руки, образуют вокруг елки огромный хоровод. Поют детские песенки: "Ах, попалась птичка, стой", и кто-нибудь из малышей изображает птичку, которая пытается выскочить из круга наружу. Для выступлений устроена эстрада. На ней стоит хорошенькая девочка с лиловыми ленточками в косичках — Маня Гаврилова — и декламирует:

Тает снежок,
Ожил лужок,
День прибывает.
Когда это бывает?

Мы все стоим кругом эстрады и хором отвечаем: "Весной!"

Маня продолжает:

Солнце печет.
Липа цветет.
Рожь поспевает.
Когда это бывает?

"Летом!" — кричим мы внизу.

Пусты поля.
Мокнет земля,
Дождь поливает.
Когда это бывает?

Глас "народа" утверждает, что осенью.

Снег на полях.
Лед на реках.
Вьюга гуляет.
Когда это бывает?

Ну, конечно, зимой.

После исполнения четырех времен года на эстраде читаются некоторые басни Крылова в лицах. Восторг зрителей вполне вознаграждает труд папы и мамы по устроению этого торжества. Раздают подарки. Кроме обязательных для всех пакетов со сладостями, нуждающиеся получают обувь, отрез на одежду. Об этом позаботился особый комитет с Костиным отцом во главе. Ни Деда Мороза, ни ряженых на елке в школе не бывало. А по улицам деревни ходили забавные фигуры: "Медведь" с поводырем, "Коза", "Барабанщик", "Журавель" с трещоткой. Но это были взрослые люди.

В 1905 или 1906 году родители подарили мне на день рождения записную книжку с карандашом и хорошенький перочинный ножик. Стал я вести свой первый в жизни дневник. В него записывал я свои школьные впечатления и, между прочим, написал фразу: "А Маня Гаврилова — хорошенькая девочка" (то есть та самая "артистка", которая запевала "четыре времени года" на школьной елке). На мою беду старшая сестра Тоня успела сунуть свой любопытный носик в мой дневник и во время чая, когда мы все сидели за столом, вдруг заявила: "А у Вани есть невеста!" Папа в это время читал газету. Он обладал в достаточной мере чувством юмора и из-за газеты подал реплику: "Ну что же, пора!" Мама же спросила: "Кто же такая?" "Маня Гаврилова", — сообщает Тоня. Ох, уж эти старшие сестры! Бедный "жених" юркнул под стол и едва удержался, чтобы не укусить Тоню, как случилось с ним однажды в раннем детстве.

Быстро бежит время в школьных занятиях, и вот уже приближается Пасха. В Великий пост мы постились всей семьей. Я особенно любил поститься и сам себя лишал варенья к чаю, хотя оно Уставом и не запрещено. Перед самым праздником много хозяйственных хлопот, в которых посильное участие принимали и мы, дети. Чистить изюм или миндаль мне поручали редко, так как по зернышку и по ягодке они все же заметно убывали во время моей работы. Зато протирать скоромный творог через решето поручали мне охотно, и мама была уверена, что ни одна крупинка не попадет мне в рот.

Но однажды, к великому своему горю, я оскоромился перед самой Пасхой. А дело было так. Запекался у нас окорок в тесте. Когда с него сняли румяную ароматную корочку теста, Тоня, которая не была большой постницей, съела кусочек корочки и, как Ева Адаму, предложила и мне попробовать, и я соблазнился, будучи, впрочем, уверен, что тесто "постное". Но, когда я съел, Тоня начала дразнить меня, что я "оскоромился", так как тесто ведь "пропиталось свиным салом!".

Я не взвидел света от огорчения и разревелся во все горло. Действительно: поститься весь Великий пост и так нелепо оскоромиться в Страстную Субботу! Тоню родители за это побранили, но мое огорчение улеглось не скоро.

К заутрене в церковь мы ходили всей семьей. Папа нес фонарь, освещая дорогу с образовавшимися уже лужами талого снега. Часто приходилось обходить их, теснясь к забору. Внезапно раздавался восторженный звонкий голосок Оли: "Ах! Я галошу потеряла!" Останавливались, искали, находили и продолжали свое путешествие. Вот и речка Хотынка, где мы все моем свои галоши, а на пригорке около речки светится уже огнями церковь.

Входим — народу уже много. Пол устлан вместо ковров ветками ельника — как "для параду", так и для облегчения уборки помещения после службы. В храме у Плащаницы читает Деяния какой-нибудь мужичок. Батюшка подходит и закрывает рукавом рясы книгу в знак того, что пора начинать службу.

Раздается первый удар колокола. Это была почетная обязанность — звонить на колокольне в пасхальную ночь. Старейшие по возрасту мужички, старше 70 лет, соблюдали между собою строгую очередь, кому звонить в этом году. Особенно памятен мне старик Самсон Алексеев, который очень любил вести беседы на духовные темы с моим отцом. Сидит он, бывало, на завалинке и рассказывает папе свой сон: "Вижу я лестницу до небес и наверху Бог Саваоф. Он меня зовет: "Самсон!" Я в страхе и трепете спрашиваю: "Чаво, Господи?" — "Полезай сюда!" А мне страшно, лестница качается: "Боюсь, Господи!" И так три раза. "Дурак ты, Самсон", — говорит Господь. К чему бы это?" Не знаю, как растолковал отец мой ему этот сон. Самсону было уже 80 лет, но и он, в свою очередь, ни за что бы не пропустил своего участия в пасхальном звоне, хотя подниматься на колокольню было ему уже нелегко.

Выходит крестный ход. Диакона в церкви не было, идут батюшка и псаломщик, за ними — все прихожане. Я тоже принимаю деятельное участие в крестном ходе — несу на полотенце Евангелие, для меня еще тяжеловатое. Церковь остается почти пустая. На колокольне — минорный "перебор". Входят в церковь: "Христос воскресе!" Радостный трезвон во все колокола. Весь народ стоит со свечами. Когда кончается служба, уже брезжит рассвет. Идем опять по лужам. Дома сразу разговляемся. На столе стоят окорок, телятина, ветчины, куличи, и пасха, и чудесные крашеные яйца. Нам дарят особенно красивые: фарфоровые или деревянные, вложенные одно в другое, с сюрпризом внутри. Оля, в восторге от всего пережитого вообще и от полученного яичка в особенности, падает на пол и начинается кувыркаться... На другой день обед не варят, а целый день стоит накрытый пасхальный стол, к которому добавляют лишь горячий чай или кофе с молоком, и все сыты.

Помню, была очень веселая, к Пасхе особенно подходящая граммофонная пластинка (у Кости был граммофон).

Сперва слышно, как деревенские подростки играют в рюхи, потом сговариваются идти звонить на колокольню. Слышно, как скрипят под их ногами ступеньки лестницы, как потом, сговорившись, они ударяют в колокола, и раздается радостный пасхальный громкий трезвон. И мы с папой в первый день праздника поднимались на колокольню звонить.

В пасхальные дни удобно делать и запасы для задуманного путешествия. Мы с Костей решили бежать из дому на остров Хортицу, чтобы восстановить там Запорожскую сечь. Призыв Тараса Бульбы перед походом о том, чтобы заготавливали для него пшеницу, деготь и прочее, относился прямо к нам, но, считаясь с современными условиями, надо готовить... консервы. Для этого кусок ветчины или телятины заворачиваем в блестящую бумагу из-под шоколада — так он уже не испортится. Склад продуктов — за шкафом в щелке, куда не пролезет и кошка. Но очень скоро невероятная вонь из этого угла побудила маму произвести там генеральную уборку, и секрет наш открылся. Я не отпираюсь, честно во всем признаюсь. А не уехали еще потому, что денег на дорогу не хватает: билет от Молосковиц до Петербурга стоит 93 копейки, а у нас в копилке только 50 копеек. Как мы бы добирались до острова Хортицы от Петербурга, мы не очень задумывались.

В годы учения в начальной школе начались мои первые опыты стихотворчества. Правда, ради рифмы иногда получалось несоответствие отдельного слова с общим настроением, как видно на следующих примерах:

Васильком любуюсь я:
Ах, цветочек милый!
Нет прекраснее тебя!
Я — твой друг унылый.
Кто танцует краковяк?
Вот и эдак, вот и так!
Тетя Катя, Вы ли это?
Я узнал Вас без лорнета!

Впоследствии выражать свои чувства в стихотворной форме сделалось моей потребностью, особенно в дни пребывания на фронте.

Настает лето, которое мы проводим уже не в Крякове, а в Хотыницах. Здесь есть река, а с нею возможность учиться плавать, ловить рыбу. И общество у меня уже другое: не двоюродные сестры с куклами, а мальчуганы из папиной школы, и особенно верные мои друзья Костя и Миша. Мы проводим вместе целые дни. Одну неделю изображаем из себя краснокожих индейцев, начитавшись Фенимора Купера, другую — запорожских казаков, потом — средневековых рыцарей. Эта последняя игра особенно у нас процветала и длилась много лет. Нас на это вдохновляли романы Вальтера Скотта. В школьной библиотеке был экземпляр "Айвенго" — прекрасный полный перевод с английского. Тот полуостровок, который я уже поминал в предыдущей главе, иногда изображал из себя крепость Акру, которую мы, рыцари, должны были взять на пути ко Гробу Господню. Там росла высокая крапива, и мы своими деревянными мечами рубили ее, считая, что это неверные сарацины. Ожоги от крапивы считались за полученные раны. После отчаянной схватки с противником крепость взята, и на ней водружается знамя. Служится благодарственный молебен. Я изображаю из себя диакона, Костя служит за священника, Миша — за псаломщика, а иногда сторожит нас, как часовой.

Хочу еще сказать несколько слов о том, как мы втроем ловили на реке рыбу. Ловили и удочками, и бреднем (большой мешок из редкой мешковины с грузом), и острогой, которая заменялась у нас большой старой вилкой...

Когда, бывало, шли с бреднем в воде по течению, то двое из нас раздевались и тянули бредень, а третий по берегу нес обувь, одежду и ведро для рыбы. Через каждые 50 или 100 шагов менялись, соблюдая строгую очередность. У берегов между корнями деревьев можно было руками поймать сонного налима. Миша, нырнув туда однажды, ухватил раз что-то огромное и скользкое, но оказалось, что это была чрезвычайно старая лягушка.

Из нас троих Миша лучше всех лазил на деревья, Костя — стрелял, а я — плавал. Учили меня плавать мои товарищи по начальной школе. Впоследствии мне пришлось поплавать во многих реках и в трех морях (Балтийском, Черном и Азовском). О том, как мы играли в индейцев, я уже упоминал. Свои головы мы украшали перьями. Полагалось бы употреблять орлиные, но таковых у нас не было, и потому мы заменяли их индюшачьими из маминого хозяйства. Когда резали индюшку, перья шли в нашу пользу. На черенке пера изображался, как у индейцев, характер подвига. Чтобы получить перо "ку", надо было, например, пройти пешком 20 верст или убить змею. За подвиги еще более выдающиеся полагалось наградить пером "гран-ку", верх у которого был срезан и туда привязаны косички из конского волоса.

За описываемый период времени (с осени 1903 по осень 1906 года) произошло три события исторического значения: прославление преподобного Серафима Саровского 19 июля 1903 года; русско-японская война с 26 января 1904 года; первая революция 1905 года с Манифестом о Конституции 17 октября 1905 года.

О моем отношении к преподобному Серафиму я уже говорил раньше. В журнале "Нива" было подробно описано торжество открытия его мощей с обилием иллюстраций. И русско-японская война тоже была достаточно освещена в печати... В "Ниве" помещались портреты юных добровольцев и разведчиков, и под влиянием этих снимков я одно время тоже собирался отправиться на войну, но сообщников себе не искал. И замысел этот остался в тайне.

Одна из друзей нашего дома, а может быть, и дальняя родственница наша (мы ее звали тетя Оля), была в Порт-Артуре во время войны в качестве сестры милосердия. Когда Порт-Артур был сдан, тетя Оля вместе с прочими жителями русского происхождения была отправлена в Японию. К пленным японцы относились очень хорошо, чувствуя себя победителями в войне с таким великим государством, как Россия. Прекрасно кормили, содержали в чистоте, не стесняли свободы передвижения по городу. Когда был произведен размен пленных, тетя Оля вернулась в Петербург.

Всем пленным при отъезде сделали много подарков: материи, веера, безделушки из бумаги, соломки и фарфора. Тетя Оля всем нам подарила японские вещи: маме — шелковую материю и веер, Тоне — комодик в виде многоярусной пагоды со многими ящичками, мне — коллекцию языческих "боженят", семь или девять штук разного размера, с отверстиями для ношения их у пояса. Они соответствовали стихиям природы: божок солнца, дождя, ветра и тому подобное. Пойдет японка гулять без дождевого зонтика и захватит ее дождь — она наклонится к поясу и тихонько попросит "дождевого божка" повременить с дождем, пока она не дойдет до дома.

С нашими военными неудачами этих лет связано некоторым образом и мое поступление в 1-е Реальное училище. Когда приближалось окончание мною папиной школы, то мне был задан вопрос: "Кем бы ты хотел быть, когда вырастешь?" Ответ был давно готов: "Батюшкой!" — "Видишь, сынок, если бы мы отдали тебя в Духовное училище (а это вообще и не так легко было бы сделать, так как там учатся преимущественно дети лиц духовного звания), ты бы мог к моменту окончания курса изменить свое мнение и захотеть пойти по другой специальности. Ты бы мог сказать: "Вот, родители послушались меня, еще десятилетнего дурачка, а теперь мне трудно поступить в светское высшее учебное заведение". Если же ты окончишь светскую школу (гимназию или реальное училище) и твое намерение быть батюшкой не изменится, то мы даем тебе слово не возражать против того, чтобы ты поступил потом в Духовную академию". Я согласился с доводами моих родителей. Выбрано же было реальное училище, а не гимназия потому, что поражение России в тот момент многие приписывали отсталости нашей в области техники. Папа, любивший точные науки, был согласен с этим мнением и считал, что необходимо всемерно содействовать развитию в России технического образования. В Петербурге тогда существовало три реальных училища. Первое было наилучшим из них. Главное же преимущество для нашей семьи заключалось в том, что при нем было общежитие для иногородних воспитанников...