ЧАСТЬ I

Земля Казахстанская поистине преудобрена телесами сотен тысяч исповедников Православия, и сам воздух над Казахстанской землею освящен восхождением их исповеднических святых душ к Престолу благодати" — свидетельствует Преосвященный Алексий, архиепископ Алма-Атинский и Семипалатинский.

Недалеко от столицы Казахстана города Алма-Аты (ранее — город Верный), на величественных вершинах Заилийского Алатау, в Аксайском ущелье, среди необычайной тишины и вечнозеленых тянь-шаньских елей, у места, называемого по-казахски Кызыл-Жарским урочищем, что по-русски значит «красный обрыв», возвышается поклонный надмогильный деревянный крест. На каменном подножии его выгравирована надпись: Иеромонахи Серафим и Феогност мученически погибли 29.VII/11.VIII 1921 года.

С того памятного для православных жителей города Верного дня прошло более семидесяти лет, исполненных насильственного насаждения в народе государственного атеизма. Сменилось не одно поколение жителей города, над которыми пронеслись ужасные, потрясающие бесчеловечностью события, а из заупокойных синодиков прихожан Свято-Никольского собора Алма-Аты никогда не исчезали имена убиенных иеромонахов Серафима и Феогноста. Ежегодно, после торжеств престольного соборного праздника в честь великомученика и целителя Пантелеимона, в их память по просьбе прихожан совершались заупокойное всенощное бдение, Божественная Литургия и панихида. Вместе со священником группа паломников поднималась к приснопамятной могилке в Аксайском ущелье. Паломничали к ней и незабвенные Алма-Атинские святители: митрополит Николай (Могилевский, +1955 г.) и митрополит Иосиф (Чернов, +1975 г.). И пусть не всегда эта дорогая сердцу православных алмаатинцев могила была украшена, как сейчас, деревянной часовней и таким поклонным крестом — никогда не умолкала церковная молитва о упокоении в селениях праведных светлых душ иеромонахов Серафима и Феогноста.

Из тех немногих воспоминаний, которые сохранило для нас время, можно выделить основные черты образа отца Серафима: кроткий нрав, отважное сердце и дух, пламенеющий любовью к Богу. Жизнь отца Феогноста осталась мало известной нам. Но их по-монашески скромной жизнью, мученической кончиной и явлениями через их молитвенное ходатайство знамений и милостей Божиих вписана не одна светлая страница в историю святого Православия в Казахстане, в священную летопись Алма-Атинской епархии.

В начале столетия в обширной по территории Туркестанской епархии, основанной в 1871 году, существовало три монашеских обители: одна — мужская, Свято-Троицкий Иссык-Кульский миссионерский монастырь, расположенный на берегу прекрасного соименного горного озера, и две женские: Свято-Николаевская Ташкентская и Иверско-Серафимовская Верненская. Во все времена в истории Православной Церкви монашеские обители были оплотом Православия, школами духовной жизни, религиозное и нравственное влияние которых на христианское воспитание новообращенных народов было необычайно высоко и многоплодно.

С целью распространения православной веры в Туркестанском крае и духовного просвещения азиатских кочевников, Туркестанский святитель Преосвященный Александр (Кульчицкий) вознамерился зажечь на берегах Иссык-Кульского озера миссионерскую путеводную звезду. В 1882 году он освятил избранное место и установил деревянный крест там, где предполагалось основать мужской Свято-Троицкий миссионерский монастырь.

Первые насельники монастыря приложили много трудов для возведения монастырских стен и зданий и устроения хозяйства, но далекий от российских духовных оазисов Иссык-Кульский монастырь не мог выполнять своих основных миссионерских функций. Для успеха дела нужны были умные сеятели — образованные монахи, но таких в Туркестане не было.

Преосвященный Александр и его преемники по кафедре неоднократно обращались в Священный Синод с просьбой о назначении в монастырь настоятеля и увеличении числа братии. Однако просьбам суждено было долгое время оставаться неудовлетворенными. Синод сносился с некоторыми епархиальными Преосвященными по этому предмету, охотников же отправиться в полудикий в то время Туркестанский край не находилось. Но скорее мать забудет своих детей, нежели Господь Своих избранных.

Радостное умножение братии последовало в 1886 году, когда в монастырь приехали одиннадцать иноков из Свято-Михайловской Закубанской пустыни, а в 1894 году на берега величественного Иссык-Кульского озера решили отправиться с не менее грандиозного Ладожского озера, с острова Валаама, восемь иноков во главе с игуменом Севастианом, принеся с собой дух Валаамской обители. Несколько лет спустя, уже в начале XX столетия, в монастырь были приглашены из прославленной старцами Рождество- Богородицкой Глинской пустыни Курской епархии несколько иноков, в числе которых были монахи Серафим (Богословский), Феогност и Анатолий. Известно, что они вели высокоподвижническую жизнь и были образованными иноками. Кроме того, отец Серафим был наделен иконописным талантом и имел прекрасный певческий голос, отец Анатолий был замечательным певчим и незаурядным регентом, отец Феогност имел хорошие административные способности. В Свято-Троицком монастыре глинские иноки сблизились с монахами Пахомием и Ираклием.

Сейчас, когда минуло почти столетие, не представляется возможным с точностью установить биографические данные казахстанских подвижников, забыты многие события того времени. Достоверно известно лишь то, что к 1909 году монахи Серафим и Анатолий были призваны в кафедральный город Верный, где удостоились получить священный сан и несли свое служение в Успенской церкви Туркестанского архиерейского дома, за которое в 1912 г. они оба были награждены правом ношения набедренника. В 1916 году иеромонах Анатолий управлял архиерейским хором в Вознесенском кафедральном соборе Верного. Но городская суета тяготила глинских монахов, и в свободное от несения седмичных служб время они удалялись в горное урочище Медео, где ими был устроен скит на сопке Мохнатой.

Монах Ираклий и иеромонахи Пахомий и Феогност оставались в Иссык-Кульском монастыре до 1916 года, где последний в этом же году был утвержден в должности благочинного и помощника духовника мирян.

Летом 1916 года в Семиречье началось восстание киргизов, они напали на Иссык-Кульский монастырь.

Монах Ираклий явился единственным свидетелем происшедших в монастыре событий, и его воспоминания через духовных его чад дошли до наших дней. Отец Ираклий рассказывал вернинским монахиням следующее:

В монастырь приехали киргизы и стали требовать ценности. Монахи сказали, что у них ничего нет. Киргизы покричали, пошумели и велели к определенному дню приготовить ценности, какие есть, и пригрозили расправой в случае отказа. Тогда часть монахов, в числе которых были отцы Феогност и Пахомий, ушли из монастыря — кто в горы, кто в ближайшие селения. Отец Ираклий и монахи преклонного возраста остались, сказав: «Будь что будет. Мы уже старые и никому не нужны. Как Богу угодно».

В назначенный день оставшиеся монахи закрылись в монастыре и стали служить. Все исповедались, причастились. Киргизы приехали утром, принялись стучать в двери саблями. Монахи не открывали.

«На меня страх напал,— говорил отец Ираклий,— видимо, мне не время было умирать, неготовый я был. Я побежал на колокольню. Ищу, где спрятаться. Метался, метался и подлез под тес, под лист железа. Киргизы выбили двери, зашли в монастырь, стали требовать драгоценности. Иконы побили, забрали церковную утварь — чаши, подносы, кресты. Потом во дворе началась казнь. Я лежал под крышей, и мне все было видно. Было очень жарко, я чуть не сгорел, железо накалилось, хотелось пить, но пришлось все терпеть. Смотрел, как монахам саблями отрубали носы, уши, руки, ноги. Сделают человека, как самовар, он кровью исходит, а я не знаю, что со мной тогда было.— Рассказывая это, о. Ираклий называл замученных по именам и плакал.— Потом одного старца повесили за ноги вниз головой и начали снимать с него кожу. Сняли кожу, дали кожу ему в рот и кричат: «Держи!». Он висит вниз головой, держит кожу. Все окровавлено, все, как куски мяса. Не пощадили никого, всех порубили. Под вечер, к заходу солнца, смотрю, киргизы сели на лошадей и уехали. А я все под крышей лежу. Вижу, появились люди из селений, и ушедшие монахи стали подходить. Тогда я стал вываливаться из своего убежища. Упал на пол колокольни, а у меня ни руки, ни ноги не работают. Пить хочу. Я катался по полу, чтобы хоть немного отойти. Потом стал спускаться вниз — не шел, а катился. И когда меня братья увидели, напоили водой:

«Ты живой?» — «Живой».— «Как же ты спасся?» — «Да вот, я на колокольне был». Плачем все. К утру все раненые поумирали. Похоронили всех в общей могиле».

После этого события отцы Ираклий, Феогност и Пахомий ушли в город Верный. В 1919 году монастырь был закрыт коммунарами¹. Мечта епископа Александра о миссионерской звезде не осуществилась. Но не оставил Господь под спудом светильников, горящих любовью к Нему.

К приходу в Верный монаха Ираклия, иеромонахов Феогноста и Пахомия в скиту на Медео были поставлены деревянные кельи, поклонный крест, вокруг которого был разбит цветник, устроена подземная церковь в честь преподобного Серафима Саровского. Ее помогли выкопать работники лесничества, находившегося неподалеку. Единственная дожившая до наших дней монахиня Иверско-Серафимовского монастыря Магдалина (в миру — Феоктиста Савельевна Халина, 1888 — 1993 гг.), духовная дочь иеромонаха Серафима, оставила воспоминания о событиях того времени:

«Там была очень красивая церковка. Глубоко вниз вело около двадцати ступенек. Она небольшая была, как комната, но отдельно алтарь, пономарка. Внутри все было обшито тесом. Отец Серафим паникадило деревянное сам сделал. Он все там сделал, всю утварь. Ой, там красиво было, как в раю! Икон много у нас там было, кругом иконы. Отец Серафим сам их писал. Народу много приходило из города. Владыка Димитрий² часто приезжал.

Особенно много людей приходило летом, на преподобного Серафима Саровского. Несколько ниже в том же ущелье находилась архиерейская дача с церковью, освященной также в честь Серафима Саровского. Люди, побывав на архиерейском богослужении, поднимались в скитскую церковь. Но все не вмещались. Кто на улице молился, кто на ступеньках».

Монахи чистотой своей жизни привлекали к себе верненцев, как простой народ, так и сановитых. Отец Серафим как-то рассказывал: «Я заболел, лежал. И так мне захотелось рыбы! Вот лежу и думаю: «Если бы я поел рыбы, я бы оздоровил». Так хочу рыбы. И вот, к вечеру, слышу голоса на улице. Открываю дверь кельи и вижу — стоит на пороге губернатор Фольбаум³ и говорит: «Батюшка, я тебе рыбки привез». Батюшка про себя и подумал: «Господи, Господи, милость Твоя какая! Я только помечтал о рыбке — и сам губернатор мне ее привез».

К этому времени относится основание в Верном Иверско-Серафимовской женской общины, обращенной в 1910 году, по ходатайству епископа Туркестанского Димитрия, в женский общежительный монастырь. Первыми насельницами этого монастыря были монахини Свято-Николаевского Ташкентского монастыря во главе с монахиней Паисией, а в 1911 году указом Священного Синода монахиня Ставропольского Иоанно-Мариинского монастыря Нектария была возведена в сан игумении Верненского монастыря. Иеромонахи Серафим и Анатолий, окормляя сестер, духовно укрепляли монастырь.

Спокойно в то время текла жизнь в Иверско-Серафимовской обители. Неторопливо и мерно совершались монастырские службы.

Монахиня Магдалина рассказывала:

«Особенно помню я, как в 12 часов ночи среди засыпающего города раздавались удары монастырских колоколов и все мы, сто человек насельниц, с пением «Се жених грядет в полунощи» шли в нашу Всехсвятскую церковь читать полунощницу. Впереди игумения Нектария с посохом, за ней монахини, послушницы и много маленьких девочек-воспитанниц монастыря. Потом монахини оставались служить утреню, читать неусыпаемую Псалтирь, а молодежь расходилась отдыхать по келиям, чтобы утром идти на послушания. У нас свое хозяйство было — сад, огороды, скотный двор — все было свое. Мирно жили сестры, никогда никаких ссор между нами не было. Скажет кто неловкое слово, тут же и прощения попросит: «Прости меня, Христа ради!» — это и все. Такую имели простоту и любовь друг ко другу. Старшие жалеем меньших, меньшие — младших.

Я была послушницей у игумении Нектарии. Это была особенная раба Божия. Прожив много лет в Ставропольском монастыре, она стяжала глубокое смирение, светлый ум, живую веру и, став игуменией Верненского монастыря, видела все, каждую мелочь, вникала во все дела, к сестрам же относилась как к дочерям, зная нужды и настроения каждой».

В 1913 году в монастыре началось большое смущение. Правящий в то время епископ Иннокентий (Пустынский)⁴ вознамерился убрать из монастыря мать Нектарию и на ее место поставить дочь председателя войскового правления генерала Бакуревича — молодую рясофорную послушницу Таисию, впоследствии принявшую постриг с именем Ефросинии.

Прихожанка Свято-Никольского собора г. Алма-Аты Анастасия Степановна Нагибина⁵ рассказывает:

«У матери Ефросинии с детства была замечена наклонность к монашеству. Родители часто заставали ее на ночной молитве, а прислуга жаловалась, что Таисия в постные дни не посещает общей домашней трапезы, а потихоньку ест на кухне постную пищу. Но вместе с тем, выросши в генеральской семье и по молодости своих лет (при поступлении в монастырь ей было немногим более двадцати), она странно сочетала в себе с тягой к небесному влечение к утехам светской жизни».

Монахиня Магдалина вспоминала:

«В городе юродствовал в то время блаженный Порфирий, почитаемый в народе как прозорливый. Во время смуты Порфирий стал часто появляться в монастыре и, идя по двору, громко кричал: «Пыль! Пыль! Грязь!». И правда, по такой пыли поехала мать Нектария обратно в Ставрополь. Плакал весь монастырь. Сестры хватались за подол ее рясы, бежали следом. И сама она ехала, утирая глаза платком и увозя в душе скорбь за осиротевших сестер.

И пошло в монастыре нестроение, которое сестры называли развратом. Многие, не выдержав искушения, ушли из монастыря. Оставшиеся же не ставили все происходящее в вину матери Ефросинии — она была почти девчонка, балованная генеральская дочь, и с сестрами обращалась как с девчонками.

Порфирий же не унимался. Наберет целую охапку мусора, идет по монастырю и снова кричит: «Пыль! Грязь! Сор!». Остановят его сестры, спросят: «Порфирий, ты куда?» — «К новой матушке». Зайдет к ней в покои, да и высыпет прямо на пол весь мусор. Но мать Ефросиния терпела это, потому что тоже чтила его.

Отец Серафим, болезнуя сердцем за судьбу монастыря, пытался убедить Преосвященного Иннокентия не убирать из монастыря игумению Нектарию. Но все его убеждения привели лишь к тому, что восстал и на него Владыка, грозя лишить о. Серафима мантии. В ожидании обещанного наказания о. Серафим написал о своей скорби близкой по духу и хорошо знакомой ему монахине Дивеевского монастыря и попросил ее спросить о нем у блаженной Паши Саровской. Пашенька же ответила так: «Напишите ему, скажите ему: снять мантию — не пояс распоясать. Пусть не беспокоится». Угрозы епископа Иннокентия так и остались лишь на словах, но тем не менее, духовная жизнь монастыря все больше и больше угасала.

Тогда-то и забрал нас о. Серафим из монастыря в скит на Мохнатую сопку. Александру Нагибину, Татьяну Хахулину, Дарью, меня и пожилую монахиню Евсевию (Чурляеву). Сами же монахи решили найти для своих подвигов более уединенное место.

И вот, как-то утром сели мы на лошадок и поехали в Аксайское ущелье искать место для нового скита. Вчетвером поехали: о. Серафим, Виктор (он странником был), я и Александра Нагибина. Отец Серафим сказал, что место Господь укажет. Притомившись, к вечеру остановились близ пасеки у подножия Кызыл-Жарской горы. Наловили в Аксайской речке рыбы, перекусили и думаем, куда завтра идти. Вдруг Виктор говорит: «Серафим, Серафим, гляди-ка! — и показывает вправо на гору.— Ты видишь, Серафим, сияет, огонь Божий сияет! Пойдем, поднимемся, посмотрим». Мы с Александрой, как ни смотрели, ничего видеть не могли. Темнота кругом, да и только. Отец Серафим говорит: «Да, вижу, яркий свет горит на горе».

Три дня пробыли мы у подножия горы, и каждое утро о. Серафим и Виктор ходили осматривать место, откуда с наступлением сумерек исходило это неземное сияние, и, возвращаясь, говорили между собой: «Какое дивное это место! Как там радостно! Какая там святость, красота какая, какая благодать!» И на месте том, как Богом указанном, иеромонахи Серафим, Феогност и монах Ираклий начали строить скит».

Поставили кельи на расстоянии приблизительно ста метров одну от другой, вырыли три пещеры: в одной хранили продукты, в двух других молились. (Пещеры эти существуют поныне.) Обедню служили в большой деревянной келье о. Анатолия.

Монахиня Магдалина вспоминала:

«У него в келье престолик был, и все нужное было. Пели они сами, ой, пели! Стоишь, молишься, как не на земле. Я сейчас представлю — как не на земле, нет. И какая-то жалость, такая жалость, душа трепещет, радуется... Монахи!»