ЧАСТЬ I

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ АРХИМАНДРИТА ИСААКИЯ

Архимандрит Исаакий (Виноградов)

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ДЕТСТВА

Много раз мои духовные чада просили меня изложить в письменной форме те рассказы о пережитом мною, которые при разных обстоятельствах во время дружеской беседы случалось мне вести, но недостаток времени не давал возможности исполнить эту просьбу.

Теперь, в период выздоровления после тяжелой болезни, появился у меня некоторый досуг, и я решил употребить его на это. Если полагается христианину в конце каждого дня вспоминать все свои слова, мысли и чувства за этот день, каяться в том, чем он мог оскорбить Бога, и благодарить Его за все происшедшее в этот день, как радостное, так и печальное (так как и то и другое исходит от любящего нас Отца Небесного), то тем более полезно для души — скажу даже: прямо необходимо — от времени до времени проверять свою жизнь, вспоминая ее со всеми подробностями за определенный промежуток времени. Так принято делать, например, когда человек готовится к монашескому постригу. Это очень полезно еще и тем, что человек получает возможность почтить родных и наставников своих, которые формировали его душу, и тем сотворить по ним духовную тризну. Так и смотрю я на эти записи.

4 августа 1953 года

РОДИТЕЛИ

Дед мой по отцу происходит из дворовых людей князей Долгоруковых, большие поместья которых находились в Ямбургском уезде Петербургской губернии (теперь Кингисепский район Ленинградской области). Дед мой Василий уже откупился на волю. И он, и бабушка моя Евфросиния скончались еще до моего рождения, и я о них почти ничего не знаю.

Отец мой, тоже Василий, был четвертым ребенком в семье. До него родились три его сестры: Татьяна, Параскева, Екатерина, а после него — два брата: Иван и Георгий. Второй из них был моим крестным отцом.

Родился отец в деревне Кряково, в 12 верстах от деревни Хотыницы, в которой он впоследствии преподавал в течение 39 лет. Недалеко была станция Молосковицы Балтийской железной дороги (103 версты от Санкт-Петербурга). Василий Васильевич Виноградов появился на свет 11 августа (по старому стилю), когда отмечают память преподобномученика Василия Печерского, и при крещении получил его имя, так что он праздновал день своего Ангела и день рождения одновременно. Он окончил Учительскую семинарию в городе Гатчине и получил место учителя в земской начальной школе в деревне Хотыницы, в пяти верстах от Молосковиц, где и прожил до самой смерти.

Был он человеком разносторонним, очень начитанным и любившим свое дело. Все лучшие произведения наших писателей: Пушкина, Гоголя, Тургенева и других — я узнал прежде всего в прекрасном чтении моего отца, когда он по вечерам, закончив исправление ученических тетрадей и подготовку к урокам следующего дня, собирал всю семью около себя и читал нам вслух журнал "Нива" и те богатые приложения, которыми он сопровождался. Но интерес у него был не только к литературе, но и ко всем областям человеческого знания, и даже преимущественно к наукам точным: математике, физике и химии. Свои занятия в начальной школе сопровождал он совершенно не обязательными опытами по физике и химии, для того чтобы заинтересовать учеников. Происходя из крестьян, он тяготел к земле и изучал агрономию. Производил метеорологические наблюдения, отлично знал ремесла столярное и сапожное, мог сам себе и состряпать, и починить белье и одежду. Хорошо играл на скрипке и фисгармонии. Любил пение. Во все время своего учительства был регентом церковного хора, в котором принимали участие как ученики его школы, так и окончившие ее, а часто и их родители. Все члены нашей семьи также пели на клиросе, начиная с самого нежного возраста.

Отец был человеком глубоко верующим и этим даже несколько выделялся среди других учителей земских школ того предреволюционного времени, когда многие учителя только для виду присутствовали на богослужениях, будучи в душе неверующими. Отец же любил и храм Божий, и церковное пение, почитал духовенство. Каждый день в школе кто-нибудь из учеников читал перед уроками Евангелие на церковнославянском языке.

Ближайшая церковь, где отец был регентом хора, находилась в полутора верстах от Хотыниц, в погосте Каложицы. Она была построена еще в начале XIX века молодым князем Долгоруковым в память о его молодой жене, скончавшейся от чахотки в первый же год их семейной жизни. Сам князь переехал в Рим. Звали жену Екатериной, и церковь была создана в честь святой великомученицы Екатерины. В храме имелись хорошие иконы в серебряных ризах. Около него было кладбище, на котором впоследствии нашел упокоение и отец мой. Тут же стоял и домик для священника и псаломщика, а других строений не было. Церковь эта окормляла несколько окрестных деревень, в том числе и Хотыницы.

Ученики любили моего отца, они не теряли с ним связи и по окончании школы. Особенно трогательно было, когда приходили к нему прощаться бывшие ученики его, призванные на военную службу. Он по-отечески давал таким юношам советы, например: "Вот я помню, у тебя был хороший почерк (помнил это, хотя прошло уже несколько лет после окончания этим учеником школы). Старайся быть точным, аккуратным во всем, и, возможно, тебе удастся сделаться ротным писарем, а может быть, дослужишься и до полкового. Все-таки эта работа чистая и не такая трудная, как быть рядовым солдатом". Пили чай с новобранцем всей семьей, затем прощались, причем (это особенно трогательно) отъезжающий просил отца благословить его на дорогу. И он всегда охотно и благоговейно это исполнял, направляя, кроме того, и к священнику для благословения.

При большом опыте отца в педагогической деятельности, при отношении его к делу в высшей степени добросовестном он часто должен был инструктировать более молодых педагогов и принимать участие в различных учительских съездах и совещаниях. На одном из таких съездов (в Гатчине) впервые познакомился он с моей матерью.

Родина моей матери — село Сиворицы Гатчинского уезда Петербургской губернии. Отец ее, Иван Михайлович Лихачев, был фельдшером, и мать ее, Антонина Ивановна, — тоже. У них был сын Павел, впоследствии принявший сан священника, и три дочери: Анна (моя мама), Анастасия и Александра. Кроме них, была еще приемная дочь Елизавета, о которой надо сказать подробнее. У дедушки, Ивана Михайловича, был друг, тоже фельдшер, по фамилии Бондырев. Во время одной жестокой холерной эпидемии на юге России многим фельдшерам предлагали поехать туда на работу. Дело, конечно, рискованное, так как легко было там заразиться и умереть, но оклад — повышенный, в силу чего желающие всегда находились.

Поехал туда и Бондырев с женой, тоже фельдшерицей, оставив свою маленькую дочь Елизавету в семье дедушки с просьбой воспитать ее, если бы с ними что случилось. Действительно, родители Лизы умерли от холеры и девочка выросла в семье дедушки. Она совершенно не чувствовала своего сиротства и долго не подозревала, что воспитавшие ее люди — не родные родители. Особенно дружила она с Анастасией, с которой была одних лет. Очень красивая, умная и добрая, Елизавета, однако, не пожелала выйти замуж и осталась старой девой. Она была крестной матерью моей и моих двух сестер. Звали мы ее Кленя — так прозвала ее на своем детском языке старшая сестра моя Тоня, не умевшая еще выговаривать слово "крестная".

Моя мама родилась 16 августа и получила имя Анна — в честь святой Анны Пророчицы (день Ангела ее был 28 августа). Она стала учительницей и работала сперва в школе в селе Сиворицы, на своей родине. На съезде в Гатчине, который происходил в весеннее время года, торжественно отмечался день памяти Святителя Николая. Из съехавшихся учителей образовался хор певчих, в котором приняли участие и отец мой, и мать, оба одинаково почитавшие этого святого. До того времени мои родители между собой еще не были знакомы. Как любили они говорить: сосватал их Святитель Николай. Этот великий угодник Божий был и моим покровителем в течение всей жизни.

Когда дело о свадьбе было решено, заказали парные иконы: Спасителя и Казанскую икону Божией Матери — в общем киоте. Там же были помещены после свадьбы и венчальные свечи, а впоследствии и крестильные крестики троих детей. На венчике Божией Матери висел крестик Тони, на венчике Спасителя — мой, а младшей сестры Ольги — на венчике Младенца Христа. Казанская икона Божией Матери, как увидим далее, имела большое значение в моей жизни. Чтобы не возвращаться к вопросу о наших иконах, упомяну, что у папы была прекрасная икона Святителя Николая из окрестностей Ферапонтова монастыря, а у мамы — икона "Всех скорбящих Радость" из петербургской церкви у стеклянного завода. Причем на изображении находились настоящие грошики, приклеенные в тех местах, на которых были они и у чудотворной иконы.

Мама моя, как и отец, отличалась большим трудолюбием. Мы никогда не видели ее без дела: она или шила нам, или вязала теплые вещи, или вышивала, обучая этому и девочек. Играла на скрипке, хорошо пела, участвовала в церковном хоре, много помогала отцу в составлении отчетов по школе, в организации школьных елок. Была очень чувствительна и часто проливала слезы при чтении папой литературных произведений. Эта ее способность легко проливать слезы передалась и мне, и я нередко ссылаюсь на мою бедную маму в тех случаях, когда приходится объяснять эту мою слабость во время проповеди с амвона.

Очень любила моя мама стихотворение Некрасова "Орина, мать солдатская" и хорошо пела его, переложенное на музыку. Попутно замечу, что строфы 13, 14 и 15 этого стихотворения ценил Преосвященный Сергий (Королев). Он говорил, что они выражают истинно христианское настроение. Привожу этот отрывок стихотворения:

Не любил, сударь, рассказывать
Он про жизнь свою военную:
Грех мирянам-то показывать
Душу, Богу обреченную.
Говорить — гневить Всевышнего,
Окаянных бесов радовать...
Чтоб не молвить слова лишнего,
На врагов не подосадовать,
Немота перед кончиною
Подобает христианину.
Знает Бог, какие тягости,
Сокрушили силу Ванину…

У мамы было большое куриное хозяйство, которое она вела образцово и даже как бы в подражание школьному делу. Каждая курица имела собственное имя (Петрушка, Рябенькая, Хохлатка) и свою страницу в тетради, где записывалось, когда она снесла яйцо, когда посажена на яйца, сколько вылупилось цыплят и т. д. Тетрадь с этими сведениями называлась у нас "Кокошная тетрадь" и папа сделал ей красивую обложку с изображением петушка и курочки и косой надписью: "Кокошная тетрадь" (Кокош — на церковнославянском языке "петух").

Вообще родители были очень дружны между собою, никогда не ссорились и даже не спорили, при нас не говорили о финансовых затруднениях, которые иногда бывали. Мы даже не знали цен различным предметам.

Родители старались доставить друг другу какую-либо радость. Я помню, как папа долго трудился, по секрету от мамы изготовляя своими руками два столика для цветов ко дню маминого рождения. Нужно было приготовить сюрприз. Для этого вся работа производилась обыкновенно в отсутствие мамы. Помогая папе, мы с Тоней шлифовали ножки и крышки для этих столиков наждачной бумагой, а когда наступало время возвращения мамы спешно прятали все в потаенном уголочке на чердаке. Помню, сюрприз удался на славу.

Да и вообще все родные наши (мои дяди и тети) жили между собою и с родителями нашими очень дружно. Вернусь к ним ненадолго.

Старшая папина сестра Татьяна имела особое влияние на развитие во мне религиозного чувства. У нее было очень много святынь из наших русских монастырей и даже из Палестины, и я в детстве часами мог рассматривать их и слушать о них рассказы. Жила она в деревне Кряково, на родине отца моего, где мы обычно проводили лето в раннем моем детстве. Почему-то мы ее звали не тетя Таня, а просто тетя. Если говорили тетя, значит, это и была Татьяна Васильевна. Замуж она не выходила, а все свои силы отдавала детям — как племянникам, так и многочисленным крестникам в деревне Кряково.

Старыми девами были и другие две папины сестры: тетя Паша и тетя Катя. Они жили в Крякове и опекали многочисленную детвору дяди Вани. Там были малыши, все младше меня: Поля, Лида, Маня и Настя, затем родился долгожданный мальчик Коля, а впоследствии и Костя. Вышло само собою как-то так, что тетя Паша преимущественно уделяла внимание Лиде и Коле, а тетя Катя — Поле и Мане. Так что ребятишки при своих недоразумениях к ним соответственно и обращались. Бывало, уйдет тетя Паша в огород за луком, а Лида с крыльца кричит: "Паша! Паша!" Та не слышит. Лида начинает плакать: "Паша — жааа!" "Что, Лидуша? Сейчас приду!" — отвечает тетя Паша. "Коля меня жа волоща-а!" (то есть "Коля меня за волосы тянет").

Дядя Ваня и дядя Юра в складчину построили новый дом в Крякове, где и жила круглый год семья дяди Вани, а летом съезжались туда все родные, и мы в том числе.

Что касается тетушек моих с маминой стороны, то тетя Настя вместе со своей подружкой (нашей крестной) Кленей жила в Петербурге, в помещении Воспитательного Дома (Мойка, 52), где обе они работали фельдшерицами. По уходе на пенсию поселились они при станции Сергиевская пустынь Балтийской железной дороги (теперь станция Володарская), в поселке Сергиево, в доме благочестивого купца Куролесова.

Это было в двух верстах от монастыря Сергиевская пустынь, в пределах благочиния отца Иоанна Кронштадтского. Он бывал в доме Куролесова и даже подарил ему свой подрясник на лебяжьем пуху, покрываясь которым Куролесов излечивался от простуды.

Другая же мамина сестра, тетя Шура, была замужем за Филиппом Мартыновичем Левашовым, заведовавшим четырехклассной министерской школой в селе Бабигоны близ Петергофа. У них было одиннадцать человек детей, из которых четверо умерли. Из оставшихся в живых особенно запомнилась мне двоюродная сестра Мура (Мария), о которой будет речь дальше.

В такой большой дружной семье проходило мое детство. К сожалению, родители мои должны были сперва жить и работать врозь, каждый в своей школе: папа — в селе Хотыницы, а мама — в селе Княжеве и других.

Старшая моя сестра Тоня родилась в Хотыницах. Была она слабенькая, и окрестили ее дома. Но батюшка пришел без купели и совершил крещение в медном тазу для варенья. После этого варенье в тазу не варили, а сам таз отвезли в Кряково. Он висел в чулане, куда меня сажали за шалости. Когда я стал постарше, мне разрешали употреблять его вместо колокола. Этим обстоятельством я пользовался впоследствии, чтобы подразнить Тоню, говоря, что меня-то крестили в настоящей купели, а ее в тазу из-под варенья.

Раздельная жизнь родителей продолжалась и после рождения старшей моей сестры Тони и меня (мы оба жили при маме), и лишь после рождения младшей моей сестры Ольги в 1901 году на семейном совете было решено соединиться всем вместе и поселиться в Хотыницах. Мама тогда перестала преподавать.