ЧАСТЬ II

 ЕПИСКОП ЛЕВ

В 1927 году Алма-Атинскую кафедру возглавил Преосвященный Лев (Черепанов). Епископ Лев родился в 1888 году в семье протоиерея. Окончил Пермскую духовную семинарию и рукоположен во священника к Скорбященской церкви женского монастыря в Нижнем Тагиле. Овдовев, принял монашество и 26 января 1923 года был хиротонисан во епископа Нижнетагильского. Хиротония совершалась при участии епископа Андрея (Ухтомского), имевшего благословение от Святейшего Патриарха Тихона избирать кандидатов, тайно и явно совершать хиротонии во святители. В Алма-Ату епископ Лев был направлен с определенной целью — вести борьбу с обновленчеством на вдовствующей после гибели епископа Пимена (Белоликова) Алма-Атинской кафедре. Но недолго продлилось служение здесь епископа Льва. В 1929 году он был арестован органами ГПУ.

По причине противоречий, существующих в уголовном деле, доподлинно установить ход событий, сопровождавших арест, невозможно. Можно лишь привести следующие факты.

16 мая 1929 года к настоятелю военной церкви святителя Алексия протоиерею Алексию Марковскому и старосте этой церкви Евфимию Шпаку явился инспектор административного отдела ИНО в сопровождении милиционера. Инспектору было предписано от ОК Исполкома расторгнуть договор с верующими на пользование молитвенным зданием, закрыть и запечатать церковь. Он приказал о. Алексию очистить здание церкви от икон, иконостаса и «других предметов к 10 часам утра, завтра», угрожая за невыполнение приказания строжайшим наказанием.

Настоятель, опираясь на новый закон о религиозных обществах, гласивший, что ликвидация молитвенных зданий и фактическое закрытие храмов совершаются по постановлению Президиума ВЦИКа, потребовал от инспектора предъявить постановление, на что последний ответил: «Я инспектор адмотдела ИНО, а он,— указывая на милиционера,— начальник милиции. Мы представители власти, какие вам еще предписания? Мы приказываем, и вы должны исполнить наше приказание». Если бы настоятель исполнил незаконный приказ и вынес из церкви хотя бы одну икону, немедленно было бы доложено власти, что верующие Алексиевской религиозной общины добровольно сдали церковь и сами отказались от нее свободно и охотно. За неисполнение приказа о. Алексий и староста Шпак были немедленно арестованы. Инспектор отобрал у настоятеля ключ, замкнул церковь и к дверям приложил печать.

12 июля, в день памяти святых апостолов Петра и Павла, епископ Лев совершал Божественную Литургию в Свято-Троицкой церкви Алма-Аты. После богослужения Владыка произнес проповедь, в которой указывал на индифферентное отношение верующих к вопросам Церкви и христианства, на незнание Священного Писания. «Братья христиане! — говорил епископ.— В нынешний день установлено празднование в честь святых апостолов Петра и Павла. Мы в настоящее время забыли про них, про этих героев духа. Мы увлеклись другими героями — героями современности: героями воздухоплавания, героями цирка, театра, музыки. Героями Льва Толстого и Максима Горького. Знаем их отлично, рассуждаем, разбираем их. Увлечены чтением Карла Маркса, Энгельса, Ленина,— цитируем их, а героев духа забыли». Проповедь закончилась характеристикой христианской жизни святых апостолов и призывом подражать им в своей жизни.

Через три дня, 15 июля, епископ Лев был арестован. В первые дни заключения толпы народа стояли у ворот тюрьмы, желая видеть архиерея, снискавшего за короткое время служения на Алма-Атинской кафедре горячую любовь со стороны своей паствы. Администрацией в течение трех дней был разрешен доступ народа к Владыке. И все три дня с утра до вечера вереница людей тянулась вдоль тюремной стены. И в тюрьму люди приносили свои горести и получали совет, утешение и благословение архиерея.

Органами ГПУ было сфабриковано уголовное дело, обвинительное заключение которого, вынесенное 29 августа 1929 года, гласило: «Подсудимые Марковский и Шпак, выполняя распоряжение епископа Льва — «держаться и отстоять Алексиевскую церковь во что бы то ни стало» — организовали массовые беспорядки. Собрав на Военной площади толпу верующих (около ста человек), они выступили с протестом против изъятия церкви, возбуждали народ против сов. власти, отказались очистить церковь от культового имущества, ввиду чего имущество церкви оставалось несколько дней на подводах на площади у церкви. Кроме того, епископ Лев обвиняется в том, что выступал в церкви с проповедью к/р характера.

Подсудимых Льва Черепанова и Алексия Марковского заключить в концлагерь сроком на 3 года. Подсудимого Ефима Шпака выслать сроком на три года»⁹.

Епископ Лев был отправлен в тюрьму города Пенджикента. Он находился в концлагере до 1933 года. После освобождения был назначен на Ставропольскую кафедру и вновь арестован в 1934 году. Умер или расстрелян в городе Казалинске Кзыл-Ординской области около 1937 года.

Осужденный вместе с епископом Львом протоиерей Алексий Марковский был отправлен в концлагерь со своим младшим сыном восемнадцатилетним Александром Марковским, выполнявшим в церкви обязанности пономаря. Отец и сын из лагерей не вернулись. Судьба старосты Алексиевской церкви Евфимия Шпака неизвестна.

В октябре 1929 года был закрыт для богослужений и передан под исторический музей Вознесенский кафедральный собор. Выставленные из собора обновленцы во главе с «митрополитом» Мелхиседеком перешли в Троицкую церковь. Это обновленческое движение, подчинявшееся ВЦУ, кроме Троицкой церкви занимало Софийский собор и Покровскую церковь. Во Введенской церкви служили приверженцы григорианского раскола¹⁰.

Николаевская церковь оставалась к тому времени единственным в городе оплотом Православия.

С того же, 1929 года, начинает свое служение в Николаевской церкви протоиерей Филипп Григорьев. Отец Филипп был по национальности калмык. Родился он 6 ноября 1870 года. Окончил Омскую учительскую семинарию и в 1897 году начал свое служение в Омской епархии в должности псаломщика. 22 июня 1898 года был рукоположен во диакона и 24 октября 1902 года состоялась его иерейская хиротония.

В хрониках Омской епархии о. Филипп упоминается: в 1906 г. как священник церкви села Копьевского Тарского уезда и заведующий и законоучитель Копьевской школы; в 1911 г. — как священник церкви села Ново-Рождественского Омского уезда. В 1913 г. он переведен в церковь поселка Божедаровского Омского уезда. В 1915 г. утвержден в должности члена благочиннического совета Омского уезда. В 1916 г. был награжден камилавкой и в 1917 г. переведен в церковь села Калачинского Тюкалинского уезда¹¹.

После 1917 года о. Филипп служил в церкви села Александровка Алма-Атинской области, после закрытия которой он продолжил свое служение в Троицкой церкви Алма-Аты до тех пор, пока она не стала обновленческой. Не пожелав переходить в раскол, о. Филипп стал проситься к о. Александру в Николаевскую церковь, и о. Александр радушно принял потерявшего приход пастыря.

Четвертым священником Николаевской церкви был протоиерей Виктор Поливанов. До 1908 года о. Виктор служил в Покровской церкви Верного. После назначения о. Александра Скальского настоятелем Николаевской церкви о. Виктор был переведен на его место — настоятелем Александро-Мариинской церкви при детском приюте и служил там вплоть до ее закрытия. Следующее место его служения — Вознесенский кафедральный собор, где в 1923 году вместе с настоятелем и прочими клириками он принял обновленчество и до 1928 года был ключарем кафедрального собора. В 1928 году о. Виктор принес покаяние, прекратил общение с обновленцами, и о. Александр взял его в Николаевскую церковь.

Прекрасный знаток церковного пения, закончивший в свое время консерваторию вместе со Свешниковым, он был регентом правого хора. Не имея собственного дома, который был передан в ведение ГПУ, о. Виктор жил со своим небольшим семейством, женой и дочерью, в Николаевской церкви, в левой боковой комнате у притвора. Вместе с ними жила бывшая насельница Верненского монастыря инокиня Параскева (Буханцова).

К тому времени о. Стефан, о. Александр и матушка Парасковья Кузьминична также лишились собственного дома, в котором прожили долгие годы. Он почему-то тоже приглянулся гепеушникам, и в один день и священники, и матушка оказались на улице без крыши над головой. Николаевская церковь была переполнена вынужденными жильцами, и настоятель ее не имел своего угла. Некоторое время о. Александр и о. Стефан ходили с квартиры на квартиру, пока, наконец, их вместе с Парасковьей Кузьминичной не взяла к себе в дом монахиня Верненского монастыря Ефросиния (Даурцева).

3 апреля 1930 года на Алма-Атинскую кафедру был назначен епископ Герман (Вейнберг). Епископ Герман родился 8 октября 1885 года в дворянской семье. Окончил Петербургский университет и в 1916 году Петербургскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия. 24 ноября 1913 года, будучи в Академии, пострижен в монашество и рукоположен в сан иеродиакона. 30 апреля 1914 года посвящен во иеромонахи. В 1916—1917 гг. был преподавателем Житомирского училища пастырства о. Иоанна Кронштадтского.

19 октября 1926 года хиротонисан во епископа Масальского, викария Калужской епархии. С 23 января 1926 года был епископом Бугульминским. В Алма-Ату епископ Герман прибыл с игуменом Феогеном (Козыревым). Жили они вместе в Николаевской церкви в правой боковой комнате у притвора.

Игумен Феоген родился 27 января 1862 года в Петербурге, в семье царедворца. Он был вдовцом и имел сына, который после октябрьского переворота эмигрировал за рубеж. Сам же игумен Феоген (в то время Козырев Василий Львович) был вынужден скрываться от большевиков, как человек, близкий к царскому двору. Он нашел приют в одном из монастырей Калужской епархии, где в 1924 году принял монашеский постриг и в 1926 году — священный сан. Игумен Феоген был почти вдвое старше молодого епископа Германа и являлся для него одновременно келейником и старцем. И Владыка в духовных и текущих епархиальных делах всегда спрашивал совета отца Феогена.

Епископ Герман был одарен незаурядными научными способностями и уже будучи архиереем проявлял особый интерес к астрономии. Имея тонкий душевный склад и ангельское терпение, епископ Герман в то же время был твердым и бескомпромиссным защитником Православия. И с церковной кафедры бесстрашно произносил он обличительные проповеди, направленные против обновленческого раскола и его приверженцев.

Посеянные в 1923 году «епископом» Алексием (Марковым) и возращенные его последователями семена обновленчества к 1930 году дали обильные всходы как в Алма-Ате, так и по всей епархии. Владыка Герман старался удержать свою паству в духе Истины, возвращал заблудших, не оставляя без внимания ни одного прихода и назначая, где это было возможно, новых священников, стоящих на высоте своего призвания. Епископ Герман рассылал на приходы архипастырские послания, вел переписку как со светскими лицами, так и с представителями церковной иерархии, имея ту же цель — укреплять традиции Церкви, вести активную борьбу с ересью и безбожием.

В следственном деле, хранящемся в архиве КНБ Республики Казахстан¹² содержится выдержка из письма затворника Киево-Печерской Лавры схиархиепископа Антония (Абашидзе), бывшего епископа Туркестанского и Ташкентского Димитрия к епископу Алма-Атинскому Герману, датированного 1/14.12.1931 г.:

«Удивляет меня очень успех григорианского раскола. Чем могут люди увлекаться? Ведь у григориан нет особой идеологии ни по какому вопросу, отличной от Православия. Григориане отличаются от православия только своей неканоничностью, своею преступною незаконностью, лживостью. Признают григориане митрополита Петра, а этот последний считает их, григориан, раскольниками.

Мне сильно, сильно больно, что мой бывший келейник, обученный мною Матфей Долиндо, является главным заправителем неправого григорианского раскола. К моему горю, сам Григорий (Яцковский) ведь мой келейник по Киевской Академии. Два года мы жили с ним в одной келье. Что поделаем, Владыко святый, исполняются над нами слова Божественного Евангелия. Будем молить Господа, чтобы он, Небесный наш Пастыреначальник, сохранил бы нас в Своей истине до конца! Об этом я постоянно взываю к Нему — Всеблагому и Всемилостивому Господу нашему. Да поможет Вам Всемогущий вернуть заблудших в ограду Святой Церкви».

Для поддержания духа верующих епископ Герман собирал сведения о находящихся в местности близ Алма-Аты мощах апостола и евангелиста Матфея с целью прославления этой местности. К исследовательской работе по этому вопросу он старался привлечь профессуру и образованное духовенство, отбывающих ссылку в Алма-Ате. На Литургии ссыльным священникам Владыка благословлял причащаться в алтаре в полном облачении. И нередко алтарь Николаевской церкви был переполнен духовенством — от диаконов до архиереев. Среди последних в Алма-Ате находились архиепископ Херсонский и Николаевский Прокопий (Титов) и епископ Подольский и Брацлавский Амвросий (Полянский). При их участии в начале весны 1932 года игумен Феоген был возведен в сан архимандрита.

Анастасия Нагибина рассказывает:

«Владыка Герман был слаб здоровьем. Многолетний строгий пост, с одной стороны, и текущие тревожные политические и внутрицерковные события, с другой, изнуряли его до крайней степени. Кроме того, духовенство и миряне ежедневно целыми семьями или тайком в одиночку шли к Владыке, желая получить от него поддержку и совет: «Куда деваться? Как жить?» Всех он принимал, благословлял, утешал, помогал, как мог, материально. У Владыки сдавали нервы. Он предчувствовал, что вот-вот его арестуют, и ждал ареста. Отец Александр опасался за его здоровье и часто говорил: «Я боюсь за Владыку. Он очень худой, очень нервный. Ему бы врача надо». Владыка рассказывал, что, засыпая, положив голову на подушку, он слышит разговор о своем аресте.

В начале декабря 1932 года пришла к сестрам мать начальника ГПУ Иванова и сказала: «Мой сын послал меня предупредить, что в ночь на 10 декабря всех ваших священников арестуют. Никому не велел говорить, а только, жалея меня, потому что я церковь люблю, сказал: «Пойди и скажи сестрам».

Вечером под 10 декабря торжество в церкви было такое, как никогда. Была всенощная накануне празднования в честь иконы Матери Божией, именуемой «Знамение». Служил Владыка Герман, сослужили о. Феоген, о. Александр, о. Стефан и о. Филипп. В городе среди ссыльных было много церковных певчих и оперных певцов. Отец Виктор Поливанов собрал великолепный хор. Но в тот вечер он был болен, хором не управлял. Кроме епископа Германа, священников и сестер, никто не знал о предстоящем аресте. Среди молящихся было много ссыльных, служба шла по-особому празднично, и Господь в этот вечер в преизбытке согревал Своею благодатью каждое обращенное к нему сердце и наполнял теплотою и радостью обессиленные от бесконечных мытарств людские души.

Служба закончилась, сестры спустились в свою келью. Кроме них в церкви находились епископ Герман, архимандрит Феоген, о. Виктор с семьей, инокиня Параскева и странник Виктор остался у нас в эту ночь. Ночевальщики собрались наверху, но им сказали: «Лучше уйти от греха, потому что тревожно».

Сестры поужинали и говорят: «Ну вот и неправду сказали. Уже 10 часов вечера, а все спокойно». Мать Феодора возразила: «Рано еще так говорить, еще вся ночь впереди». Только проговорила, и слышим — в окна бьют. Мы испугались и сразу поняли, кто стучит. Человек шесть пришли тогда в шинелях, с ружьями, шапки на них с рогами, мать Феодора всегда говорила: «Рогатые».

Потом начали бить в восточные двери подвала. Никто из нас не решился их открыть. Били сильно, но двери были окованы железом с обеих сторон, засовы крепкие, и на окнах ставни. Тогда красноармейцы пошли к центральной двери и стали стучать очень громко и ругаться.

Мать Евфалия поднялась наверх и сказала: «Без старосты мы двери не откроем». Красноармейцы пошли, привели старосту — Шахворостова Георгия Васильевича (он жил рядом с церковью). Мать Евфалия открыла двери. Они сразу пошли в комнату Владыки Германа и архимандрита Феогена. Те уже были готовы к аресту. У красноармейцев был ордер на арест о. Виктора Поливанова, но они его не взяли, потому что он лежал в постели больной и не мог подняться. Взяли инокиню Параскеву (Буханцову), т. к. у нее было послушание делать уборку в комнате Владыки.

Странник Виктор услышал грохот, увидел из подвального окна, что ходят эти в шапках, напугался, затрясся весь, полез через западню наверх в алтарь и лег там прямо на пол. А они уже наверх зашли через центральные двери, стоят у свечного ящика, деньги считают.

Мать Феодора за Виктором следом, стащила его вниз и сказала: «Виктор, убегайте, пока не поздно. Нас, наверное, заберут, а Вам незачем с нами». Открыла ему восточную дверь:

— Ну, с Богом, идите.
— Куда же мне идти?
— Вон там, через две улицы вдовушка живет, Мария Мищенкова, бегите к ней, она Вас примет.

И он туда ушел ночевать.

Остальные сестры сидели в подвале и через полуоткрытую ставню видели, как другая группа военных привела во двор о. Александра, о. Стефана и монахиню Ефросинию (Даурцеву), в доме которой они проживали. Потом арестованных собрали всех вместе во дворе и повели в ГПУ. Мать Евфалию тоже захватили с собой, но не арестовали, а взяли для того, чтобы она донесла им до ГПУ ящик с изъятыми деньгами. Когда пришли в ГПУ, там уже был о. Филипп.

Мы остались в церкви одни, сестер не тронули — начальник ГПУ Иванов не дал ордер на их арест. Мы не спали до утра. Утром пришли на Литургию люди. Очень много собралось народа, полный двор. Увидели, что церковь опечатана и на двери висит замок. Все стояли у церкви и не расходились. Кто-то в толпе сказал: «Давайте сорвем замок и войдем в церковь». Ему ответили: «Не надо, может быть еще хуже». Сестры не знали, оставаться им жить в церкви или уходить. Пришли гепеушники и сказали, что в подвале сделают овощное хранилище, но нам разрешили остаться жить, только не зажигать света.

Батюшек о. Александра, о. Стефана и о. Филиппа с месяц допрашивали в ГПУ. Потом их всех троих направили в санпропускник, т. е. в баню. Там их хорошо напарили, затем посадили в кузов открытого грузовика и повезли по морозу в городскую тюрьму. Сильно простуженные, в тюрьме они сразу заболели сыпным тифом.

Как-то рано утром в церковь пришла санитарка из Красного Креста и сказала сестрам, что в тифозные бараки привезли из тюрьмы о. Стефана и о. Филиппа. (Бараки эти были расположены на нынешних улицах Байтурсынова и Айтеке Би, где сейчас находится морг, а в то время туда свозили тифозных со всего города). На следующее утро в этих бараках был уже и о. Александр. Мать Феодора ходила навещать их. Через окно она разговаривала с о. Александром. Он сказал, что чувствуют они себя плохо, и просил красного вина — кагора.

Первым умер о. Филипп — 17 января. Вторым — о. Стефан — 18 января. Мы никак не думали, что о. Александр тоже умрет, все были уверены, что он выживет. Но и он умер 20 января 1933 года.

В тюрьме нам дали разрешение забрать батюшек из Красного Креста и похоронить. Но предупредили, чтобы хоронили тихо: «Мы проверим,— сказали,— и, если будет собираться народ, всех перестреляем».

К тому времени на той горочке, на которую с колокольни показывал о. Александр, устроили лагерь для раскулаченных. Заключенные жили в холодных и сырых бараках. Был голод, людей заедали вши, и они умирали там, как мухи. Днем заключенные работали, а ночью копали могилы и не успевали выносить мертвецов. Так и стала эта горочка к январю 1933 года кладбищем лагерных узников. Горожан же продолжали хоронить на городском кладбище. Но в тот период, когда умерли батюшки, по каким-то причинам закрыли городское кладбище и всех, умиравших в городе, направили хоронить на эту горочку. Это длилось не более двух недель, потом городское кладбище вновь открыли.

Отца Филиппа из бараков забрали домой родные, и из дома мы повезли и похоронили его наверху горочки. Отца Стефана некуда было забирать. Гроб с его телом сестры поставили на церковном дворе у оградки. Пришел староста Шахворостов, пришел сосланный в Алма-Ату старый священник о. Афанасий. Церковь была опечатана, но через бывший в ней лаз, который вел из подвала в алтарь и в ризницу, я пролезла наверх и вынесла Евангелие, крест, кадильницу и нужное облачение. Мать Феодора велела брать все лучшее. Потом сестры загородили гроб простынями и прямо на улице, среди сугробов, о. Афанасий и староста Шахворостов помазали о. Стефана миром и облачили. Вложили в руку крест, на грудь — Евангелие, положили кадильницу — все как положено.

Пришла санитарка из Красного Креста, забрала казенную одежду батюшки. Пришли с проверкой из ГПУ и были довольны — народ не собрался. Велели быстро закрыть гроб крышкой, чтобы никто не видел, что священника хороним. Мы закрыли, забили гвоздями, поставили гроб на телегу, и одолженная у соседей лошадка повезла батюшку вверх на горочку. Мы шли за гробом и плакали. Матушка Парасковья Кузьминична очень плакала, а несколько позже открыла матери Феодоре, что всю жизнь прожили они с о. Стефаном, как брат с сестрой. Как повенчались, так он сказал:

— Дорогая Парасковья Кузьминична! Хочешь ли ты в рай попасть и с Господом быть?
— Хочу.
— Так вот, я тебе — брат, а ты мне — сестра.

Мы привезли о. Стефана на лагерное кладбище. Гроб нести было некому. Сестры и староста Шахворостов двигали гроб по снегу к могиле о. Филиппа. Земля была застывшая. Копать новую могилу у нас не было сил. Мы выбросили землю из свежей могилы о. Филиппа, в южную сторону от его гроба сделали подкоп и задвинули туда гроб с телом о. Стефана. Так же хоронили мы и о. Александра. Так же облачили на церковном дворе, отдали санитаркам одежду, успокоили своей немногочисленностью гепеушников, на ту же телегу поставили гроб и повезли о. Александра в предгорье, за Головной арык, на ту горочку, которую он сам для себя указал. Снова выбросили еще не застывшую землю из могилы о. Филиппа, сделали подкоп в северную сторону и опустили в него о. Александра. Только мать Феодора была недовольна. Она хотела, чтобы посередине лежал о. Александр, как старший, но — как Бог дал». Отцу Стефану было 55 лет, о. Филиппу — 62 года, о. Александр умер 66 лет.

Проходила зима,— продолжает А. Нагибина.— Наступил Великий пост. Мы все еще жили в церковном подвале, через перегородку от овощехранилища. Туда с правой стороны въезжали грузовики и шла разгрузка овощей. Нам разрешали брать морковь, картофель и яблоки. Приближалась Пасха. Народ стал хлопотать об открытии к Пасхе храма. В ГПУ смягчились, разрешили вновь открыть церковь. Но кому в ней служить? Священников нет. Сестры пошли в ГПУ просить разрешения служить на Пасху священнику из ссыльных. Разрешили, дали сестрам на руки документ.

Пошла мать Феодора с прихожанкой Стригиной Анной Петровной к одному из ссыльных. Пока шли, в потемках упали в яму, вылезли из нее все грязные, и вода с них льется. Пришли к священнику. Дверь открыла матушка, замахала руками: «Как ему служить! Разве что на четвереньках! Он который день пьяный!» Женщины заплакали и сказали: «Какие мы, такой и священник»,— и пошли к о. Афанасию. Отец Афанасий прочитал разрешение и согласился 3 апреля на Пасху служить. На эту Пасху все плакали. Прежде батюшки выйдут на амвон — о. Александр, о. Стефан, о. Филипп с крестами в руках, в белых ризах, радостные, и как возгласит о. Александр на всю церковь: «Христос воскресе!» — под купол голос его летел,— и гром голосов так же радостно в ответ: «Воистину воскресе!» А здесь о. Афанасий, старый, слабенький вышел, чуть живой, возгласил еле слышно: «Христос воскресе!» А в ответ два-три голоса приглушенно: «Воистину воскресе!» — а вся церковь плачет одним стоном. Это была Пасха слез».

Академик Щелкачев Владимир Николаевич вспоминал: «В 1930 году, в Москве, я был арестован вместе с настоятелем храма Никола-Плотники протоиереем Владимиром Воробьевым за то, что состоял в двадцатке этого храма. Около года я провел на Лубянке и в Бутырской тюрьме, был осужден по статье 58 п. 10, 11 и в 1931 году, в канун Воздвижения Креста Господня, сослан на 2 года в Алма-Ату. Алма-Ата была наполнена ссыльными, среди которых были профессора, инженеры с огромным стажем, специалисты разных областей и разных степеней, духовенство. В ГПУ мне дали бумагу, что раз в 10 суток я обязан туда являться: «А теперь — куда хотите, туда и идите, где хотите, там можете устраиваться на любую работу».

Я пошел в дом колхозника на базарную площадь, единственное место, где можно было переночевать. Это был одноэтажный дом из двух комнат, битком набитый людьми. На полу деревянной веранды я постелил газеты и прилег. Но заснуть не успел — меня отыскал племянник о. Владимира Михаил Осипович Воробьев и забрал к себе в дом, хотя ссыльных принимать было запрещено. В городе была одна-единственная баня, достать билет в которую было невозможно.

Я устроился преподавателем математики сначала в промышленный техникум, а затем в педагогический институт. Каждый воскресный день я ходил в Николаевскую церковь, где служили епископ Герман, архимандрит Феоген и три священника — о. Александр, о. Стефан и о. Филипп. Отца Александра я мало знал, с о. Стефаном был хорошо знаком, знал и о. Филиппа. Но с ними я не был близок. Духовником в моей ссылке был архимандрит Феоген.

Я хорошо помню Владыку Германа. Он был небольшого роста и очень худенький. Было понятно, что перед тобою — аскет. В нем не было никакой надменности, величавости. Он был предельно прост. Жил он в притворе Николаевской церкви, и к нему ходили все ссыльные, несчастные и нуждающиеся, и он отдавал им все, что имел. Это был полный бессребреник. Проповеди его были высокими по духу, но понятными и доходчивыми для всех. Он много и напряженно работал. Иногда к церкви подъезжал на лошади, запряженной в линейку, один из прихожан. Владыка садился в линейку, и они ехали по грунтовой дороге по направлению к Медео. Поднявшись довольно высоко, они сворачивали в ущелье, и Владыка, оставив линейку и возницу, один поднимался в горы помолиться и отдохнуть.

Епископа Германа и всех священников арестовали, и на Пасху 1933 года Николаевская церковь была закрыта. Но люди пришли, пришел и я, и все мы стояли перед закрытыми дверями. Как же мы были изумлены и как обрадованы, когда поздно вечером неожиданно открылись церковные двери! Поток людей влился в храм, и началась пасхальная заутреня. Служил старый священник из ссыльных и известный московский протодиакон Туриков¹³, тоже ссыльный.

Было скорбно и радостно встречать эту Пасху, наверное, самую памятную в моей жизни».

Владыку Германа, архимандрита Феогена, инокиню Параскеву и монахиню Евфросинию допрашивали в ГПУ полгода. Свидания с ними не разрешали, но в определенные часы сестры носили им передачи. Очередь в ГПУ была огромная. Люди приходили до рассвета и целый день до вечера толпа народа томилась, ожидая своей очереди на прием передачи. 25 июня 1933 года было вынесено обвинительное заключение и приговор, который гласил:

«ОПО ПП ОГПУ КазССР ликвидирована контрреволюционная организация церковников, охватывающая своей деятельностью ряд общин сергиевского течения, существующих в Алма-Ате, Сарканде, Лепсинского пограничного района, станицах Талгаре, Чилике, Алма-Атинской области, и с. Лебединке Кирреспублики. Идейными вдохновителями и руководителями организации были: епископ сергиевской ориентации Вейнберг Герман Адамович; Скальский Александр Филимонович, протоиерей, бывший член Верненского отделения Семиреческого епархиального управления; Козырев Василий Львович, он же архимандрит, сын бывшего царедворца. Задачи ликвидированной организации в основном сводились:

1) развитие контрреволюционной деятельности в блоке с белоэмигрантами и церковными кругами г. Кульджи китайской провинции Синьцзян;

2) переправа за кордон нелегальным путем устойчивого в контрреволюционном отношении духовенства как представителей от организации с целью закрепления блока и передачи сведений о положении в СССР вообще и о гонениях за религию в частности;

3) создание контрреволюционных пораженческих настроений среди членов религиозных общин.

Проходящие по делу:

Даурцева Евдокия Ивановна 39 лет, из Алма-Аты, образование домашнее;

Буханцова Парасковья Павловна 40 лет, из крестьян Лепсинского района КССР деревни Колпаковка, с 13 лет жила в монастыре г. Алма-Аты, в данное время певчая при Никольской церкви;

обвиняются в том, что, примыкая к руководящему центру и являясь его надежной опорой, способствовали организации в развитии ее контрреволюционной деятельности и в том, что Даурцева предоставляла свою квартиру для руководителей организации, собиравшихся там с целью обсуждения программных и тактических установок в начале возникновения организации.

Постановлением тройки при ПП ОГПУ в Казахстане епископа Германа заключить в концлагерь сроком на 8 лет, архимандрита Феогена и монахинь Евфросинию и Параскеву выслать в Западную Сибирь сроком на 3 года¹⁴».

Епископ Герман отбывал срок в лагере поселка Долинка Карагандинской области. Его определили в лагере ухаживать за скотом. Сестры посылали ему посылки, но, как впоследствии рассказывали, посылок этих он не видел, их отбирали у Владыки уголовники.

«Время миру и время борьбы с ересями,— рассуждал Владыка в одном из своих писем в 1932 году,— время свободы и время насилия, время преподобной жизни и время исповедничеству и мученичеству. Время свободному служению и время служения при насмешках, время господствовать и время быть рабом Господа Всевышнего и т. д. Кто не со Христом, тот против Него, кто не в Церкви Христовой, тот погибнет от власти сатаны, тот в дверях ада. Поэтому нужно все употреблять, чтобы быть со Христом и пользоваться его средствами нам предлагаемыми — Святым Телом и Кровью Его, Святыми Таинствами. Кто последние употребляет, тот не может быть в союзе с дьяволом и его царством — адом, тот вне его и у него нет лжи»¹⁵.

27 мая 1938 г. епископ Герман был вторично осужден в лагере сроком на 10 лет. В его деле есть следующая характеристика: «Убежденный служитель культа. Не исключена возможность религиозной пропаганды среди верующих. Требует специального наблюдения. Слаб здоровьем: порок сердца, истощение, склероз сосудов. Отношение к труду механическое. Рассеян. Норму не выполняет»¹⁶.

Владыка Герман умер 24 мая 1942 года в стационаре на командировке «Акмолинское»¹⁷ Карлага.

Похоронен на кладбище этой командировки. На могиле поставлен столб с надписью «Б-16».

Дальнейшая судьба архимандрита Феогена неизвестна, но вызывает сомнение, чтобы человек на восьмом десятке лет своей жизни (при аресте ему было 71 год) мог выдержать даже трехлетний срок Сибирской высылки.

Из лагерей, после десятилетнего пребывания на Колыме, вернулись лишь монахиня Евфросиния и инокиня Параскева.

Хотелось бы привести имеющиеся у нас краткие сведения об о. Иоанне Иващенко, в годы гонений, в числе множества других мучеников и исповедников, побывавшем в Никольском храме. А. Нагибина вспоминает:

«В 30-м или 31-м году пришел в Николаевскую церковь священник, служивший прежде на моей родине в селе Колпаковка (ныне поселок Дзержинск в Талды-Курганской области). Звали его о. Иоанн Иващенко. Он был назначен в Колпаковку на место убитого большевиками в начале 20-х годов протоиерея Владимира Цидринского. Но и о. Иоанна вскоре арестовали, и вот, после пребывания в северных лагерях, он пришел с этапом в ссылку в Алма-Ату. Помню, зашел он в комнату — весь в пыли, одежда грязная, в латках. Это был скелет, обтянутый кожей, с выпуклым черепом на тонкой шее. Но я сразу узнала его, и мать Феодора узнала и — табурет ему:

— Садитесь, батюшка.
— Нет, я не сяду. Дайте мне гребешок.

Дали ему гребешок, он вышел на улицу, и я за ним выскочила — что он будет делать с гребешком? Он пошел в среднюю аллею двора, остановился, стал расчесывать волосы и сбрасывать с гребешка на землю вшей. Так он и бороду вычесал и брови. Потом в церковь зашел и сказал:

— Ну вот, теперь можно и посидеть. У меня очень много насекомых, так я их немножко обобрал.

Мы позвали старосту, Шахворостова Георгия Васильевича. Он пошел по прихожанам, собрал для о. Иоанна одежду и обувь, повел его в санпропускник (в баню таких не допускали) и вымыл. Потом нам рассказал, что все тело батюшки было до костей изъедено насекомыми. Отца Иоанна взяли на работу сторожем при какой-то организации. Дали ему чулан, в котором он мог жить. Он был очень истощенный, ночью дежурил, все остальное время лежал в чулане. Потом, помню, пришла в церковь женщина из морга и сказала:

— К нам попа привезли.
— Откуда Вы знаете, что попа?
— У него на большой цепочке крест, как попы носят.

Мать Феодора пошла в морг и посмотрела. Это был о. Иоанн. Отец Виктор Поливанов его отпел, и матушки похоронили его на центральном кладбище».

Казахстан в 30-х годах нашего столетия сделался краем мучеников. Как на севере были Соловки, так на юге был Казахстан. Бесчисленные сонмы новомучеников Российских окончили там свой подвиг и получили мученические венцы. Земля Казахстана сделалась свидетельницей трагедии русского народа. Архиепископ Алексий в одной из проповедей рассказывает о заброшенном кладбище на краю поселка Долинки Карагандинской области: «Люди, которые там жили, ссыльные, называли его «мамочкино кладбище», потому что там погребены дети, рождавшиеся у ссыльных».

Известно, что в Казахстане пострадали саровские монахи Маркеллин и Гедеон. О них вспоминает монахиня Серафима (Булгакова) в книге «Угодник Божий Серафим» (Валаамский монастырь, 1992 г.).

Иеромонах Маркеллин много лет был гробовым у мощей преп. Серафима. В 1927 г., когда начался разгром монастыря, управляющий Тамбовской епархией архиепископ Зиновий, находившийся тогда в Дивееве, вызвал о. Маркеллина и приказал взять мощи и скрыться с ними на Кавказе, «но тот отказался, сказав, что он, стоя столько лет у святых мощей, столько видел от них чудес, что уверен, что преподобный и сейчас сам не дастся. За это о. Маркеллин был отставлен, и на его место поставили иеромонаха Киприана»,— пишет монахиня Серафима. Впоследствии, когда безбожники разорили саровские святыни и увезли мощи, о. Маркеллин не мог себе простить, что ослушался Владыку, и доходил до нервного расстройства. В 1931—32 годах он был арестован и сослан в Казахстан. Великим постом 1932 года он находился в Алма-Ате на пересыльном пункте. Последний раз его видели в этом городе в Великую субботу, а в Пасхальную ночь он был отправлен этапом дальше, где вскоре и скончался.

Иеромонах Гедеон, родом с Херсонщины, перед разгоном монастыря нес послушание «хозяина» лесного монастырского хутора — пустыньки. «Скончался он в ссылке в Алма-Ате, 26 марта 1933 года,— пишет монахиня Серафима.— Это было в Вербную субботу в 8 часов утра. У о. Гедеона имелся особый крест с частичкой ризы Господней, с мощами праведного Лазаря Четверодневного и праведного Иова Многострадального. Мне привелось хоронить этого инока на Алма-Атинском кладбище, неподалеку от города. И происходило это в тот же день, в Вербное воскресение, в пять часов вечера. Сообщила его сестре, дала телеграмму Дивеевской монашке Анюте. И не чудесно ли? Она, оказывается, в этот день приобщалась Святых Таин. А в ночь накануне иеромонах Гедеон ей снился дважды с настоятельной просьбой: «Не забудь помянуть меня на Литургии. Это мне сегодня особенно важно». По часам получалось, что просьба его оказалась предсмертной.

Умирал инок от отека легких, мне пришлось сидеть около него допоздна. Уже был плох, но я все же была уверена, что он не умрет в ту ночь. Уйти требовалось срочно, чтоб поспеть на работу (устроилась счетоводом). А в восемь часов утра он скончался. Передала его вещи в покойницкую санитару — пусть обрядит ночью новопреставленного. Это уже было часов в пять вечера. За день на умершего наклали столько покойников, что нам с санитаром пришлось доставать его снизу: трупы, уложенные поленницей, снимали за плечи и ноги. Облачили о. Гедеона в свитку и черный подрясник, потом одели епитрахиль и поручи, на голову надвинули скуфейку. Так и положили в гроб. Сестре умершего я написала подробное письмо. И что удивительно: когда хоронили этого инока, его заочно в Ардатове отпевал архимандрит. Своей сестре умерший приснился в том облачении, в каком я его положила в гроб. А ведь письмо с описанием всего этого она получила спустя лишь несколько дней.

Прозектором¹⁸ в Алма-Атинской больнице был в ту пору доктор Фрунзе — родной брат того самого, военного. Этот доктор оказался достаточно милым человеком, мне какое-то время пришлось работать в Алма-Атинской больнице под его началом, и отношения у нас сложились хорошие. Он-то и разрешил мне похоронить о. Гедеона, а так бы не дали.

Врачи в больнице были либо приезжие, либо ссыльные. Работала я одно лето там делопроизводителем, но и позже, до конца срока моей ссылки, могла придти в больницу в любое время, чтобы позвать врача осмотреть на дому больного или умирающего. Никто из персонала в такого рода просьбах не отказывал, а шел просто и охотно. Чувствовалось, так принято. Транспорта в Алма-Ате не было, грузы перевозили на лошадях. Выпросила я лошадь, чтобы отвезти гроб на кладбище. Горожане, в основном, ходили пешком, разве какой казах проедет на осле. Но ночью по городу шла машина — подбирала трупы. Верблюдов я всего однажды видела...

В 1946 году, вернувшись из второго заключения, я жила в Вертьянове в крохотной избушке матушки Амвросии. Церкви поблизости не имелось, все службы Великим постом отправляли дома. На сорок мучеников пришла из Арзамаса сестра о. Гедеона Анюта. По окончании часов и вечерни начали петь панихиду. И вот Анюта видит, что в переднем углу за кроватью перед иконами о. Гедеон в облачении. Вид у него был такой, как будто стоял под стеклом. Анюта думает: «Сегодня сорок мучеников, день его пострига». Запели: «Со святыми упокой», она сделала земной поклон. Поднимается, а о. Гедеон уже стоит в мантии. Кончилась панихида, и он сделался невидимым.

После Пасхи 1933 года,— рассказывает А. Нагибина,— Николаевская церковь была открыта, но служить в ней было некому. В это время в Алма-Ату приехали из Сибири священники, лишившиеся своих приходов. Это были горе-священники, открыто заявлявшие о своем неверии. Они и стали служить в Николаевской церкви. Когда сестры желали побеседовать с ними, услышать духовное слово, те прямо говорили: «Мать, да мы в Бога не верим... Никогда не верили и не верим». Три священника были и диакон.

В 1934 году в Алма-Ату был назначен епископ Александр Толстопятов. Бывший морской инженер, за свою чрезмерную строгость Владыка был прозван в народе «Иван Грозный». В церкви пошла полная неразбериха. Храм пропитался запахом гнилого картофеля, который хранился здесь же, в подвале-овощехранилище. Из алтарей стали пропадать чаши, ковры и разные церковные принадлежности. Владыке писали доносы, что это, мол, монахини воруют, и Владыка верил этим доносам.

Сестры чувствовали, что жить при храме им осталось недолго, но самовольно покинуть храм не решались. Они также продолжали печь просфоры, петь на клиросе и выполнять всю хозяйственную работу. Приходили ссыльные, их принимали, но уже меньше. Мать Феодора давала им бесплатно просфоры, так как ссыльным было не на что их купить. Из-за этого получился скандал, и в конце концов Владыка приказал сестрам покинуть храм. Матушки сложили свои пожитки на телегу и переехали жить в мазаную избушку на Лесную улицу.

Раз зимой мать Феодора пришла в церковь еще затемно на раннюю обедню. Во дворе под деревом стоял знакомый ей старичок. Матушка подошла к нему и расплакалась: «Пора уже службу начинать, а в храме еще свет не горит и замок на дверях». Старичок ей ответил: «В прошлое воскресенье я пришел также рано, стоял здесь под деревом и молился. Смотрю, зажегся в храме свет, открылись центральные двери, вышел на крыльцо святитель Николай с метлой в руках и стал мести направо и налево. И вымел всех, кто в этом храме служит, все катились с паперти по ступенькам до самой земли. Потом зашел в храм, закрыл двери и света в храме не стало. Так что, матушка, все это скоро прекратится».

Шел 1936 год. В Николаевской церкви снова произошли аресты: взяли епископа Александра и тех священников — «веришь — не веришь»,— всех арестовали. Отречение им не помогло. «Раз не верите, значит обманывали народ»,— и всех в тюрьму посадили. Церковь закрыли вторично¹⁹, в ее помещении устроили музей атеизма, поставили на крыльцо каменных истуканов».

Архиепископ Молотовский и Соликамский Александр (Толстопятов) родился 4 ноября 1878 года в Москве в семье профессора Московского Университета. В 1901 году окончил Кронштадтское Морское инженерное училище и Санкт-Петербургскую консерваторию. С 1902 года — мичман, с 1905 года — лейтенант. В 1911 году окончил Михайловскую Артиллерийскую Академию. Преподавал физику, механику, высшую математику в военно-морском училище. В 1920 году имел звание капитана II ранга. Плавал на судах «Якут», «Пересвет», «Диана», «Петр Великий». В 1920 году окончил Петроградский Богословский институт.

В июне 1922 года, когда в Петрограде началось рассмотрение дела митрополита Вениамина и группы духовных лиц и мирян, привлеченных к ответственности по обвинению в сопротивлении изъятию церковных ценностей, Александр Толстопятов оказался среди обвиняемых на скамье подсудимых. Был приговорен к трем годам заключения. Срок отбывал в Петроградском исправительном доме.

В 1923 году пострижен в мантию и возведен в сан иеромонаха. В 1924 году арестован. Обвинялся в том, что «уговаривал монахов Александро-Невской Лавры не платить квартирной платы». Допрашивали на броненосце «Потемкин». Осужден по статье 58-10, выслан на Соловки на два года.

В 1928 году возведен в сан архимандрита. В этом же году арестован в Перми за антисоветскую агитацию. Осужден по статье 58-10 на три года заключения в концлагерь. Срок отбывал на Беломорканале. Освобожден досрочно через два с половиной года. По освобождении приехал в Москву, где 21 августа 1933 года был хиротонисан во епископа Алма-Атинского митрополитом Сергием (Страгородским) в сослужении с митрополитом Новгородским Алексием (Симанским) и другими прибывшими в Москву архиереями.

О периоде служения епископа Александра (Толстопятова) на Алма-Атинской кафедре Анастасия Нагибина вспоминает как о сложном и мало поддающемся логической оценке. Откровенные отречения от Бога священнослужителей, деятельность в Алма-Ате обновленческого митрополитского управления, материальные хищения, совершаемые новым органом — «двадцаткой» Никольской церкви, резко усилившееся в 1934 году давление на Церковь «Союза воинствующих безбожников», проводившего в действие свой пятилетний план — вот условия, в которых начал служение епископ Александр.

Его прямодушие и крепкий морской характер, выработанная во флоте привычка повелительного обращения с подчиненными, вероятно, и делали его «грозным» в глазах алмаатинцев, привыкших к кроткому, утирающему слезы ссыльным епископу Герману (Вейнбергу).

Уголовное дело 09550²⁰ открывает некоторые стороны деятельности епископа Александра. Талантливый проповедник, имевший несокрушимую внутреннюю убежденность и силу слова, писатель-апологет и церковный историк, неустрашимый защитник православной веры, епископ Александр изменил свой жизненный путь и самоотверженно встал к штурвалу церковного корабля в то самое время, когда совершалась ярая попытка его потопления.

Из протокола допроса следственного дела:

«Епископ Александр: Литературной деятельностью я занимался еще не будучи служителем культа. Мною написан целый ряд трудов научного характера. Изложение религиозных вопросов я начал с 1926 года, будучи в ссылке в Нижнем Новгороде. В этот период я написал «Научное обоснование Библейского сказания о сотворении мира», «Схему истории Вселенских Соборов», «Православное богослужение», «Христос как историческая личность» (работы изъяты при обыске).

Следователь: Какие цели преследовали, излагая и перерабатывая легенды?

Еп. Александр: На литературно-духовную работу меня толкнула моя любовь к религии и науке.

Следователь: На указанных страницах Вы вступаете в борьбу с материализмом, называете материалистов «обманщиками», своими «врагами» и т. д. Признаете ли Вы, что Ваши литературные произведения носили к/р характер?

Еп. Александр: Я признаю, что мои произведения не согласуются с материалистическими мировоззренческими взглядами, но это не значит, что они контрреволюционны.

Следователь: Революционная теория основана на материализме. Не считаете ли Вы, что выступление против материализма есть выступление против революционной теории, т. е. по существу к/р выступление?

Еп. Александр: Я признаю, что мои литературные труды носят к/р характер, т. к. направлены против революционной теории материализма. Но это мои личные взгляды, излагал я их в целях своего личного удовлетворения. Я не надеялся, что книги мои будут изданы при существующем строе. Произведения показывал служителям алтаря, как людям компетентным. Желание утвердить, поддержать веру заставило меня перейти на церковную службу, то же самое заставило выступить с литературными трудами».

Из свидетельских показаний:

«...17 декабря 1935 г. еп. Александр говорил приближенным к нему монахам и монахиням: «Гонение на христиан и на Церковь — явление временное: существующей ныне власти дано время мучить верующих — чад Христовых, но этому будет конец в недалеком будущем»; «...Толстопятов разоблачал с амвона шпионство прихожан»; «...8 марта 1936 года Толстопятов выступил с проповедью, в которой призывал к изгнанию из рядов верующих «предателей» Церкви, призывал к активной борьбе с безбожниками»; «...Толстопятов выступал против учения Дарвина в труде «Научное обоснование Библейского сказания о сотворении мира»; «...о закрытии Никольской церкви говорил, как о деле осквернения святыни руками безбожников»; «...в проповеди о Кресте перед закрытием церкви говорил, что свой крест мы должны нести безропотно, поражая им безбожие».

Епископ Александр проходил также по следственному делу монахов²¹ — иеромонаха Пахомия (Русина), иеромонаха Макария (Ермоленко) — бывшего насельника Оптиной пустыни, странника Виктора Матвеева, монахини Магдалины (Хахулиной), инокинь Татьяны (Халиной) и Александры (Нагибиной), живших до 1936 года в алма-атинских горах. Владыка совершил недельный поход, посещая тайные скиты и беседуя с местными пустынниками, высказывая при этом желание самому оставаться в горах и вести пустынный образ жизни.

Из показаний инокини Феодоры:

«Епископ Александр одобрял нашу жизнь в горах и беседовал с нами о жизни Святых Отцов в старину. «В настоящее время,— говорил он,— народ меньше верует в Бога и наша жизнь мало чем похожа на жизнь Святых Отцов». О жизни монахов сказал, что путь их верен, они, как Святые Отцы в старину, поддерживают факел веры».

Одновременно с епископом Александром привлечен к уголовной ответственности священник Никольской церкви Алма-Аты Мельников Иван Афанасьевич.

Отец Иоанн родился в 1895 году в селе Малый Ус Пермской губернии в крестьянской семье. Служение Церкви начал в 1918 году. В 1924 году судим по ст. 58-10, в 1932 году вновь судим по этой же статье, приговорен к трем годам ссылки, которую провел в Нарыне. В 1935 году о. Иоанн из Нарына прибыл в Алма-Ату. Свидетелем по делу проходит его сестра Мельникова Мария Афанасьевна, принявшая монашество в шестнадцатилетнем возрасте. Вероятно, эти люди были близки епископу Александру, поскольку монахиня Мария неизменно следовала за Владыкой, помогая ему и своему брату в лагерях и ссылках.

Обвинительное заключение:

«Проведенным следствием по делу к/р группы монахов и а/с хищнической группы церковников-тихоновцев Никольской церкви установлено, что практическое руководство и установки в к/р деятельности указанным группам давались епископом Толстопятовым. После революции бывший морской офицер царского флота Толстопятов переходит на церковную службу с целью «укрепления» Церкви, причем в программу «укрепления» входила пропаганда к/р религиозных идей и активная борьба с материализмом как основой революционной теории. Сконцентрировал вокруг себя контрреволюционеров, преимущественно монашествующий элемент».

«Мельников Иван Афанасьевич являлся соучастником к/р деятельности Толстопятова, вел систематическую к/р агитацию.

Особым совещанием тройки при НКВД СССР от 3 сентября 1936 года Толстопятов А. М. приговаривается к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 3 года.

Мельников И. А. к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 5 лет».

В 1943 году, после прошедшей 4 сентября в Кремле исторической беседы Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, митрополита Ленинградского Алексия и митрополита Киевского Николая с председателем совнаркома Сталиным и заместителем главы правительства Молотовым, епископ Александр (Толстопятов) вместе с некоторыми другими архиереями был досрочно освобожден из концлагеря, доставлен в Москву и 8 сентября принимал участие в Архиерейском Соборе при избрании митрополита Сергия во Всероссийского Патриарха. В этом же году епископ Александр был назначен епископом Молотовским, 26 января 1944 года епископом Молотовским и Соликамским, 22 февраля 1945 года «во внимание к архипастырским трудам и за патриотическую деятельность» возведен в сан архиепископа. Скончался 26 сентября 1945 года, погребен в городе Молотове²².