Акафист   Книга о преп. Севастиане с фото/аудио материалами    

Блаженный старец схиархимандрит Севастиан (Стефан Васильевич Фомин) родился 28 октября/10 ноября 1884 года в селе Космодемьянское Орловской губернии в бедной крестьянской семье. Отца его звали Василием, мать — Марфой. Они имели троих сыновей. Старшим был Илларион, 1872 года рождения, средним Роман, 1877 года рождения, и младший в святом крещении был назван Стефаном в честь преподобного Стефана Савваита, творца канонов, в день памяти которого он родился.

В 1888 году родители возили детей в Оптину пустынь к старцу Амвросию. Стефану было тогда 4 года, но он хорошо запомнил это посещение и ласковые глаза благодатного Старца.

Остался будущий батюшка Севастиан сиротой от отца 4-х лет, от матери — 5-ти лет. "Когда родители умерли, — вспоминал старший брат Илларион, — мне было 17 лет. Земля у нас была 9 десятин, ее надо обрабатывать своими руками, хозяйство небольшое — кому вести его? Нас трое братьев, вот мы повздорили, подрались — кто нас разнимет, примирит?" Чтобы укрепить семью, через год после смерти родителей старший брат Илларион женился.

5-летний Стефан был привязан к среднему брату Роману за его нежную душу и мягкое сердце. Но Роман избрал путь иноческой жизни и в 1892 году упросил Иллариона отвести его в Оптину пустынь, где был принят послушником в Иоанно-Предтеченский скит.

Илларион имел иной характер — был требовательным, неласковым. Стефан рано узнал тяжесть сиротства. Вспоминая о детстве, старец Севастиан говорил: "Хотя бы кто-нибудь остался из женского пола: или бабушка, или сестра, или тетя, кто бы о тебе в таком возрасте позаботиться мог. Без матери-то плохо, даже со снохой. Помню, было мне лет 8. Я попросил у снохи молока, а она мне: "Подожди". Я рассердился, пошел и побросал на землю конопляные холсты, которые сноха отбеливала и сушила на солнце, и посыпал их грязью. Сноха пожаловалась брату. Брат меня поругал и побил. Побить-то, поругать есть кому, а пожалеть-то некому было".

Стефан хорошо учился, окончил 3-х-классную приходскую школу. Приходской священник давал читать ему книги. От рождения Стефан был слаб здоровьем и на полевых работах трудился мало, а больше на пастбищах пастухом. Он любил скотину, умел с нею обращаться, и крестьяне его ценили. Но, главное, он имел время для чтения книг и молитвы. Сверстники недолюбливали его за то, что он был смирен и кроток. Они насмехались и дразнили его “монахом”. А то еще хуже было: зная, что он сострадателен не только к людям, но и к животным, как-то взяли кошку и стали бросать ее на стаю собак, пока те ее не разорвали — об этом батюшка Севастиан после рассказывал с сожалением.

Радостным утешением было для Стефана в зимнее, свободное от крестьянских работ время посещать в Оптиной пустыни среднего брата. Эти посещения имели большое духовное влияние на Стефана, и, когда он подрос, стал просить Иллариона отпустить его в Оптину пустынь. Но брат не пускал. “Какой из тебя монах? — говорил он. — Никуда-то ты не годишься. Да и кто будет мне в хозяйстве помогать?” И Стефан остался помогать брату.

В 1908 году средний брат Роман Фомин по болезни келейно принял монашеский постриг с именем Рафаил, а 16 декабря 1908 года в монастырском храме во имя преп. Марии Египетской о. настоятелем Ксенофонтом был облечен в мантию.

К этому времени окрепла молодая семья старшего брата, и Стефан, утвердившись в своем желании иноческого жития, приезжает к о. Рафаилу в скит Оптиной пустыни, где 3 января 1909 года он был принят келейником к старцу Иосифу.

Находясь при старце, Стефан обрел в нем великого духовного наставника. Впоследствии он часто вспоминал о том времени: "Жили мы (еще один келейник) со старцем, как с родным отцом. Вместе с ним молились, вместе кушали, вместе читали или слушали его наставления".

Старец иеросхимонах Иосиф был ближайшим учеником великого старца иеросхимонаха Амвросия. Ближайшим он был не по внешности только, но и по духу, по силе послушания, преданности и любви. Это было поистине "чадо любимое" отца Амвросия, которое он отродил и воспитал духовно в стенах смиренной убогой "хибарки", проникнутой заветами великих старцев Льва и Макария. Здесь, в этой тесной келье, сделавшейся для о. Иосифа училищем благочестия, он прошел делом самую высокую из наук — монашество, и стал в свое время сам наставником монахов.

12 лет он исполнял должность скитоначальника и старца Скита и Обители, но в связи с болезнью в 1905 году снял с себя эту должность. Он был уже на закате своих лет, и силы заметно оставляли его. Тихо угасал этот светильник монашества, но, ослабевая телесно, духом был бодр и ясен. На должность скитоначальника указом Святейшего Синода в 1905 году был назначен игумен Варсонофий.

В 1910 году в Оптину пустынь, после тайного своего отъезда из Ясной Поляны, приехал Лев Толстой. Стефан был свидетелем этого события. Лев Николаевич приехал в Оптину из Козельска уже поздно вечером и ночевал в монастырской гостинице. Гостиник о. Михаил потом рассказывал, что за чаем Толстой расспрашивал его о старцах, спрашивал, кто принимает из них, принимает ли старец Иосиф, говорил, что он приехал повидаться, поговорить со старцами.

"А приехали, — рассказывал о. Михаил, — они вдвоем. Постучались. Я открыл. Лев Николаевич спрашивает: "Можно мне войти?" Я сказал: "Пожалуйста". А он говорит: "Может, мне нельзя: я — Толстой". "Почему же, — говорю, — мы всем рады, кто имеет желание к нам". Он тогда говорит: "Ну, здравствуй, брат". Я отвечаю: "Здравствуйте, Ваше Сиятельство". Он говорит: "Ты не обиделся, что я тебя братом назвал? Все люди — братья". Я отвечаю: "Никак нет, а это истинно, что все — братья". Ну и остановились у нас. Я им лучшую комнату отвел. А утром пораньше я служку к скитоначальнику о. Варсонофию послал предупредить, что Толстой к ним в скит едет".

О дальнейшем о. Севастиан рассказывал так: "Старец Иосиф был болен, я возле него сидел. Заходит к нам старец Варсонофий и рассказывает, что о. Михаил прислал предупредить, что Л. Толстой к нам едет. "Я, — говорит, — спрашивал его: а кто тебе сказал? Он говорит — сам Толстой сказал". Старец Иосиф говорит: "Если приедет, примем его с лаской, почтением и радостью, хоть он и отлучен был, но раз сам пришел, никто ведь его не заставлял, иначе нам нельзя". Потом послали меня посмотреть за ограду. Я увидел Льва Николаевича и доложил старцам, что он возле дома близко ходит, то подойдет, то отойдет. Старец Иосиф говорит: "Трудно ему. Он ведь к нам за живой водой приехал. Иди, пригласи его, если к нам приехал. Ты спроси его". Я пошел, а его уж нет, уехал. Совсем еще мало отъехал, а ведь на лошади он, не догнать мне было. Затем сообщение старцам от сестры его, монахини Марии, было, что и от нее из Шамордина он уехал. Потом со станции Астапово пришла телеграмма нам о болезни Л.Н., в ней от его имени просили старца приехать к нему. О. Варсонофий сразу выехал, но окружающие Толстого не допустили его ко Льву Николаевичу. О. Варсонофий письмо дочери его Александре передал. Писал ей, что это ведь воля Вашего отца, чтобы я приехал. Все равно не пустили. И жену его Софью Андреевну тоже не допускали. Она в своем вагоне приехала и жила на станции в нем. О. Варсонофий очень тяжело пережил это все, сам почти больной вернулся и всегда волновался, вспоминая это. И говорил: "Хоть он и Лев, а цепей порвать не мог. А жаль, очень жаль". И старец Иосиф сокрушался о нем. "А что кто-то посылал меня, то это неправда. Только по одному желанию самого Льва Николаевича я поехал в Астапово", — утверждал о. Варсонофий".

В апреле 1911 года, на третий день Пасхи, старца Иосифа постигла предсмертная болезнь. 9 мая душа его тихо отделилась от многострадального тела, и в половине второго ночи 10 мая три удара скитского, а вслед за ним монастырского колокола возвестили о кончине старца. 12 мая гроб с его телом руками братии был опущен в могилу, приготовленную около могилы старца Амвросия. Кроткий ученик, 30 лет пробывший при великом старце, возлег на вечный покой у ног своего наставника.

Велика была скорбь Стефана при кончине старца. Но Господь не оставил его безутешным. В келью о. Иосифа перешел старец Нектарий (духовный сын о. Анатолия (Зерцалова) и о. Амвросия). Стефан остался при нем келейником и перешел под его старческое руководство. В 1912 году Стефан был пострижен в рясофор.

В апреле этого же года вследствие интриг и клеветы старец Варсонофий был переведен из Оптиной пустыни настоятелем Старо-Голутвина монастыря. Покидая скит, после напутственного молебна, старец Варсонофий сказал в утешение скорбящей братии: "О. игумен Марко, недавно скончавшийся в монастыре, рассказал мне, что когда умирал брат о. Макарий, то предсказал, что после него будут старцами: о. Амвросий, о. Илларион и о. Анатолий, и что в Скиту не оскудеет старчество. Среди последних старцев будут люди еще выше по духовным дарованиям, чем великие старцы: о.о. Лев, Макарий, Амвросий и Анатолий". С переводом из Оптиной о. Варсонофия собором старшей братии братским духовником и старцем был назначен о. Нектарий.

О. Нектарий жил замкнуто, умел держаться в тени и быть малозаметным. Говорил он притчами, загадками, с оттенком юродства, часто не без прозорливости. Современники старца утверждают, что кто не видел его лично, тот по рассказам не сможет ясно представить его образ, трудно будет судить о характере, о его дивных качествах: воплощенном смирении, необычайной кротости и скромности, любви и всего непередаваемого обаяния его личности. Он, по глубокому своему смирению, старцем себя не считал и всегда говорил о себе: "Я в новоначалии, я учусь, я утратил всякий смысл. Как я могу быть наследником прежних старцев? У них благодать была целыми караваями, а у меня ломтик". Также говорил посетителям: "Вы об этом спросите моего келейника Стефана, он лучше меня посоветует, он прозорлив". В о. Нектарии была прекрасная человеческая простота, и самая упрямая возмущенная душа чувствовала искренность его великой любви, о которой старец сказал однажды сам: "Чадо мое! Мы любим той любовью, которая никогда не изменяется. Ваша любовь — любовь однодневка, наша и сегодня, и через тысячу лет — все та же".

Так, под руководством старца в тихой и мирной пристани для немощных душ человеческих возрастал духовно его ученик и будущий старец о. Севастиан, впитывая в душу свою любовь, мудрость и смирение своего дивного наставника.

У старца Нектария келейников было два. Старшим келейником был о. Стефан, он назывался "летом" за мягкосердие и сострадательность, а младшим — о. Петр (Швырев). Рясофорный монах Петр (Швырев) — из моряков, до революции ходил на Афон. Был младшим келейником старца Нектария, которому был предан нелицемерно и потому им любим. Был простодушен, мужиковат. Работал на шахтах. Погиб от несчастного случая. Он назывался "зима", был погрубее, построже. Когда народ в хибарке от долгого ожидания старца начинал унывать и роптать, о. Нектарий посылал для утешения о. Стефана. Когда же ожидавшие поднимали шум, тогда выходил о. Петр и со строгостью умиротворял и успокаивал народ.

А иногда и так бывало (сам батюшка Севастиан об этом рассказывал). Обычно старец о. Нектарий из кельи выходил поздно, в 2-3 часа дня. Народ то и дело посылал о. Стефана сказать старцу, что его ждут, что многим надо уезжать домой. О. Стефан шел в келью к старцу, который тут же говорил: "Сейчас собираюсь, одеваюсь, иду", — но не выходил. А когда выйдет, то при всех обращается к о. Стефану: "Что же ты до сих пор ни разу не сказал, что меня ждет с нетерпением столько народа?" А о. Стефан просит прощения и кланяется ему в ноги.

В Великую Субботу, 13 апреля 1913 года, во время выноса Плащаницы, в больнице от туберкулеза легких скончался о. Рафаил, проболев около 3-х недель. Последние дни он ежедневно причащался Св. Таин и за день до смерти был пострижен в схиму. Как повествует скитская летопись, о. Рафаил проходил послушание старшего цветовода и заменял иногда регента на правом хоре. Отличался молчаливостью и тихостью.

Пострижение в мантию с именем Севастиан (в честь мученика Севастиана ( память 18/31 декабря ) о. Стефан принял в 1917 году. Прогремела революция. Рухнуло многовековое здание государства Российского. Началось время гонений на Церковь Христову.

В ожидании неизбежно грядущих изменений тихо и незаметно продолжали жить в монастыре иноки Оптинские. До них уже доходили известия о закрытии церквей и монастырей и конфискации их имущества. И в Оптиной на монастырской стене уже появилась зловещая дерзкая надпись с угрозой прийти ограбить монастырь. Подобные заявления приходилось слышать и изустно.

10/23 января 1918 года декретом СНК Оптина пустынь была закрыта, но монастырь продолжал существовать под видом сельскохозяйственной артели. Многие, особенно молодые послушники, выходили из монастыря, не удовлетворяясь работой в сельхозартели, где к ним предъявлялись строгие требования. Оставшиеся, в большинстве своем пожилого возраста иноки, твердо решили не уходить из монастыря до последней возможности, пока не прогонят. Все жили под страхом, каждый день и каждый час ожидая изгнания, ареста, тюрьмы, смерти.

На территории монастыря был организован музей "Оптина пустынь". Скит уже не существовал, но старец Нектарий оставался жить со своими келейниками в старческой хибарке и, изнемогая под бременем скорбей, продолжал принимать народ.

В 1923 году в конце пятой недели Великого Поста в монастыре начала работать ликвидационная комиссия. Церковные службы прекратились. Монахи постепенно выселялись. Монастырь перешел в ведение "Главнауки". Монастырские здания были заняты детским домом, конторой музея, частными квартирами. Большая часть братских помещений сдавались музеем под квартиры дачникам. Большинство Оптинской братии переселились в Козельск и близлежащие деревни. Некоторые покупали домики и жили вместе по нескольку человек. К ним прилеплялись инокини уже закрытой Шамординской и других женских обителей, окормлявшиеся прежде у Оптинских старцев. Для иноков, оставшихся без крова, без куска хлеба, не имеющих никаких перспектив на будущее, единственным утешением была молитва. В Скиту кельи старцев по указаниям о. Севастиана были восстановлены в их первоначальном виде как внутри, так и снаружи.

В 1923 году, за два месяца до закрытия монастыря, о. Севастиан принял рукоположение в иеродиакона.

В марте 1923 года был арестован и выслан за пределы губернии старец Нектарий.

Рассказывали, что во время ареста, когда власть требовала, чтобы Батюшка отказался от приема посетителей, ему явились все Оптинские старцы и сказали: "Если ты хочешь быть с нами, не отказывайся от духовных чад твоих". И он не отказался.

Первое время старец жил в селе Плохино (в 45-ти верстах от Козельска), затем перебрался в село Холмищи Брянской губернии (в 50-ти верстах от Козельска). После ареста старца о. Севастиан жил в Козельске вместе с оптинской братией и часто навещал старца в его изгнании.

В 1927 году епископом г. Калуги о. Севастиан был рукоположен в иеромонаха.

29 апреля 1928 года последовала кончина старца Нектария. Свою святую душу он предал Богу под епитрахилью приехавшего из Киева своего духовного сына о. Адриана Рымаренко (впоследствии архиепископ Рокландский Андрей) († 1978).

Неутешно плакал о. Севастиан на похоронах и потом на могиле старца.

Выполняя благословение старца после его смерти уезжать служить на приход, о. Севастиан уехал сначала в Козельск, потом в Калугу, а затем, по приглашению настоятеля Ильинской церкви г. Козлова протоиерея Владимира Андреевича Нечаева (отец ныне здравствующего митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима (Нечаева)) приехал в Козлов и от архиепископа Тамбовского и Козловского Вассиана (Пятницкого) получил назначение в Ильинскую церковь. Там он служил с 1928 по 1933 гг. вплоть до ареста. В этот период он вел в Козлове неутомимую борьбу с обновленцами.

О. Севастиан поддерживал связь с жившей в рассеянии братией Оптиной пустыни. Так, в 1929 г. он напутствовал Св. Тайнами вернувшегося из Кзыл-Ординской ссылки, умирающего иеродиакона Кирилла (Зленко) †19.07.1929г.), бывшего письмоводителя старца Варсонофия.

Вскоре был арестован протоиерей Владимир Нечаев, и о. Севастиан взял на себя попечение о его семье.

Богослужения в приходском храме по молитвенному настрою заметно отличались от благоговейных богослужений Оптинского Скита, к которым привык Батюшка. Бывало, что в какой-нибудь праздник он приходил из церкви расстроенный. Он не любил немолитвенного нотного пения и хотел, чтобы клирос пел так, как пели у них в Скиту. А регенту нравилось пение погромче и повеселее, да еще не против был ногой притопнуть. Батюшка настаивал, чтобы перед службой регент брал благословение — что и как петь. Батюшка говорил: "Петь нужно так, чтобы людям хотелось молиться и плакать". А регент возражал: "Его Алтарь, а мой клирос". Но этой вольности Батюшка не допускал, и пели так, как благословлял, по-монастырски.

Бывало еще, что мужчины певчие по большим праздникам требовали денег на вино. Но о. Севастиан никогда не удовлетворял этой просьбы, а если и разрешит — "Кагору", и то с водой. Обедом накормит досыта, купит им по рубашке, утешит чем угодно, только не водкой. И за эту "нелюбовь" терпел Батюшка от мужчин неприятности всю жизнь.

В Козлов к о. Севастиану стали съезжаться сестры по духу. Первая приехала инокиня Шамординского монастыря Агриппина, которую Батюшка определил петь на клирос, затем инокиня того же монастыря Феврония, ее Батюшка определил домохозяйкой. Однажды, управившись с хозяйством, она вышла отдохнуть во двор дома. Ее донимали помыслы: "Зачем я сюда приехала? Батюшка такой же, как все батюшки, работа такая же, как и дома". Вдруг вышел из дома Батюшка, сел с ней рядом и сказал: "Зачем ты ко мне приехала? Я такой же, как все батюшки". Она поняла, что он видит все ее мысли, упала к нему в ноги и попросила прощения. И поняла, что о. Севастиан именно не такой, как все. Мать Феврония осталась с Батюшкой навсегда, была рядом в годы его заключения в Карлаге и в Караганде жила до самой смерти.

Вскоре приехали к Батюшке две девушки из купеческой семьи. Одна из них, инокиня Варвара, 12-ти лет была отдана родителями в Шамордино. К Батюшке они приехали одетыми по-городскому: в туфельках, нежных платьях и косынках. Батюшка посмотрел на них и сказал матери Февронии: "Принеси этим девицам "фезеушные" ботинки, пиджаки и платки. Пусть оденутся и идут в церковь". Они беспрекословно послушались и пошли в церковь в принесенной им одежде. Там встали у самого порога за печкой, чтобы никто их не видел и не засматривался на юных дев. Так Батюшка иногда смирял.

Инокиня Варвара обладала хорошим голосом — альтом, и прекрасной памятью. Она же была и уставщицей. Кроме того, ее называли миротворицей за то, что примиряла ссорящихся. Батюшка про нее говорил: "Если бы Варвара была монах, то была бы иеромонах".

В это время в Козлове проживали и другие иноки и инокини из разоренных монастырей, а также миряне, посещавшие прежде Оптину пустынь. И сердца искренне ищущих спасения неведомой силой влеклись к о. Севастиану. Это не могло не обратить на себя внимания местных властей.

25 февраля 1933 года о. Севастиана вместе с инокинями Варварой, Агриппиной и Февронией арестовали и отправили в Тамбовское ОГПУ для прохождения следствия. На допросах следователем выявлялись контакты о. Севастиана с едиными по духу людьми, а также отношение его к советской власти. На это Батюшка дал прямой ответ: "На все мероприятия советской власти я смотрю, как на гнев Божий, и эта власть есть наказание для людей. Такие взгляды я высказывал среди своих приближенных, а также и среди остальных граждан, с которыми приходилось говорить на эту тему. При этом говорил, что нужно молиться, молиться Богу, а также жить в любви, тогда только мы от этого избавимся. Я мало был доволен соввластью за закрытие церквей, монастырей, так как этим уничтожается Православная вера".

От посторонних передачи в ГПУ не принимали, и оставшиеся на свободе духовные чада Батюшки вызвали телеграммой в Тамбов его дальнюю родственницу. Они провожали ее до тюрьмы, она передавала передачу, разговаривала с Батюшкой. А сестры в обеденное время, когда заключенных выводили из тюрьмы и вели через двор в столовую, стояли у ворот и смотрели в щели. Батюшка, проходя мимо ворот, благословлял их.

2 июня 1933 года заседание Тройки ПП ОГПУ по ИЧО по внесудебному рассмотрению дел постановило: "Фомина Степана Васильевича, обвиняемого по ст. 58-10, II УК, заключить в исправтрудлагерь сроком на 7 лет, считая срок с 25/2-33 г." УФСБ по Тамбовской обл. Дело N Р-12791, т. 1.

Батюшку остригли и обрили. И когда он в последний раз проходил мимо ворот, даже головы не мог поднять от скорби.

Медкомиссия при Тамбовском ФЗИТК признала, что в связи с ограниченным движением левого локтевого сустава (Батюшка в детстве повредил левую руку), он не годен к тяжелому физическому труду. Несмотря на заключение комиссии, о. Севастиан был отправлен в Тамбовскую область на повалку леса, что было ему не по силам. Духовные дети узнали место лесоповала и, невзирая на дальность расстояния, находили возможным приносить ему передачи, утешать и поддерживать, кто чем мог. По воскресным дням осужденных отпускали домой. Домой в Козлов о. Севастиану было далеко, но и по эту сторону леса в деревеньке нашлись духовные дети, которые вечером в субботу ждали его. Там были созданы все условия: помыться, сменить одежду, поесть, помолиться и отдохнуть. Воскресный день проходил в молитве и беседе, о чем сам Батюшка говорил: "Как на Пасху! Как в раю побудешь!" А в понедельник снова надо идти в лес на работу. Но и это прошло. Через год о. Севастиан был переведен в Карагандинский лагерь в поселок Долинка, куда прибыл 26 мая 1934 года.

Историческая справка

О своем пребывании в лагере Батюшка вспоминал, что там били, истязали, требовали одного: отрекись от Бога. Он сказал: "Никогда". Тогда его отправили в барак к уголовникам. "Там, — сказали, — тебя быстро перевоспитают". Можно представить, что делали уголовники с пожилым и слабым священником.

По слабости здоровья Батюшку поставили работать хлеборезом, затем сторожем складов в зоне лагеря. В ночные дежурства Батюшка никогда не позволял себе спать, он нес молитвенный труд. И начальство, приходя с проверкой, всегда заставало его бодрствующим. Батюшка рассказывал, как иногда в зону привозили кинофильмы и всех заключенных сгоняли в клуб. "Я в кино не ходил, — вспоминал он, — все идут, а я скажу напарнику: "Ты иди за меня в кино, а я за тебя подежурю". А если приходилось идти, то Батюшка приходил в клуб пораньше и где-нибудь в укромном уголке или под лавкой ложился. Когда поспит, отдохнет, когда молитву почитает.

В последние годы заключения Батюшка был расконвоирован и жил в каптерке в третьем отделении лагеря, находящегося близ Долинки. Он возил на быках воду для жителей ЦПО (Центральные промышленные огороды). Бывало, зимой привезет воду, подойдет к быку и греет об него окоченевшие руки. Ему вынесут и подарят варежки. А на следующий день он опять приезжает без варежек (подарил кому-нибудь или отобрали) и снова греет руки об быка. Одежда на нем старая, драненькая. Когда по ночам Батюшка замерзал, он забирался в ясли к скоту и согревался теплом животных. Жители ЦПО давали ему продукты — пироги, сало. Что мог, он кушал, а сало отвозил заключенным в отделение. "В заключении я был, — вспоминал Батюшка, — а посты не нарушал. Если дадут баланду какую-нибудь с кусочком мяса, я это не ел, менял на лишнюю пайку хлеба".

Сестрам Варваре и Февронии, арестованным с Батюшкой, срок не дали. Сестру Агриппину отправили на Дальний Восток, где через год освободили. Она написала Батюшке о своем намерении ехать на родину, а он благословил ее немедленно приехать в Караганду. В 1936 году она приехала, получила свидание с Батюшкой, и он предложил ей купить домик в районе поселка Большая Михайловка, поближе к Карлагу, поселиться в нем, а к нему ездить каждое воскресенье на попутной, "абы какой машине". Спустя 2 года в Караганду приехали сестры Феврония и Варвара. И домик был куплен на Нижней улице — амбарик старенький с прогнувшимся потолком. В нем они устроили две комнаты, кухню, сенцы. Был и огород с колодцем. Сестры Агриппина и Варвара устроились работать в больнице в Новом городе, а Феврония, как малограмотная, работала в колхозе. Приехали в Караганду и другие монахини: Кира, Марфа и Мария. Они поселились жить в Тихоновке. Сестры познакомились с верующими и стали потихоньку собираться для совместной молитвы. Узнав, что в Долинке находится о. Севастиан, верующие стали помогать ему. В воскресные дни сестры приезжали к Батюшке в отделение. Кроме продуктов и чистого белья, они привозили Св. Дары, поручи, епитрахиль. Все вместе выходили в лесок, Батюшка причащался сам и сестер исповедывал и причащал. Заключенные и лагерное начальство полюбили Батюшку. Злобу и вражду побеждали любовь и вера, которые были в его сердце. Многих в лагере он привел к вере в Бога и не просто к вере, а к вере настоящей. И когда Батюшка освобождался, у него в зоне были духовные дети, которые по окончании срока ездили к нему в Михайловку. А много лет спустя, когда открылась в Михайловке церковь, жители Долинского отделения ЦПО поехали туда и узнали в благообразном старце-священнике своего водовоза.

Подошел к концу срок заключения. Батюшка был освобожден из лагеря 29 апреля 1939 года накануне праздника Вознесения Господня. Он пришел к своим послушницам в крошечный домик, где пол мазался желтой глиной, а на кухне за ширмой на большом сундуке была его постель. И жили они — мать Феша, мать Варя, мать Груша, позже мать Екатерина к ним приехала из заключения и Батюшка. Утром рано вставали, читали положенное правило, сестры шли на работу, а Батюшка дома оставался. Он за водичкой ходил, обед варил, обувь чинил и чистил. Сестры этим смущались, но старшие монахини, жившие в Тихоновке, сказали им: "Что Батюшка делает — вы не понимаете и потому молчите". Литургию служили тайно, и ежедневно Батюшка вычитывал суточный круг богослужения.

Перед войной он ездил в Тамбовскую область. Духовные чада Батюшки, много лет ожидавшие его возвращения из лагерей, надеялись, что он останется с ними в России. Но Батюшка, искавший исполнения не своей воли, а предавая себя в волю Божию, прожив неделю в селе Сухотинка, снова возвратился в Караганду, в тот удел, который был назначен ему Божественным промыслом.

Население Караганды в те годы составляли прикрепленные к угольным шахтам с пометкой "навечно" все те же спецпереселенцы, а так же освобождавшиеся со справкой "вечная ссылка в Караганду" бывшие узники Карлага. Более двух третей населения города не имело паспортов. Жили ссыльные в темных чуланах, землянках и сарайчиках, и каждые 10 дней они обязаны были отмечаться в комендатурах.

Караганда была голодным городом, особенно плохо с хлебом было в военные и послевоенные годы. Батюшка сам ходил в магазин получать хлеб по карточкам. Одевался он, как простой старичок, в очень скромный серенький костюмчик. И вот он шел, занимал очередь. Очередь подходила, его отталкивали, он снова становился в конец очереди и так не один раз. Люди это заметили и, видя его незлобие и кротость, стали без очереди пропускать Батюшку и давать ему хлеб.

В 1944 году Батюшкой и сестрами был куплен на Западной улице дом побольше. Батюшка ходил по дому, все по-хозяйски оглядывал и говорил, что и как надо переоборудовать. "Да зачем же, батюшка, — возражали сестры, — не в Казахстане же нам век вековать! Вот кончится война, и поедем с вами на Родину". "Нет, сестры, — сказал Батюшка — здесь будем жить. Здесь вся жизнь другая, и люди другие. Люди здесь душевные, сознательные, хлебнувшие горя. Так что, дорогие мои, будем жить здесь. Мы здесь больше пользы принесем, здесь наша вторая родина, ведь за 10 лет уже и привыкли". Так и остались они навсегда, все до смерти, в Караганде. И на Михайловском кладбище похоронены все рядом с Батюшкой. Трех из своих монахинь, Агриппину, Варвару и Екатерину, Батюшка сам похоронил, хотя они были много его моложе. Все они заболели сердцем после нападения на домик на Нижней улице бандитов. Перепугались до полусмерти, и это подорвало их здоровье. Матери Февронии не было в ту ночь дома, и она пережила всех троих. Батюшка, предвидя беду, настаивал на переезде своих послушниц в район Мелькомбината. Но это было далеко от Б. Михайловки, и матушки никоим образом не захотели уезжать далеко от храма. Так и не послушались Старца, за что и пострадали, и умерли одна за другой от инфаркта. Вскоре после нападения Батюшка купил для них дом рядом с церковью, но силы трех монахинь были уже подорваны. Имена их в монашестве: Александра, Вера и Елена. Мать Феврония была пострижена после смерти Батюшки с именем Фекла. Скончалась в 1976 г.

А тогда, в 1944 году, в новом доме на Западной улице была устроена небольшая домовая церковь, и о. Севастиан тайно совершал в ней Божественную Литургию. В доме у Батюшки всегда была чистота, тишина и необычайный покой. В комнатах было много икон, перед которыми теплились огоньки лампад.

Шло время. Жители Михайловки, узнав о Батюшке, стали приглашать его к себе, в свои дома. Разрешения на совершение треб не было, но Батюшка ходил безотказно. Народ в Караганде был верный — не выдадут. Не только в Михайловке, но и в других районах полюбили Батюшку, поверили в силу его молитв. Со всех краев в Караганду стали съезжаться духовные чада старца — монашествующие и миряне, ищущие духовного руководства. Ехали из Европейской части России, с Украины, из Сибири, с дальних окраин Севера и Средней Азии. Он всех принимал с любовью и помогал устроиться на новом месте. Домики в Караганде в то время продавались недорого. Они принадлежали спецпереселенцам, которые, со временем выстраивали для себя новые дома и продавали свои саманные хибарки. Батюшка давал деньги на покупку домика тем, у кого их не было, или добавлял тем, кому их не хватало. Деньги ему со временем возвращали, он отдавал их другим и т. д.

Вокруг Караганды открывались новые шахты и рудники, и устроиться на работу тоже было нетрудно. Скоро в Михайловке "батюшкиных" стало очень много, и они все прибавлялись, а Батюшка всегда был светлым, любящим, ко всем ласковым, всем доступным. А однажды, когда он с монахинями Марией и Марфой ходил на кладбище, что за Тихоновкой, где посредине кладбища были общие могилы, в которые клали в день по двести покойников-спецпереселенцев, умиравших от голода и болезней, и зарывали их без погребения, без насыпи, без крестов, и, посмотрев на все это и обо всем наслушавшись, старец сказал: "Здесь день и ночь, на этих общих могилах мучеников, горят свечи от земли до неба". И был Батюшка молитвенником за всех их.

А Караганда росла и строилась, вбирая в себя разделенные участками степи, шахтами и рудниками старые переселенческие поселки, поселки спецпереселенцев 30-х годов, селения немцев, высланных в Караганду из Поволжья в военные годы. Первым был выстроен Копай-город, затем поселки 1-го и 2-го рудников, затем возле крупных шахт был отстроен Старый город, и уже после войны стал строиться со всем размахом областного промышленного центра многоэтажный Новый город. Михайловка оказалась самым близким районом, вплотную прилегающим к Новому городу. А церковь в Караганде была только одна — на 2-м руднике.

В ноябре 1946 года по благословению старца православные жители Большой Михайловки подали в соответствующие местные органы власти заявление о регистрации религиозной общины. Не добившись на месте положительного результата, верующие обратились с ходатайством в Алма-Ату к Уполномоченному по делам религии в Казахстане. В ответ на это ходатайство в ноябре 1947 года в Карагандинский облисполком пришло распоряжение: "Запретить священнику Севастиану Фомину службы в самовольно открытом храме". Повторные заявления направлялись в Алма-Ату и в 1947, и в 1948 годах. Верующие ездили ходатайствовать в Москву, обращались за поддержкой в Алма- Атинское Епархиальное управление. К военкому Карагандинской области писали родители погибших в годы ВОВ воинов, единственным утешением для которых было помолиться за своих погибших на войне сынов: "но нас, — говорилось в письме, — лишают и этой возможности" (Совет по делам религии при Совмине КССР, переписка с уполномоченным Д. 1 л. 12; Д.4, л. 45).

К Большемихайловскому приходу, кроме Нового города, примыкали районы Мелькомбината, Федоровского пласта, Михайловской железнодорожной станции, районы Сарани, Дубовки, 10 кирзаводов, район Новостройки, районы пяти карагандинских угольных разрезов, несколько шахт и прочие (всего 20 пунктов). А Батюшка был один, помогали ему только монахини.

Верующие просили зарегистрировать молитвенный дом хотя бы в качестве филиала существующего на 2-м руднике Кировского молитвенного дома.

В результате в 1951 году Михайловский молитвенный дом, где некоторое время все-таки совершались требы, был окончательно закрыт. И только в 1953 году добились официального разрешения на совершение в Большемихайловском молитвенном доме церковных таинств и обрядов — крещения, отпевания, венчания, исповеди. Теперь к Батюшке могло обращаться гораздо большее число людей, но Литургию Батюшка мог служить только тайно на частных квартирах верующих. И после утомительного трудового дня, после келейной молитвы Батюшка, маленький, худенький, в длинном черном пальто и в черной скуфейке в 3 часа ночи шел своей легкой, быстрой походкой по темным карагандинским улицам в заранее условленный дом, куда по одному, по два собирались православные. По Великим праздникам Всенощное бдение служили с часа ночи, а после короткого перерыва совершалась Божественная Литургия. Окна плотно завешивались одеялами, чтобы не пробивался свет, а внутри дома было светло и многолюдно. Службу заканчивали до рассвета и так же, по темным улицам, по одному — по два люди расходились по домам.

К этому периоду времени относится приезд в г. Караганду двух монахинь высокой духовной жизни — матери Агнии и матери Анастасии, которым о. Севастиан был хорошо знаком еще по Оптиной пустыни. Мать Агния — духовная дочь старца Варсонофия, талантливая художница, — с юных лет обучалась иконописному искусству в Знамено-Сухотинском монастыре. Она была начитана, хорошо знакома с творениями Святых отцов, внутренне была очень сдержана и интеллигентна. Мать Анастасия по благословению старца Нектария несла подвиг юродства. Она часто совершала поступки, противоречащие здравому смыслу, значение которых открывалось впоследствии. И свою заботу обо всех, ангельскую доброту своей души она старалась скрыть за внешней суровостью, делая порою резкие замечания ближним и обличая их грехи и недостатки. Но боялись мать Анастасию только еще не привыкшие к ней, а знающие ее платили ей той же любовью и большим уважением. Обе эти старицы были наделены благодатными дарами. Они видели человека насквозь, многое прозорливо предсказывали, но имея глубокое смирение, жили под старческим водительством о. Севастиана.

А хлопоты об открытии храма продолжались. Снова и снова ездил в Москву преданный Батюшке человек — Александр Павлович Кривоносов. И привез, наконец, в 1955 году исходатайствованный им документ о регистрации религиозной общины в Большой Михайловке.

Начались реконструкционные работы по переоборудованию жилого дома в храмовое здание. Всем руководил Батюшка. Были сняты перегородки между стенами, на крыше сооружен голубой купол-луковка, какие бывали на старинных церквах лесных скитов. Зорко наблюдавшие за ходом работ представители местной власти категорически запретили поднимать крышу храма даже на сантиметр. Тогда Батюшка благословил в одну ночь тайно собраться народу и в течение этой ночи углубить на 1 метр пол в церкви. Люди взялись за лопаты, и за ночь было вывезено грузовиками 50 кубометров земли. Таким образом потолок от пола стал на метр выше прежнего. Пол быстро покрыли досками, и утром в церкви уже совершался молебен.

Во дворе построили дом, назвав его "сторожкой", к которой постепенно пристроили четыре комнаты: трапезную с кухней, келью для келейниц и большую светлую комнату с теплым тамбуром, которая стала батюшкиной кельей. Далее во дворе устроили открытую часовню для служения Пасхальной Заутрени и Крещенского водосвятия, в кухне были наставлены нары для приезжих, которых особенно много было под праздники (через несколько лет нары убрали по приказу Горсовета). Жители Михайловки стали приносить сохранившиеся у них иконы. Некоторые из икон были спасены ими при закрытии в 1928 году старой Михайловской церкви. Так дивной красоты икону "Скоропослушницы", некогда заказанную на Афоне первыми насельниками Большой Михайловки — переселенцами из Белорусии, Батюшка решил поместить в иконостас. Мать Агния написала для иконостаса в одинаковом с Владычицей размере икону Спасителя с Евангелием. И много других икон было написано ею для Михайловской церкви. Церковную утварь, служебные и святоотеческие книги прислал из Москвы бывший узник Карлага протодиакон Иаков. И в 1955 году в день Великого праздника Вознесения Господня, освятили в Большой Михайловке церковь в честь Рождества Пресвятой Богородицы.

Священников Батюшка подбирал себе сам. Сначала приглядывается, потом призовет и скажет: "А вам надо быть священником". Так было с Александром Павловичем Кривоносовым, занимавшим руководящую должность по аграрному хозяйству при Облисполкоме. Он испугался этих слов, пришел домой и не мог заснуть — плакал. Но ослушаться не посмел, пришел к Батюшке и сказал: "Благословите, я согласен". — "Ну вот и хорошо, подучитесь пока, а потом поедете в Алма-Ату принимать священный сан. Сохранилось письмо старца Севастиана к митрополиту Алма-Атинскому и Казахстанскому Николаю (Могилевскому):

"Ваше Преосвященство,

Владыко святый Николай, прошу Вашего Святительского благословения, Ваш послушник, недостойный Севастиан. Владыко Святый, прошу Вас убедительно, если можно это, посвятить во священники Александра Павловича Кривоносова, ввиду того, что мое здоровье слабеет, приходится с большим трудом обслуживать приход. Вот сейчас наступает Святая Четыредесятница, бывает много исповедников и причастников, поэтому мне бывает тяжело одному выполнить это святое дело. Поэтому я, грешный, прошу не отказать моей просьбе и моих прихожан, рукоположить Александра Павловича в иереи. Александр Павлович человек нравственный, трезвый, во всех отношениях достоин иерейского звания."

Об Александре Павловиче Кривоносове следует сказать подробнее. В молодости он посещал Шамординскую женскую обитель, и блаженная Пелагия, которая там жила, много говорила ему о его жизненном пути в будущем. Так, она сказала, что он отойдет от православия, будет увлекаться различными религиозными и политическими течениями, а в конце жизни станет "архимандритом Дивеева".

Впоследствии ее слова оправдались. Он отошел от правословия, примкнул к староверам, увлекся иными религиозными течениями. Но когда в Караганде встретился со старцем Севастианом, старец так на него повлиял, что он окончательно и бесповоротно утвердился в православии и принял священный сан. О. Александр стал добрым, любвиобильным пастырем и делателем молитвы Иисусовой. Он до смерти ожидал исполнения предсказания блаженной Пелагии и говорил: "Все, что она мне предсказала, исполнилось. Только одно не исполнилось". Но если смотреть шире, то исполнилось все. Из этого пророчества можно заключить, что старец Севастиан создал в Караганде "Дивеевскую обитель", т. е. женскую общину, подобную общине Дивеевской. После смерти старца о. Александр стал настоятелем. Значит, в очах Божиих он был "архимандритом Дивеева", что и прозревала блаженная Пелагия. О. Александр почил о Господе 5 июля 1971 года. Другой священник, Серафим Николаевич Труфанов, по желанию своего отца-священника, принял священный сан давно, но долгое время работал экономистом. Он, как и отец Александр, был одиноким. Потом Батюшка послал в Алма-Ату для рукоположения церковного старосту Павла Александровича Коваленко. О. Павел стал четвертым священником. Диакон о. Николай Самарцев, посвященный целибатом, был также ставленник Батюшки.