Особое место в истории распространения и утверждения Православной веры в Семиреченском крае Казахстана и в прохождении подвига стояния в вере и верности Патриаршей церкви и православной традиции в период послереволюционных гонений и внутрицерковных расколов начала ХХ века занимают имена пронесших свое служение в Николо-Кучугурской церкви г. Верного священномучеников протоиереев отца Александра Скальского, отца Стефана Пономарева и отца Филиппа Григорьева.

В исторических документах первое упоминание, связанное с Николо-Кучугурской церковью г. Верного, относится к 1904 году, поскольку именно тогда жители юго-западной части его, местности, в то время называвшейся Кучугур, обратились с просьбой к епископу Туркестанскому и Ташкентскому Паисию разрешить приступить к изысканию средств и сбору пожертвований для постройки церкви на так называемой Зубовской площади. Епископ Паисий выразил свое согласие и передал благословение на строительство.

Переписка об уточнении места на Зубовской площади под будущую церковь велась между строительным отделением Семиреченского областного правления и Городской управой в течение двух лет. Наконец, вопрос этот был решен, и 13 февраля 1906 года Андрей Павлович Зенков, исполнитель технических проектов и руководитель церковно-строительных работ г. Верного и других мест Туркестанской епархии, довел об этом до сведения вступившего в этом году на Туркестанскую кафедру преосвященного епископа Димитрия (Абашидзе). На Зубовской площади начались строительные работы. И уже в 1908 году новый храм Святителя Николая в местности Кучугур в г. Верном, созданный по проекту архитектора С.К. Тропаревского, был освящен 14 декабря 1908 года архиерейским служением. Настоятелем в этот храм назначен протоиерей Александр Скальский, бывший до своего нового назначения настоятелем Александро-Мариинской церкви при детском приюте г. Верного.¹

Отрезанные от корней своей родины многими тысячами верст, русские православные семиреченцы были в то время лишены возможности непосредственно питаться от обильных живоносных источников святынь старых русских городов. Но, сохраняя в чистоте и неповрежденности православную веру и унаследовав от отцов своих благочестие, передавали его и своему потомству, никогда не видевшему святой Владимиро-Суздальской и Московской Руси.

В 1900 году, с назначением в Александро-Мариинскую приютскую церковь настоятелем священника Александра Скальского, в г. Верный был введен обычай юго-западной Руси — установление кроме престольных дней особо чтимых праздников или чествования святых икон, так называемых отпустов и паломничества к чтимым иконам.

Жители местности Кучугур, где располагался детский приют, охотно отозвались на приглашение отца Александра сделать день памяти народного врача, святого Великомученика Пантелеимона, днем особого торжественного празднования. Усердием отца Александра начинают устраиваться паломничества в приютскую церковь жителей окрестных и отдаленных деревень на торжество чествования находящейся в приютской церкви иконы целителя Пантелеимона.

С построением на Кучугурах нового трехпрестольного храма Святителя Николая, с северным приделом в честь великомученицы Варвары и мученицы Александры, а южным — в честь великомученика Пантелеимона, и с переводом во вновь выстроенную церковь отца Александра, туда же было перенесено и установленное в приюте празднование, на которое приглашалось для торжественной службы верненское духовенство.

12 ноября 1909 года прихожане и староста Никольской церкви обратились к преосвященному Димитрию с соответствующим приговором прихожан об оказании архипастырем содействия к приобретению для церкви частицы святых мощей великомученика и целителя Пантелеимона. Преосвященный владыка весьма сочувственно отнесся к желанию прихожан и 17 февраля 1910 года обратился с просьбой к настоятелю Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, в которой говорилось, что православным верненцам желалось бы иметь в залог постоянного и близкого пребывания с ними благоговейно чтимого ими угодника частицу Его святых мощей. “Поэтому, — писал Владыка, — обращаюсь к Вам с мольбой, всечестной отец Архимандрит, благословить нас самой небольшой, лишь едва заметной частицей честных мощей св. великомученика Пантелеимона, осчастливить этим святым даром наш град, дать возможность Вашим же сородичам, русским православным простым людям, живущим среди двух океанов — магометанского и языческо-китайского, освежить, оживить свои религиозные чувства прикосновением к величайшей для нас святыне… Нужно ли говорить, с какой благодарностью примем мы Ваш дар и с каким торжеством встретим его”.

Настоятель названного монастыря с живым участием откликнулся на письмо преосвященного Димитрия и в свою очередь сообщил, что: “Мы с любовью спешим удовлетворить Ваше желание и посылаем через одного из собратий наших в г. Одессу, на подворье, для Вашего града и паствы частицы честных мощей следующих угодников Божиих: 1) Св. великомученика и целителя Пантелеимона, 2) святителя Григория Богослова, 3) Св. Нифонта патриарха царьградского (память его празднуется 11 августа). Посему благоволите послать доверенное лицо в г. Одессу получить от заведующего подворьем нашего монастыря святые мощи”.

Ко времени прибытия святых мощей в Одессу туда был командирован диакон Никольской церкви отец Стефан Пономарев.

Жители Верного с глубоким благоговением ожидали драгоценной святыни в своем городе. В Никольской церкви шли приготовления к предстоящему торжеству: в нижнем помещении готовились обширные столовые, на церковной площади были приготовлены палатки для служения молебна и бараки для паломников. Улица, по которой имел следовать крестный ход, была украшена флагами, весь город принял праздничный вид, 27 июля была закрыта торговля.

Военным губернатором было сделано распоряжение: вывести к Иверско-Серафимовской женской обители для встречи святыни представителей от всех частей гарнизона в парадной форме с оружием, сводному отряду прибыть к обители с музыкой и следовать за святыней, казакам быть в конном строю.

За три дня до праздника стали собираться паломники из окрестных деревень, и накануне дня чествования почти вся площадь вокруг храма была занята расположившимися здесь богомольцами. Почти все население Верного вышло навстречу. В Никольской церкви в 6 часов вечера 26 июля началось всенощное бдение, в 12 часов ночи благовест возвестил о начале молебного пения и чтения акафиста. В 3 часа утра от Никольской церкви вышел крестный ход, направляющийся по Ташкентской дороге к святым мощам. К этому времени из станицы Каскеленской по направлению к Верному шел со святыней крестный ход, сопровождаемый тысячной массой народа. Встреча произошла в 10 верстах от города, все преклонили колени, духовенство сделало пред святыней три земных поклона, и затем отец Александр Скальский принял у отца Стефана св. мощи и переложил их в изготовленный усилием горожан ковчег.

Между тем возле женской обители готовилась торжественная встреча. Прибыли войска, военный губернатор, духовенство. В восемь часов 30 минут изволил прибыть преосвященный владыка Димитрий. При приближении св. мощей Владыка с духовенством вышел навстречу, сделал земной поклон святыне и принял их от отца Александра. Владыка, прочитав молитву св. Великомученику, поднял над головой ковчег и вошел под приготовленный в виде изящной часовни балдахин, несомый хоругвеносцами. Войска длинной цепью охраняли святыню и духовенство от возможной при огромной массе народа давки. За святыней следовал губернатор и представители учреждений, далее шел хор музыки и войска. Военный хор всю дорогу исполнял: “Коль славен”.

Крестный ход прибыл в Никольский храм. Владыка вошел в алтарь и на святом престоле поставил ковчег со святыней. Началась Божественная Литургия, после которой Его Преосвященство, подняв св. мощи, крестным ходом проследовал вокруг церкви на церковную площадь, где совершил молебен с водоосвящением, прочитал акафист и затем со святыней возвратился в храм. Великая священная радость отражалась на лицах всех присутствующих и наполняла сердца верующих высоким чувством. “Нынешний день, — говорил в благодарственном слове староста Никольской церкви, — навсегда останется в памяти нашего прихода. Нам кажется, что ныне вся вселенная разделяет наше торжество и воздает хвалу величию Божию”.²

В городе Верном к тому времени существовало 16 церквей, несколько часовен и Иверско-Серафимовский женский монастырь. За короткое время Никольская церковь стала одной из наиболее посещаемых, а ее настоятель, нежно и трогательно любивший свою паству, приобрел глубокое доверие и искреннюю любовь со стороны православных верненцев.

В 1916 году произошли значительные перемены в жизни Туркестанской епархии. 16 декабря находившимся в то время на Туркестанской кафедре епископом Иннокентием (Пустынским) кафедра из г. Верного была перенесена в г. Ташкент, в г. Верном же учреждено определением Святейшего Правительствующего Синода викариатство.

В октябре 1917 года, совершив длительный путь из Ирана в Семиречье, на новую Верненско-Семиреченскую кафедру прибыл преосвященный Пимен (Белоликов), бывший епископ Салмаcский.

Прибыв в г. Верный за две недели до Октябрьской революции, свой талант проповедника и организатора церковного дела владыка Пимен отдал на защиту Православной Церкви. Он много и вдохновенно служил в верненских храмах, неустанно проповедовал с церковного амвона, его беседы в Доме религиозно-нравственного просвещения собирали множество народа.

Откровенная позиция преосвященного Пимена обрекла его на мученическую смерть. В конце лета — 3/16 сентября 1918 года он был тайно убит по приказу исполнительного комитета Верненского РСДРП(б).³

Один из ближайших помощников и сподвижников неутомимого и неустрашимого епископа Пимена был протоиерей Александр Скальский. Послереволюционные газеты называют его священником-народолюбцем, когда в первый день праздника Пасхи 1918 года, сопровождая епископа Пимена, он посещает с ним раненых бойцов из революционных частей, подавлявших контрреволюционный казачий мятеж 1918 года в г. Верном. Цель посещения прекращение братоубийств и революционной смуты.⁴

С момента гибели епископа Пимена, вплоть до 1927 года переименованная в Алма-Атинскую архиерейская кафедра оставалась пустующей. Назначенные на нее в 1919 году епископ Софроний (Арефьев) и в 1921 году епископ Леонид (Скобеев), так и не доехали до места своего назначения. Первый предпочел ей Якутскую кафедру, а второй, промедлив до 1922 года, — обновленческий раскол.

Во время, последовавшее за октябрьским переворотом 1917 года город утратил свое ярко выраженное церковное наименование и получил наименование Алма-Ата. В нем в первую очередь были закрыты церкви, имеющие прямое отношение к народному образованию и воспитанию. Это мужская гимназическая церковь равноапостольных Кирилла и Мефодия, женская — святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, приютская — Александро-Мариинская, тюремная церковь апостолов Петра и Павла.

Будучи настоятелем приютской церкви, отец Александр вместе со своими питомцами насадил напротив приюта парк, который частично сохранился до сегодняшнего дня. Мальчик с девочкой сажали свое дерево и вместе ухаживали за ним. После закрытия приюта и расселения по коммунам его воспитанников новые хозяева решили сократить и расчистить парк, вырубая взращенные детскими руками насаждения. И отец Александр, видя свежесрубленные деревья, вздыхал: “Как жаль! Ведь это дерево Саша с Машей садили!”

В здании приюта разместили медицинское училище, с Александро-Мариинской церкви снесли купола, покрыв ее покатой крышей, но долго, до 40-х годов, над левым входом в бывший храм бывшего города Верного оставалась сделанная крупными буквами надпись: “Боже, Царя храни”.

Как вспоминала бывшая насельница Верненского Иверско-Серафимовского монастыря монахиня Магдалина (Феоктиста Савельевна Халина) (†1993), в 1918 году, “… когда Царя свергли, такая страсть была! Женщины наряжались в священнеческие ризы, в митры, как архиереи, на телегах по городу ездили, песни пели, плясали. Такое кощунство!”

Одной из первых жертв репрессий кровавого террора стала насельница обители монахиня Евдокия (Ткаченко), прославленная ныне в лике местночтимых преподобномучеников.

“Шло лето 1918 года. В один из вечеров, — как вспоминала приснопамятная монахиня Магдалина, — в монастырь пришли люди с винтовками, требуя выдать им генеральскую дочь — игумению монастыря монахиню Евфросинию (Бакуревич). Напугались сестры, спрятали мать Евфросинию в амбаре за мешками с мукой. Красноармейцы, поискав, и не найдя игумению, в отместку поставили у монастырской стены монахинь Евдокию (Ткаченко) и Анимаису (Затыльникову) и дали залп из винтовок. Матери Евдокии пулей пробило голову и снесло нижнюю часть лица. Мать Анимаиса была ранена в плечо и вскоре поправилась в одной из городских больниц”.

Летом 1921 года 29 июня/11 августа, красноармейцы, поднявшись в высокогорный Кзыл-Жарский монашеский скит в Аксайском ущелье близ г. Алма-Аты, без суда и следствия застрелили подвизавшихся там глубоко почитаемых православными верненцами иеромонахов-отшельников Серафима и Феогноста, прославленных ныне в лике местночтимых преподобномучеников. В городе происходили повальные аресты духовенства, монашествующих и простого православного люда, в горах — облавы на пустынников.

Осенью 1919 года был закрыт Верненский Иверско-Серафимовский женский монастырь, насельницы которого разбрелись по городу и его окрестностям в поисках жилья и случайного заработка для своего пропитания. Четверо из них — монахини Евфалия (Кудеева), Дорофея, инокини Мариамна (Клинюшина) и Феодора (Буханцова) с племянницей девочкой сиротой Анастасией Нагибиной — сняли для себя небольшую комнату в одном из частных домов, находившемся неподалеку от Зубовской площади, и ежедневно приходили в Никольскую церковь, принося там свои молитвы Богу и Его угоднику, пользуясь духовным окормлением у служивших в церкви протоиереев Александра Скальского и Стефана Пономарева.

Протоиерей Александр, видя бедственное положение сестер, рассеянных по городу, и зная, что на работу монастырских не принимают, стал уговаривать их поселиться в церкви:

- Что вы будете ходить по квартирам? Перебирайтесь ко мне в церковь, там всем места хватит!

И сестры перешли жить при храме, где поселились в нижнем полуподвальном помещении.

В церкви они пели на клиросе, пекли просфоры, продавали свечи, — словом вновь зажили, как в монастыре, и почти по монастырскому уставу.

Дальнейшее повествование об этих пастырях словесного стада Христова, исповедниках святого православия составлено на основании документов госархивов, архива КНБ Республики Казахстан и воспоминаний Анастасии Нагибиной, тогда — подростка, а сейчас убеленной сединами старицы, чья память сохранила для нас события тех отдаленных дней.

Протоиерей Александр Скальский родился в 1867 году в семье священника в селе Ярославичи Дубенского уезда Волынской губернии в семье священника. О детстве и юности приснопамятного батюшки не сохранилось никаких известий, равно как неизвестен его путь до вступления на стезю священнослужения. Исходя из дарственной надписи на иконе, преподнесенной ему в дар от горячо любящей и почитающей его паствы 23 декабря 1911 года, в день 25-летия его служения, можно заключить, что служение свое Богу и людям в священном сане он начал в декабре 1886 года, имея около 20-и лет от роду. В дореволюционных хрониках, освещавших жизнь Туркестанской епархии, его имя можно встретить довольно часто. На их основании можно сделать о нем вывод, как об активном и разносторонне деятельном священнике г. Верного. Его проповеди звучат в Туркестанском кафедральном соборе, он совершает с народом крестные ходы и паломничества к местным святыням, принимает участие в деятельности общества трезвости при архиерейской церкви, на пастырских собраниях выступает с докладами о деятельности сектантов. И, наверное, ни одно духовное торжество, ни одно начинание не обходилось без участия в нем неутомимого отца Александра.⁵

Отец Александр много времени проводил в Никольской церкви. И в церкви, и в церковном дворе не было ни одного уголка, где бы не чувствовалась его по-хозяйски добрая рука. Церковный двор, огороженный высокой оградой, занимал всю Зубовскую площадь и был обширен по своей территории. Отец Александр очень любил цветы, и вся церковь была в цветах, и весь двор — три большие аллеи, были засажены всевозможными цветами и деревьями.

Отец Александр служил, в основном, по воскресным и праздничным дням. Все остальное время ходил в дома обездоленных, больных и морально опустившихся людей. Он болел за всех, и если узнает, что у кого-то несчастье, он пойдет, утешит. Он был очень милостивый, внимательный, его все вдовушки знали, и он знал всех сирот, которые в городе есть.

Он очень любил торжество, любил, чтобы стройно и полнозвучно пел хор, чтобы чтец читал громко и внятно, чтобы в церкви было много света, и сам он всегда был радостным, веселым, громкоголосым. И когда он подавал возглас, голос его, звучный и сильный, летел по всему храму.

- Это же у престола Господня! — говорил он, — это же Богу служить! Богу! Богу! Надо, чтобы люди радовались, чтобы все были веселы! Надо так служить, чтобы и сам воздух звенел!

Отец Стефан был совершенно иным. Задумчив и молчалив, он всегда был погружен в молитву. Жил он как строгий монах и служил ежедневно, не пропуская ни одного богослужения:

- Боже упаси, — говорил он, — службу пропустить.

И службы его были тихими, строгими и неторопливыми, всегда проникновенными и благоговейными.

На одной из фотографий тех лет отец Александр запечатлен со многими священными наградами, в сохранившихся же документах есть лишь указ о награждении его в 1911 г. за заслуги по духовному ведомству наперсным крестом, от Святейшего Синода выдаваемым.⁶

О протоиерее Стефане известно, что родился он в 1880 году в г. Верном в мещанской семье. Свое служение Церкви Божией начинал в должности псаломщика в церкви села Михайловское Верненского уезда Семиреченской области (ныне пос. Тургень). В 1907 году в Крестовой церкви архиерейского дома был посвящен в стихарь, в 1908 г. переведен в церковь села Зайцевского Верненского уезда Семиреченской области (ныне г. Чилик), в 1909 году в сане диакона начал свое служение в Никольской церкви г. Верного. Рукоположен во священника в мае 1913 г. С сентября 1914 г. временно исполнял обязанности священника по гарнизону г. Верного. В октябре 1916 г. в должности священника 22-го Туркестанского полка отправлен на фронт. До 1917 года был священником Красного Креста в полевом военном госпитале.⁷

В первую мировую войну, во время боевых действий, отец Стефан долгое время находился в окопах. Была весна, шел дождь и мокрый снег, наполнял окопы водой и грязью. Из окопов батюшку вытащили едва живого, доставили в госпиталь, прооперировали и удалили носовые хрящи, отчего у отца Стефана деформировалась перегородка носа. Рассказывали, что прежде отец Стефан, имел красивую наружность и гордый нрав. Вернувшись с фронта, он сказал: “Бог шельму метит. Вот и меня Господь пометил и присмирил”.

С того времени отец Стефан страдал от головной боли. Особенно тяжело ему приходилось зимой, когда стояли морозы и в Никольской церкви при богослужении покрывалась инеем металлическая богослужебная утварь. В подвале храма, под приделом целителя Пантелеимона, стояли две русские печи, но их тепла было недостаточно для обширного храма. И в зимнее время служили в Пантелеимоновском приделе, потому что в нем от печей прогревался пол. Отец Стефан во избежание простуды покрывал голову шерстяным шарфом. “Хотя священникам не полагается, — говорил он, — но у меня такие боли, что я вынужден шарфом закрывать голову. Когда голова закрыта, боль немного утихает”.

“Помню, — вспоминает Анастасия Нагибина, — с отцом Александром мы не раз спускались по винтовой лестнице в подвальное помещение под Варваринским приделом. В левой руке он держал палку, правой опирался на мое плечо. На потолке подвала была наклеена большая бумажная картина, изображающая Успение Матери Божией. Отец Александр опускался на колени, ставил меня рядом с собой и начинал молиться: “Царица Небесная! Как я хочу, чтобы здесь была маленькая церковочка и чтобы маленький был алтарь в честь Успения Твоего! И чтобы тепло было, чтобы люди приходили молиться и не мерзли. Но как это сделать? Не сплю, думаю, как? Матерь Божия, где средства взять? Надо же и пол настилать, и перекрытия возводить, и печь надо поставить. И разрешение на это надо у кого-то просить”.

Потом положит земной поклон, еще раз попросит: “Матерь Божия! Вся моя мечта — вот здесь, только до этих вот колонн, маленькую церковь, чтобы служить в ней в самые морозы”. Потом постоит, подумает и скажет: “А может, Царица Небесная сама все устроит, что со временем здесь будет храм в честь Ее Успения”.

Отец Александр был женат, но семейная жизнь его не сложилась. Жена оставила его, детей он не имел и жил один в одной из комнат при Никольском храме.

Отец Стефан был также бездетный, хотя имел жену Прасковью Кузьминичну, которая беззаветно любила его, но побаивалась за его строгость. Отец Стефан, видя, что трудно отцу Александру жить одному, стал уговаривать поселиться в его доме:

- Чего ты будешь жить один? Переходи к нам.

- Да как матушка, Прасковья Кузьминична?

- Ах, да матушка только рада будет!

- Да я только рада буду, отец Александр!

И отец Александр поселился в доме отца Стефана. У отца Стефана небольшая комната, рядом такая же комната отца Александра. У отца Стефана стол, табурет и кровать, заправленная солдатским сукном, — и у отца Александра. У отца Александра в уголке иконы, на стенах фотографии архиереев, у отца Стефана ничего не было, кроме икон.

Матушка Прасковья Кузьминична жила в нижней части дома и своими заботами, как могла, облегчала их повседневный быт.

Питались в то время очень скудно, а постом батюшки и вовсе еле ноги передвигали. И службы, и требы — все лежало на их плечах. Зайдут, бывало, к сестрам в келью: “Матушки, дайте стакан воды и хлеба”. Матушки дадут, они посолят, поедят и так до вечера.

В 1923 году нападки прессы и преследования ЧК вынудили архиепископа Иннокентия (Пустынского) покинуть Ташкент и выехать в Москву. На Туркестанскую кафедру заступил епископ Николай (Коблов). В том же 1923 году епископ Николай, перейдя в обновленческий раскол, назначил уполномоченным ВЦУ в Семиречье священника Матфея Шевченко (Долиндо). 3 августа 1923 года в Вознесенском Кафедральном соборе Алма-Аты священник Матфей Шевченко (Долиндо) созвал собрание городского духовенства, на котором был избран “епископом Семиреченским” вдовый протоиерей Ташкентского кафедрального Собора Алексий Марков, наименованный впоследствии “епископом Джетысуйским”. Центром деятельности обновленцев Семиречья становится Вознесенский кафедральный собор г. Алма-Аты.

Отсутствие в Семиречье архиерея, держащего строго православную линию, активные действия обновленцев, давление большевистской власти, поддерживавшей раскольников, расправы над духовенством и массовые убийства мирян вызвали в епархии настроения, доведенные до степени анархии, и смятение в душах пастырей и пасомых.

Население Алма-Аты в большинстве своем не принимало — ни самих обновленцев, ни их новшеств. Местная пресса констатировала:

“Алмаатинские миряне настроены враждебно ко Всероссийскому Церковному Управлению и прогрессивному духовенству”.⁸ Храмы по решению властей передавались ВЦУ вне желания прихожан.

Деятельность обновленческого “епископа” Алексия (Маркова), возведенного в 1924 году в сан “архиепископа” за “…выдающиеся труды по устроению церковной жизни в епархии и восстановление в ней порядка”⁹ и дальнейшие усилия в укреплении обновленческого блока стараниями союзников и преемников его по незаконной кафедре в результате привели к тому, что Семиречье почти целиком стало обновленческим.

На сторону обновленцев перешел весь клир Вознесенского кафедрального собора, в том числе, такие авторитетные и почитаемые в городе священники, как настоятель собора митрофорный протоиерей Алексий Шавров, протоиерей Гавриил Тихонравов, Виктор Поливанов и прочие.

Влияние обновленческих настроений не миновало и Никольскую церковь. В 1927 году отец Александр стал склоняться к мысли, что обновление власти светской естественно влечет за собой обновление в сфере церковной, и был намерен вступить в общение с обновленцами. Как он сам говорил, что, испытывая сильное томление духа, не знает, к какому концу пристать. Отец Стефан твердо держался староцерковных позиций, не допуская ни малейшего компромисса. Дух единства, на котором коренилась дружба двух пастырей, был утерян, но не была утеряна христианская любовь и сопереживание одного человека другому.

А. Нагибина вспоминает: “Отец Стефан сказал отцу Александру: “Я в обновленчество не пойду. Я буду служить по-старому в Пантелеимоновском приделе. Но и тебя никуда не пущу. Выбирай себе любой придел и служи в нем, как знаешь. Ты настоятель, это твой храм и ты должен быть здесь”.

Скорбели об отце Александре православные алма-атинцы, молились сестры, и все плакали: “Отец Александр, опомнитесь, что вы делаете! ”

Так он томился-томился, пока не произошло следующее. Собрались в церкви женщины и старухи и выдвинули от себя самую бойкую — высокую, крепкую старуху по фамилии Лучагина (Лучажихой ее все звали). И вот, вечерню надо служить, отец Стефан уже в алтаре, отец Александр зашел в церковь, перекрестился. В это время подходит к нему Лучажиха и говорит: “Отец Ляксандра! ”Он обернулся: “А?” — назвал ее по имени-отчеству (он всех бабок по имени-отчеству называл). И она так по-простому ему сказала: “Ты что же, хочешь бросить свое стадо и куда-то идти? Ты же наш отец! Мы все плачем о тебе! А меня командировали сказать тебе, что ежели ты нас бросишь и пойдешь в обновление то я возьму палку, да как начну тебя здесь возить, как свое родное дитя, и не посмотрю, что ты священник!” — ну как еще наставить? Слов у нее таких нет. Замахнулась на него палкой и заплакала. Мы тоже стоим и плачем. И отец Александр стоит, голову вверх поднял, как остолбенел. Потом тоже заплакал и ушел в алтарь. Там немного побыл, потом вышел, подошел к Лучажихе (а она все плачет), поцеловал ее и сказал: “Спасибо вам, что вы за меня беспокоитесь”.

И отцу Стефану сказал: “Через эту старушку просветил Господь и душу мою и разум. Как осенило меня — куда я лезу, как помраченный?” Отец Стефан сказал: “Хоть ты на деле не принял обновленчества, но в мыслях принял. А раз ты это понял, то вот — от службы я тебя отстраняю. Снимай ризы, пока не принесешь покаяния”.

Отец Александр согласился: “Буду каяться!” Он хотел от ворот через двор на коленях ползти на паперть и через храм до амвона. Отец Стефан запретил: “Нет, ты сердечник, тебе тяжело. Только от паперти до амвона”.

И в праздничный день перед Литургией отец Александр встал на колени и в одном подряснике полз от паперти до амвона, и с амвона просил прощения у Господа, у собравшегося принять его покаяние духовенства, и у всей своей паствы, которая плакала за него, молилась, и — вымолила. Отец Стефан облачил отца Александра в ризы, и радость была для всех, и вновь служили они вместе.

В 1927 году после долгого отсутствия в Семиречье правящего архиерея Алма-Атинскую кафедру возглавил преосвященный епископ Лев (Черепанов). В Алма-Ату епископ Лев был направлен с определенной целью — вести борьбу с обновленчеством на вдовствующей после гибели епископа Пимена (Белоликова) Алма-Атинской кафедре. Но недолго продлилось служение здесь епископа Льва. 5 июня 1929 епископ Лев был арестован и 29 августа приговорен к заключению в концлагерь сроком на 3 года.¹⁰

На семиреченское духовенство, остававшееся верным Патриаршей церкви и православной традиции, по заказу большевиков в местной печати изливались потоки грязной лжи и сплетен.¹¹

В октябре 1929 года был закрыт для богослужений и передан под исторический музей Вознесенский кафедральный собор. Выставленные из собора обновленцы во главе с “митрополитом” Мелхиседеком (Николаевым) перешли в Троицкую церковь. Это обновленческое движение, подчинявшееся ВЦУ, кроме Троицкой церкви занимало Софийский собор и Покровскую церковь. Во Введенской церкви служили приверженцы григорьевского раскола.¹² Кроме того в Алма-Ате действовала украинская автокефальная церковь, возглавляемая “епископом” Георгием Кроткевичем.

Никольская церковь в 30-е годы оставалась единственным в городе оплотом православия.¹³

В конце 20-х и в 30-е годы в Алма-Ате был пересыльный пункт ГПУ, куда отправляли заключенных со всей страны. Кого этапом гнали по степям, кого в поездах привозили. Если по степи гнали летом, многие погибали от жары, зимой — от холода. Обмороженных и чуть живых, их пригоняли на станцию Алма-Ата. Затем заключенные получали через ГПУ распределение в лагеря, а ссыльные должны были сами являться в ГПУ за направлением и определением места ссылки.

Начальником ГПУ в то время был товарищ Иванов. Мать у него была верующей, и, когда Иванов был ребенком, мать часто водила его в церковь и в монастырь. Поэтому он хорошо знал наших матушек и неплохо к ним относился. И вот этот мальчик подрос, стал комсомольцем, а затем начальником ГПУ. Ссыльные являлись в ГПУ и несколько дней ждали направления. Но людям надо где-то жить. Гостиницы для них не было, на квартиры их не берут, боятся. Куда идти? В церковь. А ночевать где? Там же. И начальник ГПУ посылает: “Вы идите прямо по улице Мещанской, там Никольская церковь стоит, а внизу монашки живут, они всех принимают. Так вы скажите, что вас начальник ГПУ Иванов прислал”. И они приходили:

— Где тут монашки живут?
— Здесь, а что такое?
— Нас Иванов прислал к вам ночевать.
— Ну, проходите, раз Иванов прислал.

И епископы приходили, и священники. Наши сестры много внимания уделяли монахиням. Помню, были у нас сестры брянские, сестры севские, касимовские, из Дивеевского монастыря были монахини. Отец Александр всех принимал: “Да идите, всем места хватит!” Он очень любил монахов и всегда говорил: “Я так их люблю! И монахов, и монахинь! ”

Ни одна церковь так не принимала, как наша.¹⁴ Устраивали всех в подвале, где печь стояла русская. Отец Александр говорил: “Матушки, если жить негде, то хоть в подвале у нас. Сейчас сухо, можно и там переночевать”. Приходили они голодные, измученные. Матушки никому не отказывали, всех кормили, всех! И не было ни одной ночи, чтобы мы одни без ссыльных ночевали, а только все варили, принимали, вшей обирали, и обстирывали. Так вот Бог дал жить. Жили очень скудно, доходы у церкви были небольшие, но отец Александр всегда наделял нуждающихся, и матушкам, давая деньги, говорил: “Вы присматривайтесь, спрашивайте, может, кому из ссыльных обувку надо или одежинку. Это лишние у нас деньги, отдавайте, нам хватит, а там — что Господь пошлет”.

“Помню, — продолжала А. Нагибина, — однажды приехали три монаха, да старые! — отец Мисаил, отец Анания и отец Назарий. Сестры спрашивают:

— Батюшки, может, вам на печке постелить?
— А разве можно?
— Да, пожалуйста, что нам?

Печка высокая, едва подсадили один другого. Сидят на печке, молятся, один говорит: “Матерь Божия! На печку попали! Отец Мисаил, да разве мы думали на русской печке спать? Вот ведь как Господь привел! Хоть косточки свои погреем”.

Мать Феодора всегда говорила: “Бог милует своих”.

В один год свирепствовал тиф, но и тогда в церкви всех принимали, и никто — ни священники, ни сестры не заболели. А в 30-м, кажется, году много ссыльных умирало от дизентерии. Летом жара была страшная, пить хочется, напьются из арыка, потом в церковь приползут. Даже в коридор не могли зайти, а где-нибудь под деревом свалятся. К нам придут, скажут: “У вас человек умирает”. Сестры шли, сообщали в милицию. Милиция приезжала, человека клали на телегу, увозили, и это все. Иногда нам сообщали, что такой-то умер в больнице.

В 30-м или 31-м году пришел в Никольскую церковь священник, служивший прежде на моей родине в селе Колпаковка (ныне поселок Дзержинск Талды-Корганской области). Звали его отец Иоанн Иващенко. Он был назначен в Колпаковку на место убитого большевиками в начале 20-х годов протоиерея Владимира Цидринского. Но и отца Иоанна вскоре арестовали, и вот, после пребывания в северных лагерях, он был приведен этапом на ссылку в Алма-Ату.

Помню, зашел он в комнату — весь в пыли, одежда грязная, в латках. Это был скелет, обтянутый кожей, с выпуклым черепом на тонкой шее. Но я сразу узнала его, и мать Феодора узнала и табурет ему:

— Садитесь, батюшка.

— Нет, я не сяду. Дайте мне гребешок.

Дали ему гребешок, он вышел на улицу, и я за ним выскочила — что он будет делать с гребешком? Он пошел в среднюю аллею двора, остановился, стал расчесывать волосы и сбрасывать с гребешка на землю вшей. Так он и бороду вычесал и брови. Потом в церковь зашел и сказал:

- Ну вот, теперь можно и посидеть. У меня очень много насекомых, так я их немножко обобрал.

Мы позвали старосту, Шахаворостова Георгия Васильевича. Он пошел по прихожанам, собрал для отца Иоанна одежду и обувь, повел его в санпропускник (в баню таких не допускали) и вымыл. Потом нам рассказал, что все тело батюшки было до костей изъедено насекомыми. Отца Иоанна взяли на работу сторожем при какой-то организации. Дали ему чулан, в котором он мог жить. Он был очень истощенный, ночью дежурил, все остальное время лежал в чулане. Потом, помню, пришла в церковь женщина из морга и сказала:

— К нам попа привезли.
— Откуда вы знаете, что попа?
— У него на большой цепочке крест, как попы носят.

Мать Феодора пошла в морг и посмотрела. Это был отец Иоанн.

Отец Виктор Поливанов его отпел, и матушки похоронили его на городском кладбище”.

К тому времени отец Стефан, отец Александр и матушка Прасковья Кузьминична также лишились собственного дома, в котором прожили долгие годы. Он почему-то тоже приглянулся ГПУшникам, и в один день и священники, и матушка оказались на улице без крыши над головой. Никольская церковь была переполнена вынужденными жильцами, и настоятель ее не имел своего угла. Некоторое время отец Александр и отец Стефан ходили с квартиры на квартиру, пока, наконец, их вместе с Прасковьей Кузьминичной не взяла к себе в дом монахиня верненского монастыря Евфросиния (Даурцева).

Как вспоминает А. Нагибина, "…В последнее время отец Александр стал бояться ГПУшников и, когда его звали тайно отпеть или покрестить на дому, он шел, но брал с собой меня. Я бегу за ним, несу узелок с епитрахилью и кадилом. “Ты примечай, — говорил он,— куда мы идем, а то меня арестуют и никто не будет знать, где я. А ты побежишь и скажешь”. У него стало отказывать сердце, и он заставлял меня ладонью бить его в грудь.

— Батюшка, вам же больно!

— Сильнее бей, тогда сердце начинает работать.

— А однажды он поднялся на колокольню и говорит: “Настя, ты видишь, за Головным арыком — горочка? — и показал рукой в предгорье, что начиналось за окраиной города, — слева горка и справа, а вон горочка посередине”.

— Ну вижу, батюшка. Я не хочу лежать на городском кладбище, вы меня на этой горочке похороните. Я хочу, чтобы меня похоронили вверху, выше Головного арыка.

Между сестрами шел разговор: “ Как хоронить на той горочке, когда там кладбища нет?” Отец Александр просил:

— Пойдите, договоритесь, может, мы выкупим это место.

— Батюшка, мы же монахини, кто нас будет слушать?

А один раз, когда мы снова были на колокольне, он даже заплакал: “Как я не хочу на эти кладбища!”. Потом постоял, подумал и говорит: “А может быть Господь все так устроит, что к тому времени там будут хоронить, и я как раз попаду на это место”.

С 1929 года, начинает свое служение в Никольской церкви протоиерей Филипп Григорьев, калмык по национальности. Он родился 6 ноября 1870 года. Окончил Омскую учительскую семинарию и в 1897 году начал свое служение в Омской епархии в должности псаломщика. 22 июня 1898 года был рукоположен во диакона и 24 октября 1902 года состоялась его иерейская хиротония.

В хрониках Омской епархии отец Филипп упоминается: в 1906 г. как священник церкви села Копьевского Тарского уезда и заведующий и законоучитель Копьевской школы; в 1911 г. как священник церкви села Ново-Рождественского Омского уезда. В 1913 г. он переведен в церковь поселка Божедаровского Омского уезда. В 1915 г. утвержден в должности члена благочиннического совета Омского уезда. В 1916 г. был награжден камилавкой и в 1917 г. переведен в церковь села Калачинского Тюкалинского уезда.¹⁵

После 1917 года отец Филипп служил в церкви села Александровка Алма-Атинской области, по закрытии которой он продолжил свое служение в Троицкой церкви Алма-Аты до тех пор, пока она не стала обновленческой. Не пожелав переходить в раскол, он стал проситься к отцу Александру Скальскому в Никольскую церковь, и был радушно принят.¹⁶

3 апреля 1930 года на Алма-Атинскую кафедру был назначен епископ Герман (Вейнберг). В Алма-Ату епископ Герман прибыл с игуменом Феогеном (Козыревым). Жили они вместе в Никольской церкви в правой боковой комнате у притвора.

Епископ Герман продолжил начатое епископом Львом дело противостояния расколам в Семиречье. И с церковной кафедры бесстрашно звучали его обличительные проповеди, направленные против обновленчества и его приверженцев. В эти годы Никольская церковь, как Ноев ковчег, собирала под своими сводами всех терпящих искушения в волнах богоборческого беснующегося моря.

Для поддержания духа верующих епископ Герман собирал сведения о находящихся в местности близ Алма-Аты мощах апостола и евангелиста Матфея с целью прославления этой местности. К исследовательской работе по этому вопросу он старался привлечь профессуру и образованное духовенство, отбывающих ссылку в Алма-Ате. На Литургии ссыльных священников владыка благословлял причащаться в алтаре в полном облачении. И нередко алтарь Никольской церкви был переполнен духовенством — от диакона до архиереев. Среди последних в Алма-Ате находились архиепископ Херсонский и Николаевский Прокопий (Титов), и епископ Подольский и Брацлавский Амвросий (Полянский). При их присутствии в начале весны 1932 года игумен Феоген был возведен в сан архимандрита.

В начале декабря 1932 года пришла к сестрам мать начальника ГПУ Иванова и сказала: “Мой сын послал меня предупредить, что в ночь под 10 декабря всех ваших священников арестуют. Никому не велел говорить, а только, жалея меня, потому что я церковь люблю, сказал: “Пойди и скажи сестрам”.

Вечером под 10 декабря в церкви совершалась всенощная накануне празднования иконы Матери Божией, именуемой “Знамение”. Служил владыка Герман, сослужили отец Феоген, отец Александр, отец Стефан и отец Филипп. В городе среди ссыльных было много церковных певчих и оперных певцов. Отец Виктор Поливанов собрал великолепный хор. Кроме епископа Германа, священников и сестер, никто не знал о предстоящем аресте. Среди молящихся было много ссыльных, служба шла по-особому празднично, и Господь в этот вечер в преизбытке согревал Своею Благодатью каждое обращенное к нему сердце, наполняя теплотой и радостью обессиленные от бесконечных мытарств людские души.

Служба закончилась, сестры спустились в свою келью. Кроме них в церкви находились епископ Герман, архимандрит Феоген, отец Виктор с семьей, инокиня Параскева и странник Виктор¹⁷ остался у нас в эту ночь. Ночевальщики собрались наверху, но им сказали: “Лучше уйдите от греха, потому что тревожно”. Сестры поужинали и говорят: “Ну вот и неправду сказали. Уже 10 часов вечера, а все спокойно”. Мать Феодора возразила: “Рано еще так говорить, еще вся ночь впереди”. Только проговорила, и слышим — в окна бьют. Мы испугались и сразу поняли, кто стучит. Потом начали бить в восточные двери подвала. Никто из нас не решился их открыть. Били сильно, но двери были окованы железом с обеих сторон, засовы крепкие, и на окнах ставни. Тогда красноармейцы пошли к центральной двери и стали стучать очень громко и ругаться.

Мать Евфалия поднялась наверх и сказала: “Без старосты мы двери не откроем”. Красноармейцы привели старосту — Шахворостова Георгия Васильевича (он жил рядом с церковью). Мать Евфалия открыла двери. Они сразу пошли в комнату владыки Германа и архимандрита Феогена. Те уже были готовы к аресту. У красноармейцев был ордер на арест отца Виктора Поливанова, но они его не взяли, потому что он лежал в постели больной и не мог подняться. Взяли инокиню Параскеву (Буханцову), т.к. у нее было послушание делать уборку в комнате Владыки.

Пока красноармейцы проводили наверху обыск и считали деньги у свечного ящика, мать Феодора вывела странника Виктора через восточную дверь на улицу, и он ушел к вдовушке Марии Мищенковой, что жила неподалеку.

Остальные сестры сидели в подвале и через полуоткрытую ставню видели, как другая группа военных привела во двор отца Александра, отца Стефана и монахиню Ефросинию (Даурцеву), в доме которой они проживали. Потом арестованных собрали всех вместе во дворе и повели в ГПУ. Мать Евфалию тоже захватили с собой, но не арестовали, а взяли для того, чтобы она донесла им до ГПУ ящик с изъятыми деньгами. Когда пришли в ГПУ, там уже был отец Филипп.

Мы остались в церкви одни, сестер не тронули — начальник ГПУ Иванов не дал ордер на их арест. Мы не спали до утра. Утром пришли на Литургию люди. Очень много собралось народа, полный двор. Увидели, что церковь опечатана и на двери висит замок. Все стояли у церкви и не расходились. Кто-то в толпе сказал: “Давайте сорвем замок и зайдем в церковь”. Ему ответили: “Не надо, может быть еще хуже”.

Сестры не знали, оставаться нам жить в церкви или уходить. Пришли ГПУшники и сказали, что в подвале сделают овощное хранилище, но нам разрешили остаться жить, только не зажигать света.

Батюшек отца Александра, отца Стефана и отца Филиппа с месяц допрашивали в ГПУ. Потом их всех троих направили в санпропускник, т. е. в баню. Там их хорошо напарили, затем посадили в кузов открытого грузовика и повезли по морозу в городскую тюрьму. Сильно простуженные, в тюрьме они сразу заболели сыпным тифом.

Как-то рано утром в церковь пришла санитарка из Красного Креста и сказала сестрам, что в тифозные бараки привезли из тюрьмы отца Стефана и отца Филиппа. (Бараки эти были расположены на нынешних улицах Байтурсынова и Айтеке Би, где сейчас находится морг, а в то время туда свозили тифозных со всего города). На следующее утро в этих бараках был уже и отец Александр. Мать Феодора ходила навещать их. Через окно она разговаривала с отцом Александром. Он сказал, что чувствуют они себя плохо, и просил красного вина — кагора.

Первым умер отец Филипп — 17 января. Вторым — отец Стефан — 18 января. Мы никак не думали, что отец Александр тоже умрет, все были уверены, что он выживет.

Но и он умер 20 января 1933 года.

В тюрьме нам давали разрешение забирать батюшек из Красного Креста и хоронить. Но предупредили, чтобы хоронили тихо: “Мы проверим — сказали, — и, если будет собираться народ, всех перестреляем”.

К тому времени на той горочке, на которую с колокольни показывал отец Александр, образовали лагерь для раскулаченных. Заключенные жили в холодных и сырых бараках. Был голод, людей заедала вша, и они умирали там, как мухи. Днем заключенные работали, а ночью копали могилы и не успевали выносить мертвецов. Так и стала эта горочка к январю 1933 года кладбищем лагерных узников. Горожан же продолжали хоронить на городском кладбище. Но в тот период, когда умерли батюшки, по каким-то причинам закрыли городское кладбище и всех, умиравших в городе, направляли хоронить на эту горочку. Это длилось не более двух недель, потом городское кладбище вновь открыли.

Отца Филиппа из бараков забрали домой родные, и из дома мы повезли и похоронили его наверху горочки. Отца Стефана некуда было забирать. Гроб с его телом сестры поставили на церковном дворе у оградки. Пришел староста Шахворостов, пришел сосланный в Алма-Ату старый священник отец Афанасий.

Церковь была опечатана, но через бывший в ней лаз, который вел из подвала в алтарь и в ризницу я пролезла наверх и вынесла Евангелие, крест, кадильницу и нужное облачение. Мать Феодора велела брать все лучшее. Потом сестры загородили гроб простынями и прямо на улице, среди сугробов, отец Афанасий и староста Шахворостов помазали отца Стефана миром и облачили. Вложили в руку крест, на грудь — Евангелие, положили кадильницу — все, как положено.

Пришла санитарка из Красного Креста, забрала казенную одежду батюшки. Пришли с проверкой из ГПУ и были довольны — народ не собрался. Велели быстро закрыть гроб крышкой, чтобы никто не видел, что священника хороним. Мы закрыли, забили гвоздями, поставили гроб на телегу, и одолженная у соседей лошадка повезла батюшку вверх на горочку. Мы шли за гробом и плакали.

Матушка Прасковья Кузьминична очень плакала, а несколько позже открыла матери Феодоре, что всю жизнь прожили они с отцом Стефаном как брат с сестрой. Как повенчались, так он сказал:

— Дорогая Прасковья Кузьминична! Хочешь ли ты в рай попасть и с Господом быть?

— Хочу.

— Так вот, я тебе — брат, а ты мне — сестра.

Мы привезли отца Стефана на лагерное кладбище. Гроб нести было некому. Сестры и староста Шахворостов двигали гроб по снегу к могиле отца Филиппа. Земля была застывшая. Копать новую могилу у нас не было сил. Мы выбросили землю из свежей могилы отца Филиппа, в южную сторону от его гроба сделали подкоп и задвинули туда гроб с телом отца Стефана.

Так же хоронили мы отца Александра. Так же облачили на церковном дворе, отдали санитаркам одежду, успокоили своей немногочисленностью ГПУшников, на ту же телегу поставили гроб и повезли отца Александра в предгорье, за Головной арык, на ту горочку, которую он сам для себя указал. Снова выбросили еще, не застывшую землю из могилы отца Филиппа, сделали подкоп в северную сторону и опустили в него отца Александра. Только мать Феодора была недовольна. Она хотела, чтобы посередине лежал отец Александр, как старший, но — как Бог дал. Отцу Стефану было 53 года, отцу Филиппу — 62 года, отец Александр умер 66 лет.

Проходила зима. Наступил великий пост. Мы все еще жили в церковном подвале, через перегородку от овощехранилища. Туда с правой стороны церкви въезжали грузовики и шла разгрузка овощей.

Приближалась Пасха. Народ стал хлопотать об открытии к Пасхе храма. В ГПУ смягчились, разрешили вновь открыть церковь. Но кому в ней служить? Священников нет. Сестры пошли в ГПУ просить разрешения служить на Пасху священнику из ссыльных. Разрешили, дали сестрам на руки документ. Пошла мать Феодора с прихожанкой Стригиной Анной Петровной к ссыльному священнику отцу Афанасию.

Он прочитал разрешение и согласился 3 апреля на Пасху служить.

На эту Пасху все плакали. Прежде батюшки выйдут на амвон — отец Александр, отец Стефан, отец Филипп с крестами в руках, в белых ризах, радостные, и как возгласит отец Александр на всю церковь: “Христос воскресе!” — под купол голос летел, — и гром голосов так же радостно в ответ: “Воистину воскресе! ” А здесь отец Афанасий, старый, слабенький вышел, чуть живой, возгласил еле слышно: “Христос воскресе!” А в ответ два-три голоса приглушенно: “Воистину воскресе!” — а вся церковь плачет одним стоном. Это была Пасха слез.

Профессор Щелкачев Владимир Николаевич вспоминает: “В 1930 году, в Москве, я был арестован вместе с настоятелем храма Никола-Плотники протоиереем Владимиром Воробьевым за то, что состоял в двадцатке этого храма. Около года я провел на Лубянке и в Бутырской тюрьме, был осужден по статье 58 п. 10-11 и в 1931 году, в канун Воздвижения Креста Господня, сослан на 2 года в Алма-Ату. Алма-Ата была наполнена ссыльными, среди которых были профессора, инженеры с огромным стажем, специалисты разных областей и разных степеней духовенство. В ГПУ мне дали бумагу, что раз в 10 суток я обязан туда являться. А теперь — куда хотите, туда и идите, где хотите, там можете устраиваться на любую работу.

Я пошел в дом колхозника на базарную площадь, единственное место, где можно было переночевать. Это был одноэтажный дом из двух комнат, битком набитый людьми. На полу деревянной веранды я постелил газеты и прилег. Но заснуть не успел — меня отыскал племянник отца Владимира Михаил Иосифович Воробьев и забрал к себе в дом, хотя ссыльных принимать было запрещено. В городе была одна-единственная баня, достать билет в которую было невозможно.

Я устроился преподавателем математики сначала в промышленный техникум, а затем в педагогический институт. Каждый воскресный день я ходил в Никольскую церковь, где служили епископ Герман, архимандрит Феоген и три священника — отец Александр, отец Стефан и отец Филипп. Отца Александра я мало знал, с отцом Стефаном был хорошо знаком, знал и отца Филиппа. Но с ними я не был близок. Духовником в моей ссылке был архимандрит Феоген. Так же хорошо я помню владыку Германа.

В конце 1932 года епископа Германа и всех священников арестовали, и на Пасху 1933 года Никольская церковь была закрыта. Но люди пришли, пришел и я, и все мы стояли во дворе перед закрытыми дверями. Как же мы были изумлены и как обрадованы, когда поздно вечером неожиданно открылись церковные двери!

Поток людей влился в храм и началась пасхальная заутреня. Служил старый священник из ссыльных и известный московский протодиакон Туриков, тоже ссыльный.
Было скорбно и радостно встречать эту Пасху, наверное самую памятную в моей жизни”.

Окончательно Никольская церковь была закрыта в феврале 1936 года. Ее закрытие сопровождалось арестом преемника епископа Германа по Алма-Атинскогй кафедре епископа Александра (Толстопятого), который особым совещанием тройки при НКВД СССР 3 сентября 1936 года был приговорен к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 3 года.

С начала Великой Отечественной войны в Никольской церкви была устроена конюшня, а в подвале ее размещалась военная штрафная рота.

В это время в Алма-Ате не осталось ни одной действующей церкви. Христиане тайно собирались на квартирах для общей молитвы.

Никольский храм возвратили общине верующих в 1946 году. Он представлял в это время неприглядное зрелище — без крестов, с сорванными куполами и снесенной колокольней.

Община сразу приступила к ремонту. Весной 1946 года, когда еще внутри и снаружи храма стояли леса, назначенный на вновь образованную в 1945 году Алма-Атинскую и Казахстанскую кафедру архиепископ Николай (Могилевский) освятил отремонтированный первым центральный придел святителя Николая, и на Благовещение в нем прошло первое богослужение.

Продолжался ремонт двух других приделов. Заново написан иконостас, в храм возвратились изъятые иконы. Одна из них, икона святителя Николая, с надписью “Образ сооружен в память 25-летия служения иерея Александра Скальского Церкви Божией 23 декабря 1911 года” была вновь положена перед амвоном центрального придела. И ковчег с мощами великомученика Пантелеимона, привезенный с Афонского подворья отцом Стефаном, вновь обрел свое место в алтаре Пантелеимонова придела.

И как знать, Сам ли Господь внушил архиерею-исповеднику, прошедшему тюрьмы, ссылки и лагеря, или кто рассказал ему о заветном желании отца Александра, но в подвале храма были возведены кирпичные перегородки, выложен кафелем пол, и под Варваринским приделом устроен небольшой и теплый храм в честь Успения Божией Матери. Никольская церковь на несколько десятилетий стала Кафедральным собором Казахстанской епархии.

Память о священномучениках протоиереях отце Александре, отце Стефане и отце Филиппе свято сохранялась в сердцах благочестивых жителей г. Алма-Аты. На их братской могиле монахинями была положена каменная надгробная плита с высеченной на ней надписью: “Священники Никольской церкви протоиерей Александр Скальский, протоиерей Стефан Пономарев, протоиерей Филипп Григорьев”. И несмотря на то, что с послевоенных лет лагерное кладбище стало постепенно превращаться в один из жилых районов города, на каждую Радоницу монахини и прихожане Свято-Никольского собора приходили на могилу пастырей, зажигали свечи и негромко, чтобы не беспокоить близ живущих, пели пасхальный канон, возвещая усопшим радость о воскресшем Господе. Облюбовавшие горочку жильцы неоднократно сбрасывали плиту с могилы в овраг, но матушки снова и снова старческими усилиями втаскивали на гору камень и устанавливали его на дорогую им могилу.

И однажды, в 60-е годы, прихожане, придя с пасхальным приветствием на могилу исповедников, не нашли ни плиты, ни могилы. С вершины горы были скинуты все остававшиеся на ней памятники, и трактор сровнял с землей последние могильные холмы, напоминавшие о кладбище лагерных узников. В дальнейшем, при прокладке дороги, проведении газопровода и высоковольтной линии врезался в землю ковш экскаватора, выворачивал из пласта земли кости, черепа, остатки гробов и вперемежку с камнями, корнями и глиной ссыпал их в кузов самосвала, который увозил их — куда? — неизвестно.

Время брало свое. Монахини одна вслед за другой перешли в иную жизнь, горочка все больше застраивалась особняками. Но невозможным оказалось уничтожить в народе память о Кучугурских пастырях — исповедниках и новомучениках.

В 1993 году на запрос архиепископа Алма-Атинского и Семипалатинского Алексия в горисполком об эксгумации останков священнослужителей на бывшем кладбище, а теперь на Кирпичнозаводской улице и, в случае обретения перенесения их в склеп, выстроенный во дворе Свято-Никольского собора, получен положительный ответ.

При раскопках на предполагаемом месте их захоронения были обнаружены остатки полуистлевшего гроба с находившимися в нем человеческими останками. При погребенном были найдены хорошо сохранившийся медный крест на ветхой тесьме и две медные монеты с датой чеканки 1930 и 1932 год. При дальнейших поисках с правой и с левой стороны от первой могилы были обнаружены такие же полуистлевшие гробы с человеческими останками. Но ни в первом, ни во втором, ни в третьем захоронении не было предметов, свидетельствовавших о священном сане погребенных — ни наперсных и напрестольных крестов, ни Евангелия, ни кадильниц, которые в 1933 году были положены пастырям при погребении их духовными детьми. Стало ясно — при изменившемся до неузнаваемости вследствие строительных работ рельефе горочки нами была обнаружена иная могила жертв тех же 30-х годов находившегося здесь сталинского концлагеря. Было решено перенести останки в склеп Никольского собора, поставить над ним памятный поклонный крест, у которого, как у символа жертв репрессий, служить панихиды с поминовением имен казахстанского духовенства и мирян, пострадавших в годину испытаний, выпавших на долю Святой Православной Церкви в ХХ веке.

В этот же период, продолжая работу над составлением жизнеописания кучугурских священномучеников, время от времени мы приходили к Анастасии Нагибиной. В одно из таких посещений Анастасия Степановна сказала следующее: “Все это время я пыталась вспомнить, почему отец Александр так желал быть похороненным на этой горочке, и, углубляясь памятью в события того времени, вспомнила, как однажды, там же на колокольне Никольской церкви, он, смотря на горочку, вдохновенно, с душевным трепетом и простирая руки в сторону горной возвышенности, сказал: “Как придет Господь во славе для праведного суда на землю, а я на горе восстану, я первым встречу Его и стану высоко над городом, и устремлюсь к Нему и скажу: “Господи! Господи! Вот я!”

Эти, извлеченные из глубины памяти слова отца Александра, возможно, дают объяснение неудачи нашего поиска их мученических останков. Возможно, не пожелал отец Александр спускаться в низину города, взыскуя нового града, Горняго Иерусалима. И для нас до страшного дня второго пришествия Господня остается тайной, где встретят Господа верные рабы Его.

В дополнение

Весной 1995 года стараниями православных алматинцев во дворе Свято- Никольского собора над склепом с останками жертв репреесий 30-х годов было завершено сооружение памятного гранитного постамента, увенчанного деревянным резным крестом. На гранитной плите постамента наряду со множеством имен новомучеников Казахстанских высечены и имена Николо-Кучугурских священномучеников протоиереев отца Александра, отца Стефана, отца Филиппа. И как явное знамение Божия благоволения к почитанию памяти новых Казахстанских святых первая панихида у воздвигнутого постамента была совершена Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II в первый день своего исторического визита в Казахстан. Так видимым образом укрепляет Господь свою Церковь и в промыслительных обстоятельствах, сопутствующих прославлению Его святых, православный народ видит проявление благости Его Промысла, управляющего церковным кораблем среди всех бурь и искушений современности, подающего христианам Свою изобильную благодатную помощь.

---

1. “Туркестанские Епархиальные Ведомости”, 1908, № 24 [вверх]
2. “Туркестанские Епархиальные Ведомости”, 1910. [вверх]
3. Епископ Верненский и Семиреченский Пимен (Белоликов) в 1997 году причислен к лику местночтимых святых. [вверх]
4. Газета “Заря свободы”. 9.5.1918. [вверх]
5. “Туркестанские Епархиальные Ведомости”, 1908. № 15, 16, 18, 23. 24. [вверх]
6. “Церковные ведомости”, 1911. № 19, 20. [вверх]
7. “Туркестанские Епархиальные Ведомости”, 1907. № З; 1908. № 22, 1909. №4. [вверх]
8. Газета“Джетысуйская искра”, 1923. № 56. [вверх]
9. Журнал “Церковное обновление” 1924. № 2. [вверх]  
10. Архив КНБ РК. дело 022. Епископ Лев был отправлен в тюрьму города Пенджикента. Он находился в концлагере до 1933 года. После освобождения был назначен на Ставропольскую кафедру и вновь арестован в 1934 году. Умер или расстрелян в городе Казалинске Кзыл-Ординской области около 1937 года. [вверх]  
11. Такие статьи, в частности, публиковались в газете “Джетысуйская искра”, где в № 34 от 7.04.1927г. изливается гнусная клевета на протоиереев Александра Скальского, Стефана Пономарева и единомысленного с ними духовенства. [вверх]  
12. ЦГА Казахстана, ф. 789. оп. 1, д. 36. [вверх] 
13. Архив КНБ Республики Казахстан, дело № 235771. [вверх]
14. Об оказании активной помощи ссыльным в Никольской церкви подробно изложено в деле № 235771, Архив КНБ Республики Казахстан. [вверх]
15. “Омские Епархиальные Ведомости”, 1906. № 6-7; 1911. № 11; 1913. № 16, 1915; № 3 1916; № 28 1917, № 16. [вверх]
16. Архив КНБ Республики Казахстан, дело № 235771. [вверх]
17. Местночтимый святой мученик Виктор, сподвижник преподобномучеников Серафима и Феогноста, пострадал в конце 30-х гг. [вверх]