ЧАСТЬ II

ОТЕЦ АЛЕКСАНДР СКАЛЬСКИЙ

В 20-е и 30-е годы в Казахстане пострадали многие другие новомученики и исповедники, труды и подвиги которых были связаны с храмом свт. Николая города Верного, бывшего порой единственным оплотом Православия в городе и его окрестностях в то смутное время. В 1904 году жители юго-западной части Верного, местности, которая в то время называлась Кучугур, приступили к изысканию средств для постройки храма в этой части города, на, так называемой, Зубовской площади.

Не сразу решился вопрос о месте строительства. Наконец, 13 февраля 1906 года А. П. Зенков, исполнитель технических проектов и руководитель церковно-строительных работ города Верного и других мест Туркестанской епархии, сообщил о его решении епископу Димитрию (Абашидзе).

Новый храм во имя свт. Николая был освящен 14 декабря 1908 года архиерейским служением. Настоятелем был назначен о. Александр Скальский, бывший до того настоятелем Александро-Мариинской церкви при детском приюте.

В то время в окрестностях Верного, в горах, в небольшой деревянной келье, жил блаженный Илия-угольник, в уединении посвятивший свою жизнь молитве и богомыслию. Угольником он звался потому, что жег в горах осиновые угли, приносил их в город, продавал, покупал на вырученные деньги лепешки-тукачи и снова поднимался в горы.

Приходил он всегда черный от угольной пыли, обвешанный железными банками, которые гремели на нем, когда он с мешком углей шел по городским улицам. Но не столько за необычайный вид считали Илию блаженным, сколько за то, что Илия имел от Бога дар духом прозревать будущее. Верненцы ждали, когда спустится в город Илия, но часто и сами ходили к нему в келью, чтобы получить духовный совет, и, следуя его слову, убеждались впоследствии в том, что Илия действительно человек Божий.

Еще когда архитектор Зенков разрабатывал гениальный проект кафедрального собора г. Верного, архиерей и губернатор города были озабочены предстоящими строительными работами, простой народ пошел к Илие-угольнику:

— Отец Илия, мы хотим кафедральный собор строить в честь Вознесения Господня. Что Вы скажете?
Илия помолчал, подумал и спросил:
— Где вы хотите строить?
— В Пушкинском парке.
Снова Илия подумал и сказал:
— Стройте. Он и Богу послужит, и сатане будет служить.

И опять, когда выбиралось место и изыскивались средства на постройку храма Николы Зимнего, народ пошел к Илие услышать, что скажет Илия на этот раз:

— Отец Илия, мы хотим строить церковь святителю Николаю. Что Вы скажете?
— А где хотите строить?
— На Кучугурах, на Зубовской площади.
И снова подумал Илия и сказал:
— Стройте! Эта до конца будет стоять!

Храм, построенный на Зубовской площади, кораблеобразной формы, семиглавый, с высокими сводами и колокольней, с лазурными куполами, внутри весь залитый южным солнцем, гармоничен и красив в неуловимом переходе от изящества к величию, взметнувшийся в низовье Заилийских гор, в городе с прямыми улицами и пирамидальными тополями.

Отрезанные от своей родины многими тысячами верст, русские православные семиреченцы были в то время лишены возможности непосредственно питаться от обильных живоносных источников — святынь русских городов. Но, сохраняя в чистоте и неповрежденности православную веру и унаследовав от отцов своих благочестие, они передавали его и своему потомству, никогда не видевшему Святой Владимирской Руси. И Господь, видя благочестие русских туркестанцев, не оставлял их Своими щедротами, питая непосредственно дух их и радуя нередко сердца их знамениями особой милости Своей. Так, в разных городах и весях Туркестана благоугодно было Промыслителю прославить явными чудесами святые иконы Преблагословенной Владычицы нашей Богородицы и угодников Божиих.

В 1900 году, когда в Александро-Мариинскую приютскую церковь настоятелем был назначен о. Александр Скальский, в город Верный был перенесен обычай юго-западной Руси — установление кроме престольных дней особо чтимых праздников или дней чествования святых икон, так называемых отпустов и паломничества к чтимым иконам.

Жители местности Кучугуры, где располагался детский приют, охотно отозвались на предложение о. Александра сделать день памяти народного врача, св. вмч. Пантелеимона, днем особого торжественного празднования. Усердием о. Александра начинают устраиваться паломничества в приютскую церковь жителей окрестных и отдаленных деревень на торжество чествования иконы целителя Пантелеимона, находящейся в приютской церкви.

С построением на Кучугурах храма свт. Николая, освящением в нем северного придела в честь великомученицы Варвары и мученицы Александры, а южного — в честь великомученика Пантелеимона и с назначением в храм о. Александра, туда же было перенесено и установленное в приюте празднование, на которое приглашалось для торжественной службы верненское духовенство.

Прихожане и староста Николаевской церкви обратились к Преосвященному Димитрию с просьбой оказать содействие в приобретении для церкви святых мощей великомученика и целителя Пантелеимона. Владыка весьма сочувственно отнесся к желанию прихожан и написал настоятелю Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, что православным верненцам хотелось бы иметь — в залог постоянного и близкого пребывания с ними благоговейно чтимого ими угодника — частицу его святых мощей: «Поэтому,— писал Владыка,— обращаюсь к Вам с мольбой, всечестный отец Архимандрит, благословить нас самой небольшой, лишь едва заметной частицей честных мощей св. великомученика Пантелеимона, осчастливить этим святым даром наш град, дать возможность Вашим же сородичам, русским православным простым людям, живущим среди двух океанов — магометанского и языческо-китайского — освежить, оживить свои религиозные чувства прикосновением к величайшей для нас святыне».

Настоятель названного монастыря с живым участием откликнулся на письмо Преосвященного Димитрия:

«Мы с любовью спешим удовлетворить Ваше желание и посылаем через одного из собратий наших в г. Одессу, на подворье, для Вашего града и паствы частицы честных мощей следующих угодников Божиих: св. великомученика и целителя Пантелеимона, святителя Григория Богослова, св. Нифонта Патриарха Цареградского (память его празднуется 11 августа). Посему благоволите послать доверенное лицо в г. Одессу получить от заведующего подворьем нашего монастыря святые мощи».

Ко времени прибытия святых мощей в Одессу туда был командирован диакон Николаевской церкви о. Стефан Пономарев. Жители Верного с глубоким благоговением ожидали редкой святыни в своем городе. В Николаевской церкви шли приготовления к предстоящему торжеству: готовились обширные столовые, на церковной площади были приготовлены палатки для служения молебна и бараки для паломников. Весь город принял праздничный вид, 27 июля была закрыта торговля. Старожилы рассказывают, что еще за три дня до возвращения о. Стефана, по городу бегали двое людей, одержимых нечистым духом и кричали: «Ах, этот Стефан, этот поп! Пропали мы, пропали!»

За три дня до праздника стали собираться паломники из окрестных деревень и накануне дня чествования почти вся площадь вокруг храма была занята расположившимися здесь богомольцами. Едва ли не все население Верного вышло навстречу. 26 июля в Николаевской церкви началось всенощное бдение, в 12 часов ночи благовест возвестил о начале молебного пения и чтения акафиста. В 3 часа утра от Николаевской церкви вышел крестный ход, направляющийся по Ташкентской дороге навстречу святым мощам. К этому времени из станицы Каскеленской по направлению к Верному шел со святыней крестный ход, сопровождаемый тысячной массой народа. Встреча произошла в десяти верстах от Верного, все преклонили колени, духовенство сделало пред святыней три земных поклона, и затем о. Александр Скальский принял св. мощи и переложил их в изготовленный усилием горожан ковчег. Возле Иверско-Серафимовской женской обители готовилась торжественная встреча.

Прибыли войска, военный губернатор, духовенство. При приближении св. мощей Владыка Димитрий с духовенством вышел навстречу, сделал земной поклон святыне и принял их от о. Александра. За святыней следовал губернатор и представители учреждений, далее шел хор музыки и войска. Военный хор всю дорогу исполнял: «Коль славен».

Крестный ход прибыл в Николаевский храм. Была совершена Божественная Литургия, после которой Его Преосвященство, подняв св. мощи, крестным ходом проследовал вокруг церкви на церковную площадь, где совершил молебен с водоосвящением, прочитал акафист и затем со святыней возвратился в церковь. Благоговение и великая радость отражались на лицах всех присутствующих.

В городе к тому времени существовало 16 церквей, несколько часовен и женский Иверско-Серафимовский монастырь. В недолгое время Николаевская церковь стала одной из наиболее посещаемых церквей Верного.

В 1916 году произошли значительные перемены в жизни Туркестанской епархии. 16 декабря епископ Туркестанский Иннокентий (Пустынский) перенес кафедру из Верного в Ташкент, в Верном же было учреждено викариатство.

В октябре 1917 года, совершив длительный путь из Ирана в Семиречье, в Верный, на новую Верненско-Семиреченскую кафедру прибыл Преосвященный Пимен (Белоликов), бывший епископ Салмасский. Молодой тридцатисемилетний Владыка, кандидат Киевской Академии, православный публицист, прекрасно знавший тюркские наречия, имел многолетний опыт миссионерского служения на Востоке. Он духовно окормлял находившиеся в Персии казачьи войска. Все это было немаловажно для его нового служения в православном оазисе на китайской границе.

Прибыв в Верный за две недели до октябрьского переворота, свой талант проповедника и организатора церковного дела Владыка Пимен отдал на защиту Православной Церкви. Он много и вдохновенно служил в верненских храмах, неустанно проповедовал с церковного амвона, его беседы в Доме религиозно-нравственного просвещения собирали множество народа. Вслед за Патриархом Тихоном и своим духовным наставником — Пермским епископом Андроником, будущим мучеником, епископ Пимен разоблачал демагогию и казуистику большевистских воззваний, призывал к противостоянию безбожной власти. Впоследствии его проповеди были охарактеризованы Павлом Виноградовым как «контрреволюционные речи с амвона».

Откровенная позиция преосвященного Пимена обрекла его на мученическую смерть. В конце лета — начале осени 1918 года он был тайно убит по приказу исполнительного комитета верненского РСДРП.

С момента гибели епископа Пимена вплоть до 1927 года Алма-Атинская кафедра оставалась пустующей. Назначенные на нее: в 1919 году епископ Софроний (Арефьев) и в 1921 — епископ Леонид (Скобеев) — так и не доехали до места своего назначения. Первый предпочел ей Якутскую кафедру, а второй, промедлив до 1922 года,— обновленческий раскол.

После октябрьского переворота в Верном в первую очередь были закрыты церкви, имеющие прямое отношение к народному образованию и воспитанию: церковь равноапостольных Кирилла и Мефодия при мужской гимназии, святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии при женской гимназии, приютская Александро-Мариинская церковь, а также тюремная церковь апостолов Петра и Павла.

Осенью 1919 года был закрыт Верненский Иверско-Серафимовский женский монастырь, насельницы которого разбрелись по городу и его окрестностям в поисках жилья и случайного заработка для пропитания. Четверо из них — монахини Евфалия (Кудеева), Дорофея, инокини Мариамна (Клинюшина) и Феодора (Буханцова) с племянницей девочкой-сиротой Анастасией Нагибиной — сняли для себя небольшую комнату в одном из частных домов, находившемся неподалеку от Зубовской площади. Они ежедневно приходили в Николаевскую церковь, принося там молитвы Богу и Его угоднику.

Настоятель, о. Александр, видя бедственное положение сестер и зная, что на работу монастырских не принимают, стал уговаривать их поселиться в храме: «Что вы будете ходить по квартирам? Перебирайтесь ко мне в церковь, там всем места хватит!» И Великим постом 1927 года сестры перешли жить в церковь, где поселились в нижнем полуподвальном помещении. Кроме них о. Александр приютил еще восьмерых монахинь, но последние постепенно разъехались по своим родственникам, лишь эти четверо да Анастасия остались.

В храме они пели на клиросе, пекли просфоры, продавали свечи, делали уборку,— словом, вновь зажили, как в монастыре, и почти по монастырскому уставу. И духовником этого небольшого сестричества был второй священник Николаевской церкви, близкий и искренний друг о. Александра, протоиерей Стефан Пономарев.

Дальнейшее повествование об этих пастырях стада Христова, исповедниках святого Православия составлено на основании документов госархивов, архива КНБ Республики Казахстан и воспоминаний Анастасии Нагибиной, в то время подростка, а сейчас — убеленной сединами старицы, чья память сохранила для нас события тех отдаленных дней.

В дореволюционных хрониках, освещавших жизнь Туркестанской епархии, имя протоиерея Александра Скальского можно встретить довольно часто. Активный и разносторонне деятельный священник, он совершает с народом крестные ходы и паломничества к местным святыням, принимает участие в деятельности общества трезвости при архиерейской церкви, на пастырских собраниях выступает с докладами о деятельности сектантов, его проповеди звучат в Туркестанском кафедральном соборе. И, наверное, ни одно духовное торжество, ни одно начинание не обходилось без участия в нем неутомимого о. Александра¹. Даже послереволюционные газеты называют его священником-народолюбцем, когда в первый день праздника Пасхи 1918 года, сопровождая епископа Пимена, он посещает раненых бойцов революционных частей, подавлявших контрреволюционный казачий мятеж 1918 года в г. Верном. Цель посещения — прекращение братоубийств и революционной смуты².

На одной из фотографий тех лет о. Александр запечатлен со многими духовными наградами, в сохранившихся же документах есть лишь указ о награждении его в 1911 г. за заслуги по духовному ведомству наперсным крестом, от Святейшего Синода выдаваемым³. Будучи настоятелем приютской церкви, о. Александр вместе со своими питомцами насадил напротив приюта парк, который частично сохранился до сегодняшнего дня. Мальчик с девочкой сажали свое дерево и вместе ухаживали за ним. После закрытия приюта и расселения по коммунам его воспитанников новые хозяева решили сократить и расчистить парк, вырубив возращенные детскими руками насаждения. И о. Александр, видя свежесрубленные деревья, вздыхал: «Как жаль! Ведь это дерево Саша с Машей садили!»

В здании приюта разместили медицинское училище, с Александро-Мариинской церкви снесли купола, покрыв ее покатой крышей, но долго, до 40-х годов, над левым входом в бывший храм бывшего города Верного оставалась сделанная крупными буквами надпись: «Боже, Царя храни».

Отец Александр служил, в основном, по воскресным и праздничным дням. Все остальное время ходил в дома обездоленных, больных и морально опустившихся. Он болел за всех, и если узнает, что у кого-то несчастье — пойдет, утешит. Он был очень милостивый, внимательный, его все вдовушки знали, и он знал всех сирот, которые в городе есть. Он очень любил торжество, любил, чтобы стройно и полнозвучно пел хор, чтобы чтец читал громко и внятно, чтобы в церкви было много света, и сам он всегда был радостным, веселым, громкоголосым. И когда он делал возглас, голос его, звучный и сильный, летел по всему храму.

«Это же у престола Господня! — говорил он.— Это же Богу служить! Богу! Богу! Надо, чтобы люди радовались, чтобы все были веселы! Надо так служить, чтобы и сам воздух звенел!»

Отец Стефан был совершенно иным. Задумчив и молчалив, он всегда был погружен в молитву. Жил он, как строгий монах, и служил ежедневно, не пропуская ни одного богослужения.

— Боже упаси,— говорил он,— службу пропустить.

И службы его были тихими, строгими и неторопливыми, всегда проникновенными и благоговейными.

Об о. Стефане, кроме того, что он был урожденным семиреченцем, известно, что свое служение он начинал в должности псаломщика в церкви села Михайловского. В 1907 году в Крестовской церкви архиерейского дома псаломщик Стефан Пономарев был посвящен в стихарь, в 1908 году переведен в церковь села Зайцевского (ныне Чилик) и в 1909 году в сане диакона начал свое служение в Николаевской церкви Верного⁴. Даты посвящения его в сан иерея не сохранились, но в документах архива КНБ упоминается, что с 1914 года по 1917 год о. Стефан Пономарев был священником Красного Креста в полевом военном госпитале.

А. Нагибина рассказывала: «В первую мировую войну, во время боевых действий, о. Стефан долгое время просидел в окопах. Была весна, шел дождь и мокрый снег, наполняя окопы водой и грязью. Из окопов батюшку вытащили едва живого, доставили в госпиталь, прооперировали и удалили носовые хрящи, отчего у о. Стефана ввалилась переносица.

Вернувшись с фронта, он сказал: «Бог шельму метит. Вот и меня Господь пометил и присмирил». С того времени о. Стефан страдал от головной боли. Особенно тяжело ему приходилось зимой, когда стояли морозы и в Николаевской церкви при богослужении покрывалась инеем металлическая богослужебная утварь. В подвале храма, под приделом целителя Пантелеимона, стояли две русские печи, но их тепла было недостаточно для обширного храма. И в зимнее время служили в Пантелеимоновском приделе, потому что в нем от печей прогревался пол.

Отец Стефан во избежание простуды покрывал голову шерстяным шарфом. «Хотя священникам и не полагается,— говорил он,— но у меня такие боли, что я вынужден шарфом закрывать голову. Когда закрыта голова, у меня боль немного утихает».

Помню, с о. Александром мы не раз спускались по винтовой лестнице в подвальное помещение под Варваринским приделом. В левой руке он держал палку, правой опирался на мое плечо. На потолке подвала была наклеена большая бумажная картина, изображающая Успение Матери Божией. Отец Александр опускался на колени, ставил меня рядом с собой и начинал молиться: «Царица Небесная! Как же я хочу, чтобы здесь была маленькая церковочка и чтобы маленький был алтарь в честь Успения Твоего! И чтобы тепло было, чтобы люди приходили молиться и не мерзли. Но как это сделать? Не сплю, думаю, как? Матерь Божия, где средства взять? Надо же и пол настилать, и перекрытия возводить, и печь надо поставить. И разрешение на это надо у кого-то просить».

Потом положит земной поклон, еще раз попросит: «Матерь Божия! Вся моя мечта — вот тут, только до этих вот колонн, маленькую церковь, чтобы служить в ней в самые морозы». Потом постоит, подумает и скажет: «А может, Царица Небесная сама все устроит, что со временем здесь будет храм в честь Ее Успения».

Отец Александр был женат, но семейная жизнь его не сложилась. Жена оставила его, детей он не имел и жил один в одной из комнат при Николаевском храме. Отец Стефан был также бездетный, хотя имел жену Парасковью Кузьминичну, которая беззаветно любила его, но побаивалась из-за его строгости. Отец Стефан, видя, что трудно отцу Александру жить одному, стал уговаривать поселиться в его доме:

— Чего ты будешь жить один? Переходи к нам.
— Да как матушка, Парасковья Кузьминична?
— Ах, да матушка только рада будет!
— Да я только рада буду, отец Александр!

И стали они жить втроем в доме отца Стефана. У отца Стефана небольшая комната, рядом такая же комната отца Александра. У отца Стефана стол, табурет и кровать, заправленная солдатским сукном — и у отца Александра. У отца Александра в уголке иконы, на стенах фотографии архиереев, у отца Стефана ничего-ничего не было кроме икон. Матушка Парасковья Кузьминична жила в нижней части дома и своими заботами, как могла, облегчала их повседневный быт.

В то время питались очень скудно, а постом и вовсе еле ноги волочили. И службы, и требы — все лежало на плечах отца Александра и отца Стефана. Зайдут, бывало, к сестрам в келью: «Матушки, дайте стакан воды и хлеба». Матушки дадут, они посолят, поедят и так до вечера. Отец Александр был строгий постник.

Отец Александр и о. Стефан любили монашествующих и пустынников и всегда были рады приходу странника Виктора в Никольскую церковь. Посадят его рядом с собой на скамеечку (стульев не было) чаем поят, расспрашивают, как ему в горах живется. Я не очень вникала в их беседу. Помню только, как Виктор сидел у самовара и кряхтел: «Каяться надо, каяться». Отец Александр говорил отцу Стефану: «Отец Стефан, ты исповедуй иди. Я не могу. Я никакого греха не нахожу у монахов. Я не могу их исповедовать. Мне кажется, они все чистые. Ну, мирские грехи я знаю, а ты уж, пожалуйста, монахов исповедуй, ты что-то, где-то там находишь, а я не знаю».

В 1923 году нападки прессы и преследования ЧК вынудили архиепископа Иннокентия (Пустынского) покинуть Ташкент и выехать в Москву. На кафедру заступил епископ Николай (Федотов). В том же 1923 году епископ Николай, перейдя в обновленческий раскол, назначил уполномоченным ВЦУ в Семиречье «священника» Матфея Шевченко (Долиндо). 3 августа 1923 года в кафедральном соборе Алма-Аты «священник» Матфей Шевченко (Долиндо) собрал собрание городского духовенства, на котором был избран «епископом Семиреченским» вдовый протоиерей Ташкентского кафедрального Собора Алексий Марков, наименованный впоследствии «епископом Джетысуйским». Центром деятельности обновленцев Семиречья становится Вознесенский кафедральный собор.

Отсутствие в Семиречье архиерея, держащего строго православную линию, активные действия обновленцев, давление большевистской власти, поддерживавшей раскольников, расправы над духовенством и массовые убийства мирян вызвали в епархии настроения, доведенные до степени анархии, и смятение в душах пастырей и пасомых.

Население Алма-Аты в большинстве своем не принимало ни самих обновленцев, ни их новшеств. Местная пресса констатировала: «Алма-атинские миряне настроены враждебно ко Всероссийскому Церковному Управлению и «прогрессивному духовенству»⁵. Храмы по решению властей передавались ВЦУ вопреки желанию прихожан.

Деятельность «епископа» Алексия (Маркова), возведенного в 1924 году в сан «архиепископа» за «...выдающиеся труды по устроению церковной жизни в епархии и восстановлении в ней порядка»⁶ и дальнейшие усилия в укреплении обновленческого блока стараниями союзников и преемников по незаконной кафедре в результате привели к тому, что Семиречье почти целиком стало обновленческим. На сторону обновленцев перешел весь клир Вознесенского кафедрального собора, в том числе, такие авторитетные и почитаемые в городе священники, как настоятель собора митрофорный протоиерей Алексий Шавров, протоиереи Гавриил Тихонравов, Виктор Поливанов и прочие.

Сохранилось письмо того времени к протоиерею Гавриилу Тихонравову от его духовной дочери:

«Алма-Ата. 18 ноября 1926 г.

Как Вы до сего времени не хотите понять, что пора прекратить всякие междоусобия в Церкви? Раздор епископов ведет к раздору священников, раздор священников — к полнейшему отказу от Церкви мирян.

... Приезд епископа Алексия... внес вражду... Не раз слышала, как епископ Алексий забрасывал грязью епископа Константина⁷. Разве это достойно епископа? Последовательности, логики в его речах нет, его поучения не дают ничего, кроме скуки. Богослужения его — один парад. Он любит почет и уважение, но народ его не любит. И если в соборе бывает много молящихся, то это только в силу привычки и потому, что собор наш сам по себе — красота, и к тому же хороший хор. Вот все, что влечет к себе народ, но только не епископ Алексий...

Вы пользуетесь большим авторитетом в своей среде. Я хочу, чтобы Вы сами, а за Вами все духовенство признали, что распри раздирают Церковь, озлобляют верующих, настраивают их одного против другого. Не Вы ли должны потушить это пламя — зажженное Вами? Больно, очень больно писать своему духовному пастырю подобное письмо. Так будьте достойны имени пастыря и христианина.

Ваша духовная дочь А. К. ⁸»

Влияние обновленческих настроений не миновало и Николаевскую церковь. В 1927 году о. Александр стал склоняться к мысли, что обновление власти светской естественно влечет за собой обновление в сфере церковной, и был намерен вступить в общение с обновленцами. Он сам говорил, что, испытывая сильное томление духа, не знает, к какому концу пристать. Отец Стефан твердо держался староцерковных позиций, не допуская ни малейшего компромисса. Дух единства, на котором коренилась дружба двух пастырей, был утерян, но не была утеряна христианская любовь и сопереживание одного человека другому.

А. Нагибина рассказывает:

«Отец Стефан сказал отцу Александру: «Я в обновленчество не пойду. Я буду служить по-старому в Пантелеимоновском пределе. Но и тебя никуда не пущу. Выбирай себе любой придел и служи в нем, как знаешь. Ты настоятель, это твой храм и ты должен быть здесь».

Скорбели об о. Александре православные алмаатинцы, молились сестры, и все плакали: «Отец Александр, опомнитесь, что Вы делаете!» Помню, мы, дети, плакали у иконы целителя Пантелеимона: прижмемся лицом к иконе и просим, чтобы великомученик не пускал отца Александра в обновление.

Так он томился-томился, пока не произошло следующее. Собрались в церкви женщины и старухи и выдвинули от себя самую бойкую по фамилии Лучагина (Лучажихой ее все звали) — высокую, крепкую старуху, у которой была палка с набалдашником. И вот, вечерню надо служить, о. Стефан уже в алтаре, о. Александр зашел в церковь, перекрестился, тут подходит к нему Лучажиха и говорит: «Отец Ляксандра!» Он обернулся: «А?» — назвал ее по имени-отчеству (он всех старушек по имени-отчеству называл). И она так по-простому ему сказала: «Ты что же, хочешь бросить свое стадо и куда-то идти? Ты же наш отец! Мы все плачем о тебе, все плачем! А меня командировали сказать тебе, что ежели ты нас бросишь и пойдешь в обновление, то я возьму эту палку да как начну тебя здесь возить, как свое родное дитя, и не посмотрю, что ты священник!» — ну как еще наставить? Слов у нее таких нет. Замахнулась палкой и заплакала. Мы тоже стоим и плачем. И о. Александр стоит, голову вверх поднял, как остолбенел. Потом тоже заплакал и ушел в алтарь. Там немного побыл, потом вышел, подошел к Лучажихе (а она все плачет), поцеловал ее и сказал: «Спасибо Вам, что Вы за меня беспокоитесь».

И о. Стефану сказал: «Через эту старушку просветил Господь и душу мою, и разум. Как осенило меня — все скорбят обо мне, а я что делаю? Куда я лезу, как помраченный?» Отец Стефан сказал: «Хоть ты на деле не принял обновленчества, но в мыслях принял. А раз ты это понял, то вот — от службы я тебя отстраняю. Снимай ризы, пока не принесешь покаяния».

Отец Александр согласился: «Буду каяться!» Он хотел от ворот через двор на коленях ползти на паперть и через храм до амвона. Отец Стефан запретил: «Нет, ты сердечник, тебе тяжело. Только от паперти до амвона».

И в праздничный день перед Литургией о. Александр встал на колени и в одном подряснике полз от паперти до амвона, и с амвона просил прощения у Господа, у собравшегося принять его покаяние духовенства и у всей своей паствы, которая плакала за него, молилась, и — вымолила. Отец Стефан облачил о. Александра в ризы, и радость была для всех, и вновь служили они вместе.

В конце 20-х и 30-е годы в Алма-Ате был пересыльный пункт ГПУ, куда отправляли заключенных со всей страны. Кого этапом гнали по степям, кого в поездах привозили. Если по степи гнали летом, многие погибали от жары, зимой — от холода. Обмороженных и чуть живых, их пригоняли на станцию Алма-Ата-I. Затем заключенные получали через ГПУ распределение в лагеря, а ссыльные должны были сами являться в ГПУ за направлением и определением места ссылки.

Начальником ГПУ в то время был Иванов. Мать у него была верующей, и, когда Иванов был ребенком, мать часто водила его в церковь и в монастырь. Поэтому он хорошо знал наших матушек и неплохо к ним относился. И вот этот мальчик подрос, стал комсомольцем, а потом начальником ГПУ. Ссыльные являлись в ГПУ и несколько дней ждали направления. Но людям надо где-то жить. Гостиницы для них не было, на квартиры их не берут, боятся. Куда идти? В церковь. А ночевать где? У нас. И начальник ГПУ посылает: «Вы идите прямо по улице Мещанской, там Николаевская церковь стоит, а внизу монашки живут, они всех принимают. Так вы скажите, что вас начальник ГПУ Иванов прислал». И они приходили:

— Где тут монашки живут?
— Здесь, а что такое?
— Нас Иванов прислал к вам ночевать.
— Ну, проходите, раз Иванов прислал.

И епископы приходили, и священники. Но наши сестры больше уделяли внимания монахиням. Помню, были у нас сестры брянские, сестры севские, касимовские, из Дивеевского монастыря были монахини. Отец Александр всех принимал: «Да идите, всем места хватит!» Он очень любил монахов и всегда говорил: «Я так их люблю! И монахов, и монахинь!»

Ни одна церковь так не принимала, как наша. Устраивали всех в подвале, где печь стояла русская. Отец Александр говорил: «Матушки, если жить негде, то хоть в подвале у нас. Сейчас сухо, можно и там переночевать». Приходили они голодные, измученные. Матушки никому не отказывали, всех кормили, всех! И не было ни одной ночи, чтобы мы одни, без ссыльных, ночевали, а только все варили, принимали, вшей обирали и обстирывали. Так вот Бог дал жить. Жили очень скудно, доходы у церкви были небольшие, но о. Александр всегда наделял нуждающихся, и матушкам, давая деньги, говорил: «Вы присматривайтесь, спрашивайте, может, кому из ссыльных обувку надо или одежонку. Это лишние у нас деньги, отдавайте, нам хватит, а там — что Господь пошлет».

Помню, однажды приехали три монаха, старые! — о. Мисаил, о. Анания и о. Назарий. Сестры спрашивают:

— Батюшки, может, вам на печке постелить?
— А разве можно?
— Да пожалуйста, что нам?

Печка высокая, едва подсадили один другого. Сидят на печке, молятся, один говорит: «Матерь Божия! На печку попали! Отец Мисаил, да разве мы думали на русской печке спать? Вот ведь как Господь привел! Хоть косточки свои погреем».

Мать Феодора всегда говорила: «Бог милует Своих».

В один год свирепствовал тиф, но и тогда сестры всех принимали, и ни одна из нас не заболела. А в 30-м, кажется, году много ссыльных умирало от дизентерии. Летом жара была страшная, пить хочется, напьются из арыка, потом в церковь приползут. Даже в коридор не могли зайти, а где-нибудь под деревом свалятся. К нам придут, скажут: «У вас человек умирает». Сестры шли, сообщали в милицию. Милиция приезжала, человека клали на телегу, увозили, и это все. Иногда нам сообщали, что такой-то умер в больнице.

В последнее время о. Александр стал бояться гепеушников и, когда его звали тайно отпеть или покрестить на дому, он шел, но брал с собой меня. Я бегу за ним, несу узелок с епитрахилью и кадилом. «Ты примечай,— говорил он,— куда мы идем, а то меня арестуют, затолкают куда-нибудь, и никто не будет знать, где я. А ты побежишь и скажешь». У него стало отказывать сердце, и он заставлял меня ладонью бить его в грудь.

— Батюшка, Вам же больно!
— Сильнее бей, тогда сердце начинает работать.
А однажды он поднялся на колокольню и говорит: «Настя, ты видишь, за Головным арыком — горочка? — и показал рукой в предгорье, что начиналось за окраиной города,— слева горка и справа, а вон, горочка посередине.

— Ну вижу, батюшка.
— Я не хочу лежать на городском кладбище, вы меня на этой горочке похороните. Я хочу, чтобы меня схоронили вверху, выше Головного арыка.

Между сестрами шел разговор: «Как хоронить на той горочке, когда там кладбища нет?» Отец Александр просил:

— Пойдите, договоритесь, может, мы выкупим это место.
— Батюшка, мы же монахини, кто нас будет слушать?

А один раз, когда мы снова были на колокольне, он даже заплакал: «Как я не хочу на эти кладбища, почему — не знаю». А потом постоял, подумал и говорит: «А может быть, Господь все так устроит, что к тому времени там будут хоронить, и я как раз попаду на это место».